Мир и война

(Без малого через сорок лет и он станет нехорош — его скинут исламские фундаменталисты и образуют свою республику, которая, как ее тогдашний советский сосед, станет похлеще любой бывшей монархии.)

А между тем именно в Иране (в Персии) почти полтораста лет назад родилось религиозное учение, ставившее в основу не рознь, но мирное объединение человечества и восход новой мировой цивилизации. В храме его приверженцев было девять ворот — символ открытости для всех людей. На колоннах храма — знаки основных религий: крест (христианство), полумесяц (ислам), свастика (индуизм), шестиконечная звезда (иудаизм)…

Тогда, в 1850 году, человек по имени Баб («врата»), который объявил себя предшественником грядущего Божьего посланника, и еще двадцать тысяч его сторонников были казнены. Но уже через тринадцать лет сын шахского министра, названный позднее Баха-Уллой («Слава Господня»), продолжит дело казненных — дело объединения всех религий мира. «Единство религий, единство человечества — признак его грядущей зрелости». Так считают бахаисты, равно почитая при этом основателей всех религий и не посягая на святость их заветов, на веру предков. В 70-х годах нашего века бахаистские общины были во всех странах, кроме СССР и Китая, где их уничтожали в зачатке. Сейчас вроде бы появляются и в России, а общий законодательный центр, и красивый храм, находятся в городе Хайфе.

Вот в этот самый Иран, оккупированный войсками трех воюющих с Германией стран, и отправили сейчас Юрия и нескольких еще командиров. («Офицерами» стали их называть после августа 43-го, когда вместо петлиц, кубарей и шпал появились стародавние знаки отличия: погоны и звездочки на них.)

В совершенно пустом вагоне поезда ехали они — уже стоял жаркий июль — по Азербайджану, через Кировобад, Ленкорань до приграничной Астары. Дальше начинался Азербайджан Иранский. Здесь пересели на скрипучий военный автобус, который потащился по горным, хорошо укатанным гравийным дорогам в сторону второго по величине города Ирана — Тавриза (Тебриза).

Юрий впервые в жизни пересек запертые на все засовы границы свой страны (до этого не бывал даже в присоединенной Прибалтике, даже в Западных областях Украины и Белоруссии), но не ощутил при этом никакого трепета, с которым, как полагал, все путешественники должны ступать на неведомую доселе землю. Те же горы, что видел из окна поезда, те же камни, та же не слишком обильная растительность. Встречные тоже похожи — правда, победней одеты (он отметил это с долей здорового патриотизма) и ездят, в основном, на ослах. Вернее, ездят мужчины, женщины плетутся сзади с ребенком на руках, с нелегкой поклажей на спине… Ну, и никто ни слова по-русски, конечно. (Ох, как раздражало это и бесило наших гуманных завоевателей Восточной Европы во время войны и много лет спустя, когда наезжали в эти страны, чтобы прибарахлиться!.. «Дикари хреновы! Незнамо чего болтают, слова нормального не скажут!» Я знаю это чувство, чего греха таить, и по самому себе, и по хорошо знакомым мне вполне достойным людям.)

Впрочем, почти везде находились и такие, кто знали русский. В Иране им оказался буфетчик в придорожном кафе — пожилой, крупный, в белой рубашке и тюбетейке на лысой голове. Он и сам был русским, из Ростова, попал сюда, по его словам, во время первой мировой — и остался. А сын, должно быть, так и живет в России. Только они друг о друге ничего не знают. Раньше были письма, а теперь много годов уже ничего. Мужчина говорил об этом спокойно, как о чем-то, к чему давно привык и считает вполне нормальным. Юрий тоже не почуял в рассказе ничего противоестественного. (А между тем, расстояние между отцом и сыном, если по прямой, чуть больше тысячи километров. Как от Москвы до того же Ростова.)

Буфетчику в этом кафе помогали высокий мужчина средних лет с неприятным лицом и бельмом на глазу и девочка-подросток.

— Дочь? — спросил, указывая на девочку, Юрий у мужчины.

Тот не понял, а буфетчик сказал, что никакая не дочь, а жена. Тут женятся и на двенадцатилетних. Юрия ужаснуло и заинтересовало это, и он неоднократно пытался представить себе потом в деталях, какие отношения могут быть у этой девочки, недавно игравшей в куклы, с малосимпатичным бельмастым мужиком и как все это должно выглядеть в постели. (Набоковской «Лолиты» он тогда не читал.)

Заночевали в Тавризе, а на следующий день были уже в другом большом городе — Казвине, где Юрию запомнился восточный базар — о таком он только из книжек знал, — и на этом базаре — молодой продавец, сидящий посреди темных ягод (вишня? черешня? а может, сливы?) и перебирающий пальцы на босых грязных ногах. Юрий как увидел эту картину — ближе подходить не стал, поторопился вовсе уйти с базара. Чистюлей остается и до сих пор…

За Казвином стояли наши воинские части, в которых и надо было отобрать около сотни машин (одна другой хуже), чтобы перегнать обратно в Союз. Это были потрепанные «газики», такие же, с которыми Юрий уже настрадался на Западном и Северо-Западном фронтах. Выбирать было не из чего, но все же недели две провозились и потом длинной колонной двинулись в обратный путь через Решт и Пехлеви до приграничной Астары, откуда машинам предстояло плыть по Каспийскому морю в Махачкалу.

Из сохранившихся отрывочных впечатлений вспоминает Юрий британских солдат в форме колониальных войск: панамы, рубашки с короткими рукавами, короткие штаны-хаки, легкие ботинки. Мелькнула предосудительная мысль, что не всё, связанное со словом «колониальное», так уж плохо, и захотелось скинуть с себя и забросить подальше гимнастерку со стоячим воротником, узкие бриджи, портупею, ремень, не говоря о сапогах и портянках. Лишь пилотка кое-как подходила по сезону. Жара была за сорок градусов. И еще одно: в прелестном городке Реште — говорили, он построен с помощью французов — мимо Юрия и других советских военных шла быстрым шагом древняя на вид старуха, закутанная в покрывало, и бойко бормотала два не вполне приличных русских слова, которым ее научили наши весельчаки.

Только чуткое российское ухо могло уловить истинное значение странноватого словосочетания «хупидб», похожего больше на восточное женское имя. А по сути это был призыв: старушка предлагала девушек…

Три дня в Астаре ждали они погрузку на баржу, и все эти дни Юрий провалялся под машиной — нет, не ремонтировал ее, просто лежал в тени кузова со страшным приступом лихорадки. Это случилось впервые в его жизни, вторично она тряхнет его под Слуцком, на 1-м Белорусском фронте, и тогда он попадет в госпиталь. Здесь же, в Астаре, на берегу Каспийского моря, не было ни санчасти, ни захудалого фельдшера, ни лекарств, никто не проявлял о нем беспокойства — отлежишься, и пройдет, как на собаке, — и сам он тоже мало беспокоился, просто дрожал мелкой (а может, крупной) дрожью и хотел все время пить и спать.

К началу погрузки на баржу был уже на ногах…

В Махачкале Юрию понравилось: буйно заросшая зеленью Буйнакская улица в центре города, большой парк; с одной стороны море, с другой — невысокая гора Тарки-Тау. Аккуратные белые домики.

Стало известно, что из большинства доставленных сюда автомашин формируется отдельный автобатальон и Юрий назначается помощником начальника штаба… Опять все то же! Опять нечего делать, потому что есть начальник штаба, есть помощник по технической части, писарь, наконец… С помпотехом Глазовым он сразу сдружился, да и комбат Гутин неплохой мужик — так что не было необходимости изобретать для себя работенку или принимать безумно деловой вид, когда ну ровно никакой работы не было. Работа была у бойцов 44-й Армии, которая сдерживала немцев на дальних подступах к городу, у 10-й Саперной, строившей оборонительные сооружения; у рабочих вагонного депо, поставивших на рельсы аж двенадцать бронепоездов, у прочих жителей города… Но не у Юрия. Снова он не мог взять в толк, зачем он здесь, кому нужен и почему машины батальона стоят без дела в городском парке, вместо того, чтобы возить и возить… Хотя понимал, много на них не навозишь, но для чего тогда было тащить их из Ирана?.. Хорошо хоть американских машин становится всё больше, не только тушенки и зеленых шинелей… Тоже американских. Студебекеры, форды, шевроле, джемсы (джиэмси)… Они уже поступают через Иран, об этом все говорят, и, кто знает, быть может, Юрию еще придется на них поработать? Эх, скорей бы!..