Операция «Гадюка» (сборник)

— Может, ты? — спросил Коршун Золотуху.

— Нет, — твердо сказал Шундарай. — Я тебя просил, Коршун. У тебя рука вернее. Ты не дрогнешь. Золотуха переживает, погляди на него, он же промахнуться может, он меня с одного удара не обезглавит. Прошу тебя. Я видел, как ты рубить умеешь.

Коршун не стал больше спорить.

Он подошел к колоде.

Колода некогда была частью ствола многовекового дерева, в два обхвата. Ее вкопали в землю и много раз использовали, отчего весь ее торец был изрублен так, что стал похож на шкуру ежа. Щепки были бурыми, бурым пропиталось дерево далеко вглубь — столько человеческой крови вылилось на колоду.

— Только ты осторожнее, — сказал Шундарай. — По затылку не попади, не изуродуй меня.

— Я постараюсь, — сказал Коршун. — Но и ты не являйся ко мне, не преследуй меня, так как я убиваю тебя по твоей же воле.

— Я постараюсь, — сказал Шундарай. — Но ты же знаешь — обещает тебе живой, а приходит мертвый. Я давно мертвым не был, однако.

Он криво усмехнулся, становясь на колени. Ему было неудобно, потому что руки были связаны сзади.

— Развяжите мне руки, — попросил он палача.

Палач посмотрел на офицеров.

Возникла долгая пауза. Всем было не по себе. А вдруг он, славный и умелый воин, вырвет в последний момент топор у Коршуна?

— Я руки под себя спрячу, — сказал Шундарай.

— Развяжите его, — распорядился граф Шейн.

— Ну как знаете. — Палач был недоволен, но не стал ввязываться в спор. Он развязал руки Шундараю, и тот с трудом перенес их вперед и стал разминать пальцы.

— Давай, давай, не задерживай! — приказал граф Шейн. — И так на тебя больше времени потеряли, чем на десять других.

— На то я и Шундарай, — ответил тот.

Палач стоял с топором наготове. Топор был узкий в топорище и широкий, как веер, в лезвии. Шундарай посмотрел вокруг.

— Воняет здесь, — сказал он.

Коршуну показалось, что он совсем не похож на человека, готового погибнуть.

— Клади голову, — сказал палач.

— Положу, только я хочу видеть, что это сделает Коршун.

— Тебе обещали! — раздраженно крикнул фельдъегерь.

Шундарай стоял на коленях, но не наклонялся, а смотрел, как палач передаст топор Коршуну.

А когда Коршун неловко взялся за длинное топорище, такое теплое и чуть влажное от ладоней палача, и постарался получше ухватиться, чтобы не промахнуться и не мучить товарища, Шундарай вдруг выпрямился и помчался, пригибаясь, виляя между ямами, в сторону старой заброшенной крепости.

Все как завороженные смотрели вслед ему.

И прошло, наверное, секунд двадцать, прежде чем граф Шейн закричал охранникам:

— Стреляйте, мать вашу! Да стреляйте же!

Палач почему-то стал вырывать у Коршуна топор, но тот испугался, что палач сейчас отрубит ему голову, раз уж приговоренный сбежал, и не отдавал топор.

Охранники стали совать в ножны мечи, которые держали в руках, — ну кто мог подумать, что им придется стрелять? Потом снимали с ремней луки, доставали стрелы из колчанов — к этому времени Шундарай уже выскочил из котловины и скрылся за ее краем.

Охранники бежали следом, палач с помощником тоже бежали. Офицер-фельдъегерь кричал на Коршуна:

— Ты у меня, ты у меня… это ты все устроил!

— Нет, я ничего не устраивал, — сказал Коршун.

— Тогда поймай и приведи! — кричал фельдъегерь.

— Вряд ли в этом есть смысл, — сказал граф Шейн. — Пока они его догонят… нет, надо делать не так. Мы с вами виноваты, мы с вами и займемся этим. А мальчишек отпустите в часть. Вы меня слышите, адъютант полка? Отведите сержантов в полк!

Тот услышал. Он уже пришел в себя.

— Пошли! — прикрикнул он. — Пошли, чего уставились!

Они пошли втроем прочь от места казни.

— А хорошо, что он убежал, — сказал Золотуха. — А то бы он тебя преследовал. По ночам бы приходил. Потом бы задушил. Ты же знаешь — так бывает.

Коршун знал, что Золотуха прав. И подумал, что главнее не то, что комроты убежал, а то, что он не будет к нему являться по ночам.

Путь до передовой недолог. Сначала они рассуждали о том, куда убежит Шундарай. К врагам, к ублюдкам, он не переметнется — не такой человек. В развалинах ему долго не отсидеться — наверняка туда сейчас уже послали охранников. Значит, попытается укрыться в городе.

— У него в городе есть родственники? — спрашивал полковой адъютант.

— Нет, — отвечал Коршун.

Что же он, изверг, что ли? Как только он у них появится, то и сам в засаду попадет, и всех родственников подведет под петлю. Адъютант согласился. И больше обсуждать бегство Шундарая не стали — на фронте подолгу не обсуждают смерть или бой, потому что завтра придут новая смерть и новый бой.

Зато Золотуха стал подбивать товарищей.

— Давайте сходим в город, пока время еще есть, фельдъегерь говорил, что до боевого времени можно выспаться. Пошли, — говорил Золотуха, — девочек найдем — так давно девочек не было, я даже и не помню, когда девочки были.

Но адъютант наорал на комвзвода:

— Ты понимаешь, что тебя в городе заграбастает патруль, а все твои товарищи на передовой готовятся отразить атаку злейшего врага? Тебе что, не жалко своей шкуры? Так пожалей шкуру командира полка — его сегодня чуть не сняли из-за этой сволочи Шундарая. Если еще и ты в самоволку уйдешь — ведь не солдатик необстрелянный, а боевой ветеран, что же за дисциплина в нашем полку, когда командиры — убийцы и дезертиры?

— Нет, — отвечал Золотуха, — ты меня в дезертиры не записывай. Я хотел только в город заглянуть — и тут же обратно. Пешком.

Коршун шел рядом, он не вмешивался в ленивый спор, так как понимал, что ни в какой город Золотуха не убежит, да и адъютант об этом знает, а ругается так, для порядка. Но его тревожило другое — вот уже третье или даже четвертое боевое время бои идут в такой близости от города, что даже такой дурак, как Золотуха, понимает, что туда пешком можно сбегать. А от низины казней до передовой за полчаса можно дойти.

Какая-то дрянь в штабе армии завелась — не может быть, чтобы ублюдки были сильнее нас. Нам же всегда твердили — наша армия непобедима, нам никто не страшен. Почему во взводах по половине личного состава осталось? Даже стрел, элементарных стрел, не подвозят — что же, прикажете за проволочными заграждениями стрелы подбирать? Казнить легче всего, но нужно разобраться.

— Когда пополнение будет? — спросил Коршун у адъютанта. — А то ведь воевать некому. Придется вам топор брать и становиться в первый ряд.

— У каждого своя задача и свое умение, — степенно ответил адъютант. Но, конечно же, слова сержанта ему не понравились. И, увидев издали тропинку, что сворачивала к штабу полка, он почти побежал, сказав на прощание: — Я все доложу командиру, а вы спешите к вашим солдатам. И чтобы никаких не было волнений или еще чего.

— А кто заменит Шундарая? — крикнул вслед Золотуха.

Адъютант не ответил. Да и откуда ему знать?

— Наверное, пришлют кого-то из штаба, — сказал Золотуха.

— Не думаю. Кому хочется на передовую? У нас ведь долго не удерживаются.

— А мы?

— Мы с тобой настоящие ветераны. Мы три войны прошли.

— А ты считал? Считал, что ли?

— А вспомни.

— Я много чего помню, но не буду же трепаться, — сказал Золотуха, — это военная тайна.

— Ты только вспомни.

— Помню, помню, — отмахнулся Золотуха.

Ни черта он не помнил. И не старался вспоминать.

Они спрыгнули в штабную яму. Все младшие командиры и капральский состав ждали их там. Давно, видно, ждали.

Некоторые даже дремали по углам.

— Ну и как? — спросил Бермуда, старшина роты, пожилой, седой, усы висят по грудь, сзади коса заплетена. — Как он, не больно было?

Бермуда не мог сказать так, как ему хотелось, но Коршун все понял.

— Случилось все неладно, — начал он осторожно, потому что среди своих мог быть штабной стукач. А грехов и без этого уже накопилось столько… если бы не этот разведчик, граф Шейн, Коршуна отлично могли вместо Шундарая замочить. — Сбежал наш комроты.