Страница 17 из 50
— Ты имеешь в виду отдых или что?
— Нет, войну.
— А чего там делать?
— Некоторые воевали. Как наемники.
— Дурачье везде найдется.
— Значит, не знаешь?
— У нас один парень на фабрике в Приднестровье воевал. Только за кого — не знаю. Он себя казаком называет.
— Вот он мне и нужен. Познакомишь?
— Не пойдет. Он меня на дух не выносит. Я про этих воителей ему как-то сказал, что думал.
— И что?
— Хотели меня наказать. Но, к счастью, за мной ребята из моего цеха шли. Вот и сбежали твои казачки.
— Это не мои казачки.
— Так что же ты с ними в Абхазии делал?
Он налил мне чаю и подвинул по клеенке бутерброд.
— Давай договоримся, — сказал я миролюбиво. — У тебя какое отношение к дяде Мише? Ты ему доверяешь?
— Я ему обязан, — ответил Аркадий, не глядя на меня.
— Я спросил — доверяешь?
— У меня нет другого выхода, — сказал Аркадий. — Я ему обязан.
— Допустим, что все же доверяешь. И тогда постарайся доверять мне. Где я был, где я не был — не твое дело. Но если я был, то выполнял задание. И здесь тоже выполняю задание. Я думаю, что мы с тобой по одну сторону баррикады, если тебе это что-нибудь говорит.
— Значит, тебе надо внедриться к ветеранам?
— Значит, так.
— Только этот казачок из Приднестровья как узнает, что ты мой двоюродный, тебя сильно не полюбит.
— Это мои проблемы. Ты мне только его покажи… И подумай, пожалуйста, может быть, есть кто-то еще. Ну чтобы не был к тебе враждебен. Просто ветеран. Должны же здесь быть ребята, которые служили в «горячих точках».
— Пойди в военкомат.
Нет, расположения родственника я так и не добился.
Он долил себе кипятку в чашку и сказал задумчиво:
— А вы там, в Москве, меня разрабатывали. Как Кальтенбруннера.
— Не гордись. Просто дядя Миша не хотел завалить тебя, меня и все наше дело.
— Я в вашем деле не участвую.
— Ни в коем случае. Ты мне только помогаешь.
Аркадий стал собирать со стола.
— Мы так и не решили, — сказал я, — где я буду жить.
— Ладно, поживешь у меня. Куда тебе деваться? В Дом колхозника, что ли?
— А он есть?
— Его нету. Там дискотека. Смешно?
— А как я буду спать?
— Я раскладушку у соседей возьму.
— А Рита?
— А я к ней сам схожу, — ответил Аркадий. Ему бы тут улыбнуться, но он был совершенно серьезен.
Было уже около восьми, Аркадий стал собираться на службу.
— Ты, конечно, можешь дома посидеть, но, если пойдешь куда, оставь ключ под половиком на лестнице.
— Не боишься?
— У меня брать нечего, — сказал Аркадий.
Когда он ушел, я не спеша осмотрел квартиру. Я не обыскивал ее, не мое это дело, хотя дядя Миша осторожно сказал: «При первой возможности осмотрись — мы Аркадия давно не трогали, мало ли что могло измениться. Погляди, какие он письма получает, какие сувениры хранит и так далее…»
Я сказал тогда, что к этому не готов. Пускай они посылают еще одного человека. Специалиста.
— Некогда, — всерьез ответил дядя Миша, — хотя следовало бы. Ну ладно, надеюсь, тебя не покоробит моя просьба — поглядеть, какие он выписывает газеты и какие читает книжки. Не покоробит?
— Нет, не покоробит. Если увижу портрет президента, значит, наш человек, если значок с Анпиловым, то возвращаюсь в Москву?
— Будешь действовать по обстановке. Для нас Аркадий — как оболочка для куколки: под ней не видно, какие у тебя красивые крылья.
Нет, пожалуй, у дяди Миши было определенное чувство юмора.
Так что я послушался полковника.
Я прошел в комнату — там была широкая тахта, наскоро прибранная — видно, Рита спешила, — стол под цветной скатертью, шкаф, две полки с книгами. В самом деле Аркадий жил скудно.
Газет он не получал. Вернее, я нашел номер местной, городской газеты, но есть ли у нее политическое лицо, мне в Москве забыли сказать.
Значков тоже не было, а вместо портрета президента на стене висел коврик — такие, наверное, из Турции привозят — с двумя оленями на фоне леса. Один смотрел на тебя, другой перед собой, поджидая опасность.
Я собрался в город. Закрыл дверь, положил ключ под коврик. Когда я занимался этим, открылась соседняя дверь, из нее выглянула худая женщина лет пятидесяти и вопросительно поглядела на меня. Надо было оправдываться.
— Здравствуйте, — сказал я. — Меня Юрием зовут. Я двоюродный брат Аркадия, в гости приехал. Так что вы не волнуйтесь.
Я включил все свое обаяние. На ее лице, для улыбки не приспособленной, возникло ее подобие.
— Очень приятно, — сказала она. — Меня Дашей зовут. Если что надо, соль или масло — вы ко мне заходите, не стесняйтесь. Мы с мамой живем, она у меня пожилая. А то Аркадий-то у вас небогатый.
— Правда, я заметил, — согласился я с женщиной. — А он что, пьет разве?
Я старался быть таким же обаятельным, доверчивым и вызывающим доверие.
— Да зарплату им уже полгода не платят, — сказала Даша. — А он не очень энергичный. Другие у нас с этой фабрики давно уж ушли — кто в бизнес, а кто уехал. А Аркадий, он, знаете, какой-то вялый. Пьет он, конечно, ну кто не пьет? Но, в общем, не особенно. Просто нет денег.
— А как Рита? — спросил я, чувствуя, что мы с Дашей уже подружки и она от меня ничего не скроет.
— Рита? Шалава. В худшем смысле слова, — сказала Даша. — Я про людей плохо не говорю, но лучше бы Аркаше забыть про нее. У нее же муж есть.
— А он…
Я дал возможность ей развить начало фразы.
— Он-то, конечно, алкаш проклятый, но все равно это хорошо не кончится. Она, говорят, с милиционером жила и с Порейкой.
Тут я насторожился. Фамилия редкая. А я знал, что это глава «XX века».
— А он, Порейко, не возражает?
— Ты смешной, Юрик, — сказала Даша. — Он ее боится. Он только на митингах выступать умеет, а так она его пришибет — ведь моральных устоев никаких, вы меня понимаете? У нее знакомства — вся торговля. Там бандит на бандите ездит, бандитом погоняет.
— Извините. — Я улыбнулся самой трогательной из набора моих улыбок. — А она какое отношение имеет к торговле?
— Торгует, — ответила Даша с отвращением. Она осталась советским человеком. — В Турцию ездит, кожу возит. Докатилась.
Это было хуже распутства.
Конечно, я мог пойти прямо к Порейке или даже в комнатку, которую Союз снимал в горисполкоме, но не хотелось спешить — мне надо было сделать так, чтобы меня туда привели свои люди, местные ветераны.
Я вышел на улицу. Было уже позднее утро. Можно было подъехать до центра на автобусе, он как раз остановился возле наших домов, но народ лез в автобус с таким отчаянием, словно это был последний дилижанс на Клондайк.
Городок оказался оживленным и бестолковым, так как улицы тянулись по склонам, прорезанным ручьями, порой у улицы была всего одна сторона, вторая круто обрывалась к воде.
На площади, куда я добрался минут через десять, я увидел киоск с газетами и журналами. Купил местную, районную «Вперед!», основанную в 1926 году и даже украшенную орденом «Знак Почета». В ней мирно уживались таблица с данными по косовице в колхозах района и объявления вполне столичного характера, включая сообщения о гигиенических прокладках.
— А центральную прессу получаете? — спросил я у толстой грустной женщины армянского вида, которая заполняла собой все свободное пространство внутри киоска, так что ей трудно было поворачиваться.
— Центральный пресса на пятый день прибывает, — пропела женщина с гортанным кавказским акцентом.
Потом я пошел к продуктовым ларькам. Они стояли в ряд, все голубые и одинаковой формы, — видно, в городе были приняты соответствующие решения по эстетике.
Риту я там не встретил, хотя заглядывал в маленькие окошечки, и в последнем не выдержал, спросил:
— Рита не заходила?
Маленький человек в пенсне — это было удивительно, может быть, свежая мода? — высунулся наружу:
— Какую такую Риту?
Он сразу понял, что я — чужой.
— Рыжую, — сказал я.