Домик на реке

Коля не совсем ясно понимал то, что она говорила, и стал опасаться, уж не бредит ли она. Быть может, действительно, разум ее затуманился, потому что слова ее стали сбивчивы и говорила она так, словно разговаривала сама с собой. Степочка выплеснул из котелка кипяток, принес котелок в чулан, поставил на пол и стал вынимать горячие, сразу обсохшие картофелины. Они обжигали ему пальцы, и он дул на них и подбрасывал их на ладонях, обчищая. Он забыл о том, что сам очень голоден, и прежде всего хотел накормить девочку.

Он пальцами тыкал ей картошку прямо в губы. Но она как будто не понимала, чего от нее хотят, и, не разжимая губ, отворачивалась.

— Садись, садись! — уговаривал ее Степочка. — Ешь! Ты, может быть, не любишь без соли? Коля, посади ее.

Коля взял ее за узенькие плечи и приподнял, но она сразу опять упала, раскинув по подушке черные волосы. Они оба отступили от сундука, растерянные, смущенные своим неуменьем ей помочь.

Однако глаза ее вдруг стали яснее, и она, видимо, поняла, чего от нее хотят.

— Кушайте сами, — сказала она. — Пожалуйста, кушайте. А я полежу.

Она вытянулась, затихла, веки ее закрылись, и нельзя было разобрать, спит ли она или смотрит из-под длинных ресниц в окошко. Степочка и Коля ели, обжигаясь, горячую картошку, которая казалась им необыкновенно вкусной. Они ели молча, потому что были очень голодны.

— Так ее оставить нельзя, — сказал Коля, когда котелок почти опустел. — Не может она лежать тут совсем одна.

Степочка кивнул. Дожевав и проглотив, он сказал:

— Мы побудем здесь с ней, пока она не поправится. Потом мы возьмем ее с собой и поплывем вместе.

— Куда?

— Как куда? На Черное море.

Но Коле этот план не понравился.

— Как же мы поплывем, если наш челнок пропал? — спросил он.

— Тю! — сказал Степочка. — Здесь на берегу возле каждой деревни сколько угодно лодок.

— Нет! — возразил Коля твердо. — Неужели ты не понимаешь, что ей нужен доктор?

Мысль о докторе не приходила Степочке в голову. Он заколебался.

— Где же ты возьмешь доктора?

— Я привезу его из города, — сказал Коля. — Ты останешься с ней, а я переплыву протоку, пройду в деревню, расскажу обо всем и пришлю сюда кого-нибудь из ее знакомых. А потом я отправлюсь в город и вернусь сюда с доктором. Я все расскажу Виталию Макарычу, и он поможет мне найти доктора, который поедет со мной.

Он был так захвачен этим внезапно пришедшим ему в голову планом, говорил так уверенно, что Степочка — первый раз в жизни — не только не попытался им командовать, но подчинился ему.

Он послушно старался запомнить наставления, которые давал ему Коля перед уходом.

— Я разденусь, намотаю всю одежду на голову и поплыву, — говорил Коля. — А ты свари еще картошки и заставь ее поесть, если она очнется. И воды притащи — пускай всегда будет свежая вода. Это очень важно. И не отходи от нее ни на шаг, слышишь?.. Здесь в чулане темно и тесно, хорошо бы перенести ее в ту комнату…

— Меня не надо переносить в ту комнату, — вдруг сказала девочка. — Там его комната.

Коля вздрогнул и повернулся к ней.

— Его комната? — переспросил он. — Кого?

— Лоцмана.

— Ты жила здесь с лоцманом?

— Да.

— Он здесь? Он может вернуться?

— Нет. Он не вернется.

— А кто он? Твой папа?

— Нет, не папа. У меня нет ни папы, ни мамы. Он мой отчим.

— Отчим!..

И, пораженный внезапной догадкой, Коля воскликнул:

— Я знаю, кто ты! Ты — Настя!

— Настя, — сказала девочка.

— Настя! — крикнул Коля. — Отчего ты не написала письмо Лизе Макаровой?

Настя подняла свои темные глаза и впервые посмотрела на него внимательно.

— Ты знаешь Лизу Макарову?

— Конечно знаю! Ома еще вчера мне о тебе рассказывала! Она тебя ждет — не дождется!..

Настя покачала головой.

— Неправда, — сказала она. — Лиза не ждет меня. Она со мной поссорилась.

— Глупости! — воскликнул Коля. — Неужели ты думаешь, что она так долго может помнить какую-то ссору из-за орехов?

— Так она тебе и про орехи рассказывала? — сказала Настя грустно. — Нет, она не ждет меня. Она помнит нашу ссору, если не забыла про орехи.

Коля хотел убедить ее, что Лиза ее любит, и ждет, и мучается, и считает себя виноватой в этой ссоре, но не успел произнести ни слова, потому что дверь вдруг скрипнула, и кто-то вошел в сени, громко стуча сапогами.

Коля выскочил из чулана, прикрыв за собой дверцу, и остановился возле печки рядом со Степочкой.

2

Дверь медленно отворилась, и из сеней вынырнул сначала длинный шест с железным крючком на конце, потом появилась седенькая, мокрая, торчащая вперед бородка, и наконец весь Архипов, в огромных болотных сапогах с отворотами, перешагнул через порог. Мокрый от шапки до пяток, он сурово, из-под бровей, взглянул на притихших мальчиков, но заговорил не сразу, так как возился со своим длинным багром, который не помещался в комнате. И, только просунув конец багра в окно, он сказал:

— Ага. Вот вы где!

Степочка засунул руки в карманы и, приподняв маленький носик, смотрел на Архипова независимо, равнодушно, даже надменно. Но Коля, неожиданно для самого себя, так ему обрадовался, что покраснел.

— Вот это хорошо, — сказал Архипов неторопливо. — Вот это правильно. Вот это разумно. Пускай весь город всю ночь не спит, пускай Виталий Макарыч по больницам бегает, пускай милиция на конях скачет, а мы, никому не сказавшись, будем сидеть на острове в пустом доме и у печки греться. Хорошо! Правильно!

Все это он говорил, глядя главным образом на Степочку. Но Степочка смотрел на него спокойно, не мигая. Архипову это, верно, не понравилось, и дальше он говорил, обращаясь только к Коле.

— А ваша мамаша, Марфа Петровна, вас давно уже покойником считает, — сказал он, — и всю ночь до рассвета по городу бегала, надеясь найти ваше мертвое тело.

— Мама не спала всю ночь? — воскликнул Коля в отчаянии.

— И не ложилась. А вы как думали? Вы думали, можно раздеться и спать лечь, когда единственный сынок исчез неизвестно куда и, вернее всего, на мине подорвался?

— На мине?

— На мине, — повторил Архипов строго. — И очень просто. Здесь такие случаи бывали. Немцы, отступая, тут все кругом заминировали, и до сих пор случается — то там взорвется, то здесь. Марфе Петровне так это ясно представилось, что она и Виталию Макарычу про мины говорила и в милиции. Вся милиция со вчерашнего вечера на ногах. Я, конечно, не верил, что вы на мине…

Архипов был единственный человек на свете, говоривший Коле «вы», и Коля раньше замечал это не без удовольствия. Но сейчас от этих архиповских «вы» чувство стыда еще сильнее охватывало его. Что должна была испытать мама, думая, что он подорвался на мине!

— Вы про мину не поверили? — глядя в пол, спросил он Архипова.

— Не поверил. Так и Марфе Петровне сказал: не верю. Как только я узнал, что этот молодец тоже пропал, я сразу догадался: уплыли на челноке. Я много раз с откоса из своей землянки видел, как он бегал в белый домик и возился там с челноком. Чуть стало светать, я надел сапоги, взял багор и побежал за мост вниз по берегу посмотреть, не выкинуло ли где на берег утопленников.

Багор этот у него, вероятно, сохранился с тех времен, когда он работал на сплаве леса. Коля много раз видел у сплавщиков такие багры.

— Утопленников? — переспросил Коля.

— Утопленников, — повторил Архипов. — Потому что под мостом от затонувших быков такое бурление, что даже капитаны буксиров проходят там с опаской. Не зная, не пройдешь. А когда мне один колхозник встречный сказал, что вниз по течению в камыше перевернутый челнок лежит, я больше не сомневался.

— Челнок не потонул? — спросил Степочка с внезапным любопытством.

— Я нашел его тут, за островом, в заводи, кверху днищем. Он застрял на корягах. Я там всю заводь багром переворошил, собирался раздеваться и нырять, да вдруг смотрю: на острове из трубы пустого дома дым валит. А я этот дом знаю. Жить в нем некому, он пустой стоит с того дня, как мост взорвали. Я перевернул челнок, влез, отпихнулся багром — и на остров.