Страница 6 из 16
Меня поражал тот огромный объем свободы, которым Стив обладал, чтобы быть собой, и как сильно его родители, казалось, его уважали. У Стива имелись поэтическая жилка и интуитивный склад ума. Он часто говорил так, что, казалось, его слова и само их произношение были навеяны сильными ветрами с великих равнин. Я никогда не переставала поражаться тому, как эти трудолюбивые, принадлежащие к категории «синих воротничков» родители, эти люди, обладающие здравым смыслом, но малым количеством книг, давали ему необходимую свободу, чтобы стать полностью инакомыслящим, по сути, выдающимся.
Для меня это было сравнимо с тем мягким желтым цветом в комнате Пэтти: в Поле и Кларе было нечто изысканное, несмотря на нехватку образования. Когда Стив начинал свои декламации, все, казалось, делали глубокий вдох, утыкали взгляд в пол, даже меняли направление движения – как будто они были танцорами, которым поменяли ритм.
Я не очень осознавала в те ранние годы, как скрытый мир потерь и беспокойств Стива, должно быть, его сосредотачивал. Но напряжение чувствовалось, как стрела на натянутой тетиве, «взведенной» под воздействием тех ужасных потерь, которые он пережил. Однако когда он выпускал эту стрелу – вау! Она двигала его и, если уж на то пошло, меня, вперед в предвкушении и ожидании новых открытий Стива. Вдохновение – это всегда отклик на то, чего не хватает. Суть творческого процесса состоит в восполнении промежутков, того, чего недостает. Именно поэтому Пикассо, например, больше не нарисовал ни одной гитары после того, как он себе ее таки купил.
Стив всегда мог меня удивить. Однажды он произнес фразу, которая позволила мне разглядеть мужчину в ребенке – и ребенка в мужчине. Его слова о бомбежке коммунистов потрясли меня и открыли глаза на то, что он мыслит категориями холодной войны. В то время я была идеалистично настроена и убеждена, что поддержание мира во всем мире является основной целью и, как пели «Битлз», все, что тебе нужно, – это любовь. Я считала, что направленные на раскол общества на противоположные лагеря оценки американо-советских отношений являлись ухищрением средств массовой информации, чтобы люди продолжали бездумно придерживаться националистических позиций. Я отвергала национализм, поскольку считала, что нашему новому поколению суждено смотреть на вещи более широким взглядом и находить свободные от предрассудков решения проблем. Однако замечание Стива заставило меня остановиться и признать, что он смотрит на вещи более зрело. Это потрясло меня.
По правде говоря, мышление в категориях холодной войны занимало существенную часть моей собственной жизни, хотя и негласно. Мой отец был сотрудником «Сильвании» – компании, которая выполняла значительный объем заказов для Министерства обороны. Ввиду тех ограничений, которые накладывала на отца его работа (она была связана с засекреченными данными), мы просто не обсуждали политические вопросы и отношения США с другими странами за обеденным столом. И все это несмотря на то, что именно благодаря его работе в спецслужбах мы могли вести жизнь типичных представителей высшего среднего класса. В каждом штате, где мы жили, представители правительственных структур опрашивали всех наших соседей, чтобы мой отец мог оставить право доступа к секретным работам и документам на прежнем уровне или повысить его. Я счастливо не осознавала последствий всего этого в моей жизни. Однако я была убеждена, что восприятие Стивом холодной войны характеризовало его как наивного.
Тем не менее я любила эту мальчишескую сущность Стива. Его умственные способности и проявления его глупости насыщали меня, как ничто иное. В свои семнадцать лет он любил имитировать роботов, которых создавали в пятидесятые годы: он резко заливался смехом, как непослушный ребенок, а затем превращался в структурированное металлическое существо, реагирующее на команды вымышленного центра управления вне пределов его сознания. С вытянутыми вперед руками, как у чудовища Франкенштейна, он неуклюже шел прямо, переступая с одной ноги на другую, и монотонно бубнил указания, якобы полученные из командного центра. Однажды он забежал на кухню, поднял трубку телефонного аппарата, нажал на клавишу со знаком «решетка» и сказал мне, что только что взорвал мир.
Стив зачастую по-детски относился к повседневным вопросам, однако в его словах чувствовалась горечь взрослого человека, когда он ни с того ни с сего рассказал мне, как узнал, что Санта-Клауса не существует. «Я был очень зол из-за того, что они врали мне». Он повторял это время от времени, и каждый раз я видела, что он все еще не простил и продолжает хранить обиду за нанесенное унижение. Для Стива уязвимость детства заключалась не в том, чтобы на время сознательно отбросить сомнения, а в необходимости разобраться в фактах и подлинных принципах устройства вещей. Здесь мы с ним тоже были очень разные, поскольку я всегда жаждала волшебства и ценила его. Именно поэтому я любила Стива.
Глава 3
Расцвет экспериментов в ритме буги
Территория высшей школы, должно быть, воспринималась мною со Стивом как второй дом. Это единственная причина, которая приходит мне в голову, чтобы объяснить наше решение принять ЛСД на территории кампуса Хоумстед. Видимо, мы были простодушны, самоуверенны и верили, что это хорошая идея. Однако к нашей чести следует заметить, что его огромная территория находилась далеко от центральной улицы и была благословенно безлюдной по субботам.
Я не помню, как именно мы достали ЛСД, однако я почти уверена, что его раздобыла именно я, поскольку Стив никогда раньше не принимал кислоту. Я вспоминаю, как я вынула из кармана две завернутые дозы и показала их Стиву, думая, что мы разделим одну на двоих. Однако это было не то, что мы оба хотели, и мы проглотили по целой, хоть и довольно небольшой, дозе. И затем начали ждать.
Мы сидели на лестничной клетке под перилами двухэтажного здания гуманитарного факультета в волнительном ожидании. По крайней мере, я чувствовала волнение. Стив впервые принимал ЛСД, и, хотя он много прочел о последствиях, он казался испуганным, пока мы ждали наступления эффекта. Вдруг совершенно неожиданно он начал говорить мне, что я должна буду сказать ему «не важничать», если он начнет «вести себя импульсивно». Слово «важничать» было таким шекспировским, гиперболизированным, но при этом величественным. Однако затем он сказал, что хочет, чтобы я потренировалась произносить фразу «не важничай», чтобы быть готовой справиться с «этим». Быть готовой к чему? Я не имела ни малейшего представления, о чем он говорит. Все это было странно и приводило меня в смятение. Однако он проявил крайнюю настойчивость, и я согласилась.
– Не важничай, – сказала я.
– Нет. Ты должна произнести это более убедительно, – говорил он с абсолютной серьезностью.
– Хорошо, – ответила я. – Хм-хм… А НУ ПРЕКРАЩАЙ важничать.
Это тоже не произвело на него должного впечатления.
– НЕТ, – Стив повысил голос. Он постепенно терял терпение, однако пытался быть вежливым. – Попробуй снова. Это очень важно. Ты не сможешь остановить меня, если не будешь сильнее.
– Остановить что? – я с тревогой рассмеялась. Все это выходило уже за все возможные рамки.
После моей третьей попытки он встал и снова повторил свою фразу, старательно пытаясь объяснить мне, как именно я должна ее сказать:
– Нет! Ты должна произнести эти слова вот так, приложи больше усилий! – Затем он вытянул руку и крикнул: – НЕ ВАЖНИЧАЙ.
Мой бог. Я старалась, как могла, однако все это казалось настолько уморительным, что я расхохоталась. Но Стив не смеялся, лишь смотрел на меня и повторял:
– Говори так, будто ты действительно имеешь это в виду. – Он нахмурил брови: – Ну давай, произнеси эту фразу.
Пытаясь, как могла, я вскоре начала смеяться так сильно, что не могла произнести ни слова с необходимой долей убеждения. Мои попытки не приводили к улучшению ситуации. Наоборот, чем дальше – тем становилось хуже.