Страница 17 из 34
– Мамочка, сколько раз вам говорить! Это был не Столетов, а академик Бах. Столетов никогда бы себе не позволил таких слов.
– Может быть, память играет со мной жестокие шутки. Но Василий Генрихович, бывший анархист, – на какие уловки он ни шел, чтобы скрыть свои способности! Но ведь не удалось!
– Василий Генрихович – мой папа, – сказал Бруно. – Папа командовал дивизией у командарма Егорова. Он делал вид, что почти неграмотный. Но ведь проговорился…
– А что Васе оставалось делать? Дивизия попала в холеру. Пришлось придумать сыворотку для лечения. Когда все выздоровели, шестьсот больных, не считая гражданских лиц, то конечно же об этом сообщили Троцкому. А Троцкий вызвал Василия в Москву. К счастью, не расстреляли, а дали лабораторию.
– А судьба сыворотки от холеры? – спросил Минц. – Ведь таковой и сегодня не существует.
– Лабораторию Васи чекисты расстреляли из пушек, – послышался голос из-за занавески. – Это совпало с репрессиями против анархистов в армии.
Минц осторожно спросил:
– А кто из вас… Я имею в виду вас или вашего батюшку… Кто из вас интересовался математикой?
– Вы всё о теореме Ферма? – спросила мама из-за занавески.
– В частности.
– Я вам многим обязана, профессор, – сказала мама, – я давно не могла позволить себе даже рюмку этого зелья… Понимаете, мы с Бруно столько лет боялись, столько лет таились, что начали записывать некоторые результаты своих размышлений лишь недавно, с начала девяностых годов. Кое-что осталось от папы…
– Я не получил настоящего образования, – сказал Бруно. – Приходилось самому проходить университеты.
– А ваш отец?
Дверь из коридора открылась, сунулась рожа Марии Семеновны, женщины пожилой и толстолицей.
– Я вам сама скажу, они от страха врать будут, – заявила она. – Василий Генрихович – чистой души человек. Он всегда здесь жил, еще с тех времен…
Бруно Васильевич кинулся к двери и захлопнул ее, чуть не прищемив нос соседке. И уже сквозь дверь закричал:
– И не смейте вмешиваться в нашу жизнь!
– А сколько можно трепетать? – слышалось из-за двери. – Времена у нас другие пошли!
Из-за занавески послышался стрекот пишущей машинки.
Это настолько удивило Льва Христофоровича, что он сделал шаг и заглянул за занавеску. Он увидел, что мама поставила на колени старинную портативную машинку и строчит на ней.
– Не обращайте внимания, – сказал Бруно. – Это у нее рефлекс. Это у нее от волнения и от шампанского.
– А нельзя ли мне ознакомиться…
– Ничего интересного вы не найдете, – сказал Бруно Васильевич. – Не надо копаться в прошлом.
Мама оторвалась от машинки.
– Я вечно воюю с мальчиком, – сказала она. – Но он у нас кормилец. Куда мне без него? Возьмут в приют, машинку отнимут. Вот я и помру.
– Времена изменились. – Минц повторил слова соседки. – Чего вы боитесь? При удачном стечении обстоятельств доказательство теоремы Ферма принесет вам сотни тысяч долларов.
– Вы думаете, что мы – выжившие из ума анахореты! – закричала мама. – Мы не хуже вас знаем, что времена изменились. Мы уже семь лет как посылаем наши статьи и заметки в серьезные журналы. Нам даже не отвечают.
– Но почему?
– Что бы вы сделали на месте редактора журнала «Природа», если бы получили статью о практических проблемах бессмертия с обратным адресом «Великий Гусляр, улица Кривобокая»? Не пожимайте плечами, у них там тоже есть мусорная корзина. Так что для нас нет разницы между террором и демократией…
– Вы преувеличиваете! – возмутился Минц. – Я сегодня же напишу письмо главному редактору журнала «Природа», кажется, там Александр Федорович. Чудесный человек, большой ученый…
– И подпишетесь: «профессор»?
– Разумеется.
– У вас мафия похлеще уголовной, – вздохнул Бруно.
Из-за занавески донесся мамин голос:
– Сынуля, напомни постоянную Планка. Совсем склероз заел.
– Мама, не позорь наше семейство! – воскликнул Бруно Васильевич. – Энергия равна аш эф, где эф – частота осциллятора…
– Аш и будет постоянной Планка. – Минц поддержал Бруно Васильевича.
– Спасибо, мальчики, – откликнулась мама.
На этажерке громоздилась кипа машинописных листов.
– Это все ваши… опусы?
– Никому ни слова! – прошептал Бруно. – У нас отнимут комнату. Мы живем как пенсионеры-инвалиды…
– А меня отдадут в богадельню, – сказала из-за занавески мама. – У меня паспорт просрочен.
– У меня тоже, – сказал сын.
– Отдадут, каждый день жду, когда участковый придет и освободит помещение. – Мария Семеновна вошла с подносом, на котором стояла вторая бутылка шампанского. – Я уж на них всюду написала. Только теперь все так распустились, что на сигналы не реагируют.
– Маме нельзя больше пить, – сказал Бруно. – Вы же знаете, что в ее возрасте…
– Ах, оставь, живем лишь дважды, – ответила мама, выезжая из-за занавески. – Разливайте, профессор.
– Как же это началось? – спросил Минц, отхлебывая из бокала. – Я имею в виду эти курсовые?
– Это я посоветовала, – сказала Мария Семеновна. – Негде повернуться от бумаги.
– Мы получаем в университете списки адресов, – сказал Бруно. – Раскладываем по конвертам никому не нужные статьи. И рассылаем.
– Значит, Гаврилов не исключение?
– Он один из сотни. Каждая статья приносит нам не меньше двадцати рублей чистого дохода.
– Нужда, – вздохнула мама. – Она чему хочешь научит.
– И вы не боялись разоблачения?
– Ну кто будет читать курсовые заочников, если они напечатаны без правки через два интервала? – спросил Бруно.
– Я замечательная машинистка, – похвалилась мама. – Я даже пыталась зарабатывать так деньги. Но случилась беда: с середины второй страницы я начинала печатать собственный текст. Меня выгнали.
Бруно поставил на стол пустой бокал и обернулся к Минцу:
– Ваше появление – тревожный сигнал. Это должно было случиться. Рано или поздно.
– Мое появление – замечательный сигнал! – возразил Минц. – Ваш талант вернется к людям.
– Не только людям плевать на наш талант, – отозвалась мама, – но и мы сами в нем разочаровались.
Но Минц был настойчив.
– Я вам гарантирую славу и благополучие! У вас остались вторые экземпляры так называемых курсовых?
– Мы никогда не тратим лишнюю бумагу, – сказал Бруно. – Надо экономить.
Минц подошел к этажерке и стал по очереди поднимать листы. Он стряхивал с них пыль и моль… Он зачитался.
Через полчаса он произнес:
– Я не нахожу слов. Каждая строка – шаг человечества в будущее, а вас – в бессмертие.
– Я тебя предупреждала, – сказала мама. – Он нас подведет под монастырь.
– Он утверждает, что времена изменились!
– Как бы они ни менялись, но вечный закон российской жизни остается прежним: не высовывайся!
Сын с матерью поссорились, в ссору вмешалась Мария Семеновна.
Минц временно раскланялся. Он спешил в Международный университет. Ему нужны были адреса заочников, которые получили свои курсовые и дипломы. Надо было спасать многолетний труд странного семейства.
К сожалению, поход Минца не дал результатов. На двери университета висел амбарный замок, а у входа маялись кредиторы.
Огорчению Минца не было границ. Он ринулся обратно на Кривобокую улицу.
У дверей барака его ждала Мария Семеновна.
– Не спеши, Лев Христофорович, – сказала она. – Только что они собрались и ушли.
– Куда? Зачем? Ведь я же сказал, что эпоха непризнания завершилась.
– А они говорят, что им еще пожить хочется. Машинку в рюкзак, бумаги в мешок, а кошки за ними сами побежали.
– Вы должны знать, куда они уехали.
– Мне, Лев Христофорович, дорога память об их папе Василии Генриховиче д’Орбе. Не дам тебе их координатов, хоть пытай, хоть убей. Своей любовью ты их погубишь.
– Можно хоть заглянуть в их комнату? – упавшим голосом произнес Минц.
– Заходи, сделаю для тебя такое одолжение в память о твоих горячих ласках. Но я все равно ее на свое имя перепишу, а что осталось – на помойку.