Страница 20 из 26
Ему показалось, что она хочет что-то сказать, он наклонился к ней, затаив дыхание, но она не произнесла ни звука.
— Не знаю, — прошептал он, растерявшись. — Ты не была такой молчаливой и странной в тот вечер, когда я увидел тебя впервые. Теперь же… Саломея, если бы ты могла заглянуть мне в душу… Я не могу отделить мысли о тебе от мысли о моей матери. Она уже умерла давно; она была простая старая женщина, не очень умная, но она любила меня, и я ее любил; с тех пор, как помню себя, я всегда был окружен тихим дыханием ее души. И теперь, когда я смотрю на тебя, мне кажется… что-то перешло к тебе от умершей, что-то высокое, теплое. Мне кажется, будь она жива, она бы, взглянув на тебя, сказала мне: сын мой, вот жена для тебя.
Он замолчал и напряженно вглядывался в ее черты, ища в них ответа.
— Зачем ты мне это говоришь? — глухо спросила она.
— Зачем? Саломея, если бы была возможность, если бы ты хотела…
— Что?
Он взглянул на нее удивленно и растерянно.
— Разве ты не понимаешь, о чем я говорю? Я часто представлял себе, как это будет. Тихий домик у берега моря… Тенистый сад… Чистый ручей… Тихий шелест деревьев вдали от шума и суеты, и среди всего только мы двое. Только ты и я, я и ты!
— Римлянин и иудейка?…
Она проговорила это беззвучно, без горечи, но в голосе ее было что-то бесконечно печальное.
— Об этом я тоже думал, — поспешно сказал он. — Я много думал, с тех пор; учение греческих и римских философов, таинственные мистерии египтян, они меня не удовлетворяют, мне чего-то в них недостает, нет в них глубины. Может быть, я нашел бы это в твоей вере…
На ее лице отразилось глубокое волнение. Как он ее любит! Но теперь слишком поздно…
Она вздрогнула и закрыла глаза. Флавий Сабиний взял ее за руку. Его мягкое прикосновение было ей приятно. Она еле смогла удержаться от слез, ее тонкая рука была неподвижна и холодна как лед; пульс едва бился. Но ожившее вдруг лицо пробуждало в нем надежду.
— Знаешь, — сказал он, — несчастье, постигшее тебя и твою семью, показало мне всю глубину моей любви. Я прежде никогда не чувствовал злобы. Этерний Фронтон — первый человек, которого я возненавидел. При одной мысли об опасности, угрожающей тебе, я весь дрожал. Я бросился к Агриппе — вашему царю, а от него к сестре его Веронике. Она подала мне слабую надежду. Вернувшись с Кармеля, она позвала меня к себе, чтобы поговорить о тебе и о твоей семье. Она хотела упросить Тита, чтобы он отдал тебя и Тамару ей. Только с этой целью она и ездила на Кармель. Но ей не удалось выполнить свое намерение. Вероника все-таки обещала помочь, она предложила мне смелый план… В городе, занятом римскими войсками, никто не станет остерегаться нападения… Я сделал все приготовления и воспользовался случаем, чтобы прийти с Титом сюда. Я надеялся увидеть тебя или по крайней мере дать тебе знать каким-нибудь образом о том, что готовится…
Он замолчал. В первый раз Саломея взглянула ему прямо в лицо своими большими, глубокими, печальными глазами. В них дрожало отражение усталой души.
— А ты не подвергнешься опасности? — спросила она.
Ее участие тронуло и обрадовало его.
— Если бы моя жизнь понадобилась для твоего спасения, я охотно отдал бы ее за тебя! — воскликнул он. Он изложил ей план Вероники. — Все должно произойти в эту же ночь. Декурион Сильвий узнал, где содержатся Тамара и Саломея. Гликерию они подкупили. Они смогут уехать из Птолемиады без всяких препятствий. Один из людей Вероники, хорошо знающий окрестности, проводит их в горы, а там уже беглецы будут в безопасности и потом доберутся до Гишалы.
— Когда ты будешь далеко от меня, среди твоего народа, — закончил Сабиний взволнованно, — может быть, ты вспомнишь обо мне как о друге. И тогда, как только кончится война и снова наступит мир, тогда…
Она перебила его.
— А мой отец, — спросила она, — его тоже?…
— Невозможно освободить его из тюрьмы городской префектуры, — ответил он упавшим голосом: — Но я клянусь тебе памятью моей матери: я сделаю все, что в моих силах.
Тит и Фронтон поднялись.
— Нас сейчас разлучат, — сказал Сабиний. — Скажи, Саломея, ты готова?
Она вспомнила глаза Тамары, когда ее били. Она не допустит, чтобы Тамара подверглась такой же участи, как она. Саломея встала и твердым голосом ответила:
— Я жду тебя.
Тишина царила над городом. Только изредка у ворот слышались шаги стражников. Звезды тускло сияли сквозь туманные ночные облака. В доме Этерния Фронтона были потушены уже все огни. Один из рабов, стороживших вход у двери, спал глубоким сном. Копье выскользнуло из его рук. Вино, которым угостил его декурион Сильвий, было очень хмельное…
С востока, из-за галилейских гор, надвигался бледный свет. Прохладный предутренний ветер веял над землей, возвещая приближение дня.
Несколько мужчин пробиралось через площадь осторожно, избегая всякого шума, к дому Этерния Фронтона.
Тамара бредила, шепча несвязные слова; в них слышался сначала смертельный ужас, потом ликующее счастье. Флавий Сабиний! Саломея, успокаивая, гладила ее по голове, но не слышала ее слов. Даже любимое имя скользило мимо нее, как дуновение ветра. Шум у двери заставил ее подняться. В комнату вошли двое людей; один из них приблизился к ней, другой остановился у входа. Через открытую дверь Саломея увидела Гликерию, связанную и лежащую на полу.
Один из вошедших приподнял маску. Флавий Сабиний! Саломея наклонила голову, не произнося ни звука. Ей казалось, что все это сон.
Как во сне, она подняла Тамару с постели и закутала в одеяло, которое Гликерия как бы нечаянно оставила рядом с кувшином воды.
Потом Саломея подошла к оконной решетке.
— Иди! — сказала она беззвучно.
Флавий Сабиний вздрогнул. Лицо его побледнело.
— А ты?
Она покачала головой.
— Я остаюсь.
— Ты… ты хочешь, — крикнул он, — остаться… у этого?…
Она подняла руку, останавливая его.
— Зачем бежать? — сказала она, и улыбка показалась на ее губах. — Разве можно бежать от самой себя?
Кровь бросилась ему в голову.
— Но тогда… Я не понимаю, — проговорил он, задыхаясь. — Прежде я думал, я надеялся, а теперь… Ты не любишь меня, Саломея?…
Она прислонилась к стене и прижала дрожащие руки к задыхающейся груди. Ей казалось, что разрывается сердце от бесконечной боли.
— Я тебя люблю, — простонала она, — я тебя люблю.
— И все-таки… Саломея!
Она опустила голову, чтобы не видеть этой муки на его лице.
— И все-таки, — продолжала она беззвучно, — именно потому, что я тебя люблю…
Он с ужасом взглянул на нее. Он ее не понимал, и она это видела по его растерянному виду. Она подошла к Тамаре. Сорвав с нее легкую сорочку, она показала на кровавые полосы, покрывавшие ее спину.
— Я не могла этого вынести, — прошептала она, — не могла смотреть на муки невинного ребенка и тогда…
С тихим, беззвучным рыданием она упала на край постели.
Флавий Сабиний все понял. Крик от бешенства и бесконечной жалости вырвался из его груди. Он опустился на колени рядом с Саломеей и обнял ее. Наступило долгое молчание. Только Тамара блаженно шептала:
— Флавий Сабиний!
Послышался звук шагов. Тот, кто стоял у двери, тихо крикнул:
— Скорее, господин, сюда идут.
Саломея вскочила.
— Иди, — торопила она его, — иди!
— Я не пойду без тебя, — сказал он и схватил ее за руку.
Она вырвалась.
— Я остаюсь, — повторила она твердо. — Моя судьба связана с судьбой Фронтона. Разве ты этого не понимаешь? Но, — прибавила она, задыхаясь, если ты меня любишь, спаси эту девочку. Спаси ее, молю тебя. Ради меня!
Она заставила его взять на руки лежащую без чувств Тамару и потащила его за собой к двери.
Раздался громкий крик, потом глухие звуки борьбы. Саломея побледнела.
— Это Фронтон, — пробормотала она. — Мы опоздали!..
— Нет, — крикнул Флавий Сабиний яростно, он отдал Тамару Сильвию и повернулся к ней.