Господин Гексоген

– Цель? – спросил Белосельцев почти отрешенно, почти не интересуясь ответом. – В чем цель союза?

– Воссоздание государства... В полном объеме... Территориальная целостность... От Кушки до полюса, от Бреста до Владивостока... Сохранение народа и восстановление численности населения... Соединение разорванных евразийских коммуникаций, промышленных потенциалов, ресурсов нефти, урана, полиметаллов... Реставрация великих пространств... Мы используем потенциалы развития, накопленные Советским Союзом, благо все секреты науки, военной индустрии и энергетики находятся в наших руках... Мы восстановим роль Великой Державы в мировом сообществе, благо все прежние союзники целы и ждут нашего возвращения в мир... Мы устраним из политики и культуры предателей, всех паразитов, оставшихся от прежней партийной системы... Повсюду – в армии, в идеологии, в экономике – будут поставлены наши кадры... Страна вернет себе будущее, но уже без прогнившей партии, предавшей народ, без гнилой бюрократии и либеральной извращенной интеллигенции... Такова краткая формулировка задачи, поставленной перед членами общества...

Он был бабочкой, распятой на липовом кресте. Его голова была прижата к доске, а крылья в разноцветных узорах были пришпилены отточенной сталью. Его грудь была пробита стальной булавкой, и он чувствовал, как острие соединяет проколотую спину и волокна сухого дерева. Он был еще жив, но к губам его длинным пинцетом прижали вату с эфиром, и он задыхался в веселящих эфирных парах. Огромный внимательный глаз с голубой роговицей, розоватой сеткой сосудов наблюдал за ним, и он чувствовал падающее сверху дыхание, шевелившее волосы у него на груди.

– Как вы достигнете цели?.. – спросил Белосельцев, борясь с дурманом эфира, пробиваясь к смыслу неправдоподобных услышанных слов. – Как вы возьмете власть?..

– Мы это сделаем без пошлых выборных урн, к которым десять лет под красным знаменем водит народ Зюганов. Будто не знает, что в каждой урне живет огромная лохматая крыса, которую поселила туда Администрация Президента и которая съедает все бюллетени, поданные за коммунистов... – Гречишников презрительно оттопырил нижнюю губу, которая тут же стала белой, бескровной, подпирая собой румяную верхнюю. – Мы это сделаем без народного бунта, не повторяя романтический и кровавый спектакль, устроенный у «Останкино» и Дома Советов Анпиловым и Макашовым, после которого три дня выносили трупы и сжигали их в крематориях, а ОМОН, накачавшись дареной водкой, насиловал пленных студенток и протыкал шомполами барабанные перепонки баррикадникам... И конечно же, мы не пойдем на военный переворот Рохлина или вашего друга Ивлева, который неизбежно столкнет лоб в лоб боевые дивизии, и на всей территории начнутся бои, переходящие во вторую гражданскую, с ядерными взрывами в Воронеже, Твери, Петербурге... Генерал Авдеев разработал иную стратегию. Иной метод. Иной стратегический план...

Белосельцев висел на распятии, раскрыв драгоценные крылья, излучавшие предсмертную красоту. Ему на лоб, на плечи, на чресла накладывали тонкие ленты бумаги. Словно пеленали, отирали кровавый пот. И он с креста, с липовой расправилки, с горячей каменистой горы, на которой изнывали утомленные солдаты с мятыми щитами, валялись молоток и рассыпанные железные гвозди, видел огромный, без единого деревца город, пепельную, туманную от жара пустыню с далеким караваном верблюдов, тонкую линию солончака на месте иссохшего озера. И оттуда, из белых пространств, шла к нему, спотыкаясь о камни, мать в голубом, с детства знакомом платье, и он, исчезая, воздетый на липовый крест, торопил ее приближение.

– В чем стратегия Суахили? В чем его стратегический план?

– Ты можешь это узнать, став частью плана. Ты не можешь знать план и оставаться за его пределами. Если ты согласен стать частью плана, войти в наш союз, работать с нами во имя Родины, я открою тебе стратегию... Ты согласен?..

Все было неправдоподобно, случайно. Описывалось законом совпадений, скрывавшим от разумения истинную суть бытия. Бытие во всей своей полноте совершалось в стомерном объеме мира, куда не было доступа его ограниченной жизни, и оставалось лишь верить в благую суть бытия. Шестикрылый дух над мертвой головой Суахили. Яблоко в руке у блаженного перед фреской Страшного суда. Храм Василия Блаженного за высоким окном. Бабочка, пойманная Авдеевым у французского полигона в Конго. Прокурор, собиратель бабочек, с его утренним плотоядным смешком. Похожие на пернатых сослуживцы, слетевшиеся проводить большую мертвую птицу. Живой Суахили, направлявший его в африканский поход. И мертвый, после смерти зазывающий его в тайный союз. Все укладывалось в таинственный закон совпадений, открытый генералом Авдеевым, звездой советской разведки.

– Ты согласен? – Оранжевые глазки Гречишникова сверлили его. Мочки его ушей горели, как прозрачные китайские фонарики, а верхние хрящи были мертвенно-белые, словно отмороженные, и их, казалось, можно было с хрустом отломить. – Согласен вступить в союз?..

– Да, – тихо ответил Белосельцев, словно за него говорил другой, вселившийся в его неживое тело.

– Отлично! Еще один товарищ вернулся! Выпьем за наш союз!

Они поднялись и чокнулись, проливая водку на скатерть. Задохнулись от горечи. Буравков прикоснулся манжетой к обожженным губам, оставив на ней влажный след. Копейко с маху поставил рюмку на стол, так, что пламя свечи колыхнулось, почти лизнув фотографию. За окном, разноцветная, красная, золотая, зеленая, была расправлена бабочка. Она закрывала небо драгоценной пыльцой.

– Ну что ж, как это водится в подобных случаях, совершим обряд посвящения. – Гречишников приобнял Белосельцева, легонько подвигая его к дверям. – Совершим небольшую прогулку. Так завещал Суахили...

И они, спустившись на кристаллическом лифте, мимо молчаливой охраны вышли на Красную площадь, где их поджидал «Мерседес».

Он не спрашивал, куда они едут. Смотрел, как плывет мимо красный бесконечный Кремль. Баржа на Москве-реке подымала пышный бурун пены. В стрекозином блеске мчался встречный поток машин. Его душа замерла, была неподвижна, во власти чужой воли, смелой, упрямой, ведающей, которой он подчинился и ждал, что предложит ему эта воля, куда поведет. Она вела его по набережной, поместив в мягкую глубину могучей машины, которая расплескивала фиолетовые вспышки, грозно завывала, проныривая под мостами, неслась вдоль башен, дворцов и храмов, и он, новообращенный, окруженный молчаливыми соратниками, мчался к неведомому святилищу, где над ним совершат обряд посвящения.

Они оставили в стороне Садовое кольцо, напоминавшее сеть, туго набитую рыбой. Взлетели на Крымский мост, словно их подкинуло катапультой. Коснулись на мгновение Якиманки с белыми хоромами Министерства внутренних дел. Подкатили к Дому художника на Крымском Валу. Пустынное здание, у которого они остановились и вышли, породило у Белосельцева печальную и сладостную тревогу. Там, в прохладных безлюдных залах, в тихом свете, висели любимые картины. Красный конь с золотым наездником в лазурном озере – Петрова-Водкина. Ночная, маслянисто-черная Москва с желтыми, лимонными фонарями – Лентулова. Сине-зеленые осенние сады, отягченные райскими плодами, к которым тянутся оранжевые женские руки, – Гончаровой. И среди этих картин его любимая – портрет прелестной женщины в утреннем убранстве, сидящей перед серебряным зеркалом, среди туалетных флаконов, булавок и гребней.

Гречишников, Буравков и Копейко повели его мимо здания, в глубину древесной аллеи, твердым, тяжелым шагом знающих свою цель людей.

Шли мимо зеленой подстриженной луговины, на которой стояли бронзовые и каменные скульптуры. Колхозницы в окаменелых позах подымали над головами пшеничные снопы. Космонавты воздевали на мускулистых руках спутники Земли. Могучие, голые по пояс кузнецы перековывали мечи на орала. Автоматчики в касках и плащ-накидках шли в атаку. Благообразный ученый и моложавый инженер разворачивали свиток с чертежами. Памятники украшали когда-то порталы и арки помпезных советских зданий, стояли на постаментах в академиях, университетах и министерствах. После крушения Красной Империи они были свезены на этот зеленый пустырь, поставлены, словно кладбищенские надгробия. Белосельцев смотрел на них с мучительным прозрением, словно ему показали место, где были закопаны останки любимой страны, в которой он родился, которой беззаветно служил. Разрезанная на части, словно огромное бездыханное существо, страна была похоронена на пустыре, и под каждым памятником, под каждым скульптурным надгробием скрылись навсегда ее кости, мускулы, расчлененные органы, приводившие в движение могучее тело империи. Ее атомные реакторы и циклотроны. Подводные лодки и ракетные шахты. Бесчисленные города и заводы. Символы и иконы Красной Религии. Многоликие образы таинственного Красного Божества, подымавшего народ на великие битвы, даровавшего стране великие победы. Теперь все это, рассеченное на мертвые куски, истлевало в земле. И над каждым захоронением, как окаменелые танцоры балета, застыли солдаты, космонавты, сталевары.