Риэго

Когда Мануэлю исполнилось семнадцать лет, дон Хосе снарядил его в Мадрид. Влиятельные столичные друзья добились для молодого Годоя места во фламандской гвардии. Эта гвардейская часть несла службу при дворце и вербовалась, подобно французским мушкетерам, из сыновей обедневших дворян.

Мануэль на редкость красив. На смуглом сарацинском лице с сизоватым румянцем поражают синие глаза. В глубине их то вспыхивают, то потухают зеленые кошачьи огоньки. На крутой лоб ниспадают шелковистые белокурые пряди. Непринужденная грация движений, певучий грудной голос…

Это неспокойная, раздражающая, как говорили в старину, «погибельная» красота.

Карл III умер в 1788 году.

Уже на другой день Мария-Луиза пригласила министров к себе и от каждого из них потребовала подробного доклада. Всем стало ясно, что страной будет управлять не Карл IV, а его супруга.

Поначалу Мария-Луиза обо всем советовалась с первым министром графом Флоридабланкой, следовала его указаниям. Идя навстречу настояниям своей новой повелительницы, граф утвердил назначение фаворита Марии-Луизы гвардейца Мануэля Годоя капитаном гвардии.

Карлу IV теперь сорок лет. Это высокий, дородный мужчина, силач, любитель охоты и лошадей.

Жизнь короля размеренна и безмятежна. Он поднимается с постели в пять часов утра, слушает в своей спальне мессу. После завтрака Карл направляется в устроенные для него мастерские, сбрасывает кафтан и, засучив рукава, в течение часа-другого с большим увлечением строгает, точит. Затем его ждет другое, более важное дело. Он идет в конюшни, подолгу ласкает своих лошадей, расспрашивает служителей, как его любимцы провели ночь. Невнимание к ним наказуется строго — не раз на головы нерадивых конюхов обрушивается свинцовый королевский кулак.

Но вот настает час обеда. Гофмейстеры и пажи торжественно шествуют по анфиладе дворцовых покоев, неся фазана, суп, дыню. Все, кто встречается на их пути, отвешивают королевским яствам низкие поклоны.

За обедом Карл поглощает все подаваемое ему. Но пьет он только воду. Придворные шутят:

— Укажите нам другого короля, который вставал бы не позже пяти часов, не пил бы никогда ни вина, ни ликеров и не знал других женщин, кроме своей жены!

После обеда, какова бы ни была погода, король отправляется на охоту. Это сильнейшая страсть Карла и средоточие всех его интересов. Неутомимо до самой ночи рыщет он со своей свитой по окрестностям Мадрида, травит волков, лисиц, зайцев. Если приходится возвращаться во дворец с пустой сумкой, король злится, как голодный браконьер.

Тут наступает час государственных дел, вернее полчаса, в течение которых король принимает министров. Он, собственно, только присутствует при беседах с ними Марии-Луизы.

Эту скучнейшую часть своего дня Карл любит оживлять шуткой: подкрадется сзади, хлопнет министра по плечу и простодушно радуется его испугу:

— Напугал!

Подобные знаки августейшего расположения всегда принимаются с подобострастной улыбкой.

Годой настоял на том, чтобы его представили королю. Забавляя Карла болтовней, притворно интересуясь его охотничьими историями, даря ему лошадей на деньги, полученные от королевы, он сумел добиться доверия короля, за которым последовала и дружба. Простодушный Карл постепенно так привязался к Годою, что не мог пробыть без него и часу. Как только приезжал он с охоты, его первым вопросом было:

— А где мой Мануэлито?

Лето 1789 года. Весть о взятии Бастилии парижским людом произвела в Мадриде ошеломляющее впечатление. На испанском небосводе заалели отсветы пламени, пожиравшего устои феодальной Франции.

В Европе появилась новая, дотоле неведомая сила. Она сокрушала веками заведенный порядок, угрожала привилегиям дворян и прелатов.

Через Пиренеи в страну хлынули потоки бегущих от революции французских эмигрантов. Они требовали от испанского двора вооруженного вмешательства для восстановления во Франции старого порядка.

Уже более четверти века царствующие дома обоих королевств были связаны тесным союзным договором, бурбонским фамильным пактом. Пакт торжественно провозглашал, что «отныне Пиренеи перестали существовать» и обе страны составляют как бы единое целое.

Все чувства первого министра графа Флоридабланки восставали против «исчадий ада», завладевших Францией. Он намеревался было побудить Карла IV к немедленному военному походу против бунтарей, посягнувших на суверенные права его дяди. Но, увы, такому воинственному решению противился холодный рассудок, простой политический расчет. Первый министр Испании прекрасно знал, как слабо управляемое им государство, сколь непосильны для его истощенной казны военные предприятия.

Превыше всего, однако, был страх перед Англией, перед ее стремительно растущим морским могуществом. Достаточно Испании ввязаться в сколько-нибудь серьезную войну, и английский флот не преминет напасть на ее американские колонии. Что может сделать Испания, обладающая 60 судами, против 160 кораблей английского флота?

Флоридабланка не находил себе покоя, принимал решения и отменял их. Между тем положение во Франции становилось все более серьезным. Тщетными оказались тайные надежды министра на то, что «чернь во Франции образумится» и все само собой придет в порядок.

Революционные идеи грозили перешагнуть через Пиренеи и свить себе гнездо в самой Испании. Испанцы выказывали страстный интерес к происходившему в соседней стране. Французская революция служила темой нескончаемых разговоров в буржуазных и дворянских домах, особенно среди молодежи. В Барселоне, Севилье, Кадисе, оживленных торговых портах Испании, по рукам ходили памфлеты на Карла IV, на его двор и министров.

Флоридабланка принялся искоренять дух революции. Он начал свирепствовать с усердием, достойным самой инквизиции. Были закрыты границы для иностранных газет, журналов, книг. Все, что печаталось в Испании, стало подвергаться суровой цензуре. В армии обсуждение французских дел грозило теперь телесными наказаниями. Газетам строжайше воспрещалось печатать какие бы то ни было сообщения из Франции.

В эти трудные для страны времена, поглощенная своей страстью, королева Испании помышляла только о том, чтобы проложить путь карьере фаворита. Но первый министр по мере своих сил мешал осуществлению ее планов.

Мария-Луиза не сомневалась больше в том, что, пока старый граф у власти, ей не удастся провести Мануэля к верхам государственного управления: в решительную минуту Флоридабланка этому воспрепятствует. Королева сумела добиться его отставки. Первым министром был назначен граф Аранда.

Новый глава правительства отбросил соображения этикета, поступился своим самолюбием и в первый же день отправился к гвардейцу на поклон. Подобный шаг главы правительства не оставлял больше ни в ком сомнений насчет того, кто истинный владыка Испании.

«Кастильский крестьянин» (Г. Доре).

«Гитарист и танцовщица в Севилье» (Г. Доре).

У королевы, наконец, развязаны руки. Не прошло и месяца, как Мануэль Годой по королевскому декрету получил в дар поместье Алькудиа стоимостью в сорок миллионов песет. Вскоре он был награжден титулом герцога Алькудиа, маркиза де Альварес, возведен в гранды первого класса и назначен членом Совета Кастилии. Важнейшие дела государства отныне обсуждались в доме Годоя, куда каждое утро направлялся Аранда.

Дряхлый, почти выживший из ума граф часто засыпал на заседаниях Совета Кастилии. Его могли вывести из состояния дремоты только вопросы внешней политики. При обсуждении отношений с Францией он проявлял большую живость. Тут в нем загорался старый вольтерьянец, масон и франкофил. Он и слушать не хотел о каком-либо вмешательстве в происходившие во Франции события. Даже заточение Людовика XVI с семьею в Тампль не изменило его миролюбивого настроения. По настоянию первого министра, были прекращены пособия французским принцам и прочим эмигрантам. Россия, Пруссия, Австрия и римский папа требовали, чтобы Испания приняла участие в «правом деле»[10] восстановления французской монархии. Но Аранда не сдавался и настойчиво уговаривал своего короля не оставлять выжидательной позиции. Он намерен был воспользоваться первой же военной неудачей коалиции, чтобы заключить с революционным Конвентом договор о нейтралитете.

10

Так именовали монархическую контрреволюцию ее приверженцы.