Риэго

В новом обращении к испанцам король выразил свое столь же безграничное, сколь и лицемерное удовольствие по поводу происшедшего: «Пойдемте же все с открытой душою — и я первый — по конституционному пути!»

— Мой Эваристо, верный боевой товарищ… Понял ли ты? Нам не уйти из этих степей. За нашу шкуру обещана высокая награда. Всадники О’Доннеля рыщут по всем дорогам… Что до меня — я живым не дамся им в руки!

— Я с тобой до конца, Рафаэль!

— Висеть перед ними в петле, как Маркесито… Нет, им не удастся любоваться моей казнью! А тебя они, может быть, помилуют.

— Мы оба астурийцы, Рафаэль! И я сумею достойно закончить наше дело. Милости тирана не хочу!

Уже трое суток Риэго и Сан-Мигель пробираются на юг. Идут звездными весенними ночами глухими дорогами, прячутся, пока светит солнце. Изодранный в клочья мундир, пропитанный потом, жжет измученное тело. Нестерпимо горят воспаленные глаза.

Лежа за придорожными кустами, неподалеку от какой-то деревни, беглецы ждут прихода третьей ночи.

— Гляди, Эваристо, вот там на юге обозначилась Сьерра-де-Арасена. Этой ночью доберемся до гор… Да все это ни к чему! Не осталось ни крошки хлеба! Если зайти в деревню — первый же крестьянин выдаст нас. Черт побери! А ведь совсем близко до океана, до Уэльвы, Сан-Лукара…

— Что нам от этого?

— У нас тысяча реалов! Рыбак доставил бы нас на парусах в Гибралтар…

Сан-Мигель чуть улыбнулся:

— Хочется жить?

— Да, хочется!.. И я дал бы отрубить себе руку перед смертью, только бы узнать: держится еще на Леоне Кирога?

Ветер донес до них густой колокольный звон.

— Что это? Разве сегодня праздник?

— Нет… Шестнадцатое марта — как будто никакого праздника… Дьявол! Наверно, и здесь оглашают крестьянам приказ о награде за наши головы.

Риэго и Сан-Мигель залезли поглубже в кустарник.

Деревня зашумела, как потревоженный улей. На дорогу вышла длинная процессия. Впереди несли образа и хоругви, статуи святых. Шли парами молодые девушки под белыми покрывалами. Сзади плелось все население деревни.

Процессия подошла к часовне, стоящей на перекрестке дорог. Священник прочитал несколько слов по бумаге, затем взмахнул рукою, и крестьяне прокричали что-то. А потом весь кортеж в том же порядке повернул обратно к деревне.

— Нет, это не то, — прервал молчание Сан-Мигель. — Празднуют день какого-то местного святого.

По дороге приближалось несколько крестьян. Друзья замерли за своим укрытием и стали напряженно вслушиваться.

Глухой бас раздраженно скрипел:

— Покоя от них нет, от столичных нехристей! Опять старое затеяли. Помнишь, когда дрались с французами…

— Отец Сальвадор говорит, что это для одной видимости… чтобы, значит, королю легче было переловить всю свору. Говорит, велено из Мадрида присягать пока что этой самой… Тьфу, нечистая сила! И не выговоришь… кон-стин-тусии!

— Ой, гляди, что это?! Исусе сладчайший… матерь божия!..

Из кустов на дорогу выскочило двое — взлохмаченные, оборванные бродяги. С громкими криками, размахивая руками, бросились они со всех ног в сторону деревни. Крестьяне долго смотрели им вслед, потом злобно выругались и пошли дальше.

Севилья неистовствовала. К посаде, где остановился Риэго, двигались манифестации и делегации, восторженные почитатели и просто любопытные.

— Да здравствует Риэго! Слава бессмертному герою! Слава бесстрашному рыцарю свободы!..

Рафаэль был потрясен и глубоко растроган бурными проявлениями народной симпатии. Он обращался с балкона к пришедшим с приветствиями севильцам, принимал из рук красавиц букеты алых роз, целовал детей, распевавших перед ним хвалебные гимны, наспех сочиненные местными поэтами, которые сравнивали его с Александром Македонским, со Сципионом и даже с самим богом войны Марсом.

Вожди севильских либералов настояли на устройстве триумфального шествия из собора в аюнтамиенто и оттуда к дому капитан-генерала, почетным гостем которого стал Риэго. Рафаэль сидел в открытом экипаже с Эваристо Сан-Мигелем, приветственно махал рукой севильцам, теснившимся по пути следования кортежа. Поминутно останавливая возницу, он взбирался на козлы, говорил, говорил… и с нетерпением ждал конца церемонии.

Уже на другой день Рафаэль почувствовал усталость от расточаемых ему похвал. Он стал торопиться с отъездом на остров Леон, в армию.

После того как в Андалузии стало известно о восстаниях в Галисии, Арагоне и Каталонии, генерал Фрейре, блокировавший патриотов на острове Леон, как будто примирился с революцией. Фрейре прибыл в Кадис. Выйдя на балкон дворца, он посылал ликующему народу воздушные поцелуи, смахивал с глаз слезы умиления:

— Веселитесь, друзья мои! Только не нарушайте порядка.

Целую ночь напролет гадитанцы веселились и плясали. А с утра воздвигли трибуны на центральной площади Сан-Антонио, где должна была происходить церемония установки Камня Конституции.

Но в тот самый час, когда на площади собралось 50 тысяч га дитанцев и начались торжества, Фрейре и Кампана выпустили из казарм пьяную солдатню. Город был отдан на поток и разграбление.

Кровавый погром длился три дня — до 14 марта. Одних убитых насчитывалось свыше 500 человек. Побоям и оскорблениям подверглись и представители революционной армии Арко-Агуэро, Лопес-Баньос и Алкала Галиано, приглашенные из Сан-Фернандо на торжества.

Когда же в Кадис прибыло официальное сообщение о присяге Фердинанда конституции 1812 года, генералы вынуждены были открыть, наконец, перед Кирогой Кортадуру и отдать только что разгромленный город в руки революционной хунты.

В это время возвратился на остров Риэго.

Кирога созвал хунту. Многие из ее членов настаивали на том, чтобы на кадисские убийства тут же, не дожидаясь суда, ответить суровыми репрессиями. Но Кирога и Риэго не дали на это своего согласия.

— Абсолютисты, — говорил Риэго, — пошли на признание конституции только под давлением нашего оружия. Кадисская резня доказывает, как велика их ненависть к новой Испании. Останемся же здесь на страже. Не нужно мести, но и не следует слишком полагаться на обещания монарха. Даже после того, как король назначит конституционных министров, даже после созыва кортесов не пройдет еще опасность реакции. Я думаю, что сейчас армия патриотов нужна стране больше, чем когда бы то ни было!

Риэго предложил реорганизовать революционную армию в Андалузскую армию наблюдения. Хунта приняла его план.

Новую армию разделили на две части: одна дивизия, под командованием Риэго, будет расквартирована в Севилье, вторая, с Кирогой во главе, — в Кадисе.

Население Мадрида пребывало в состоянии непрерывного возбуждения. На площадях, служивших огромными подмостками для выражения народной радости или народного гнева, жители столицы ежедневно демонстрировали свои политические настроения.

После оживленного обсуждения новостей, принесенных вечерними газетами, мадридцы устремлялись в клубы «Золотой ручей» или «Мальтийский крест», в кафе «Лоренсини» и «Сан-Себастьян». Здесь самые красноречивые ораторы Испании развивали перед согражданами принципы конституционного управления и разъясняли им огромную важность законов, защищающих жизнь и свободу каждого. Разумеется, все выступавшие в клубах — знаменитые адвокаты, военные или рядовые граждане — высказывались только в духе свободолюбия. Раболепные не подавали признаков жизни.

Руководимые либералами, патриотические общества и клубы множились и процветали не в одном Мадриде. Вся Испания покрылась ими.

Кадисская конституция 1812 года давала королю право самому назначать министров. Желая пока что жить с революцией в мире, Фердинанд составил первое конституционное министерство из людей, которых он в свое время подверг репрессиям за либерализм. Прямо из каторжных тюрем и из далекой ссылки в министерские кресла сели министр внутренних дел Агустин Аргуэльес, министр иностранных дел Перес де Кастро, министр финансов Хосе Канга Аргуэльес. Душой нового правительства был дон Агустин.