На рубежах Среднерусья

Мозг как-то мимоходом, как арбузную семечку, выдавил имя Ирины. В душе не возникло даже упрека. Что ж… выбрала достойного. Даже большая разница в годах не остановила перед выбором. Возможно, полюбила, но счастье оборвала война. Она не успела даже стать Потаповой. То, что ждет его после возвращения из плена, едва ли подвигнет ее на жизнь с опальным генералом. Тома вот готова…

В памяти всплыло лицо Нины. Если бы знала, что жив, конечно, ждала его. Но стала бы жить с калекой? Долго искал примирительный ответ, и он пришел: поступила бы как мать. Та приняла безногого, похоронила в тридцать два и довела дочерей до ума.

И вот Тома, третья женская душа, с которой свели его две войны, два ранения — третье не в счет, мелочь. Полюбил ли он ее или только привязался к ней? В поисках ответа перебрал свое поведение с ней, не раз прислушался к своей душе, ударам сердца. Тут же возник вопрос-упрек: что, тебе хочется новых потрясений?! Ты же калека! Хромоногий калека. А калека — не тот человек, в которого влюбляются, которого будут искать глазами, ждать ответного внимания, тем более чувств. Конечно, женихов становится все меньше и меньше, а девушек, жаждущих иметь семью, детей, уже сейчас невесть сколько, а конца войне еще не видно. Различить, где любовь, а где тоска по семье, трудно. Замужество может охладить душу женщины, и, как затем пойдет жизнь с инвалидом, не предугадать. Молодой, красивой захочется потанцевать, покрасоваться, а тут рядом калека. Уведешь домой — обидится. Ну и…

Когда Тома долго не появлялась в палате, Николаю казалось, что она догадывается о его раздумьях, которые, если судить строго, похожи на предательство — самое презираемое на войне. Предать девушку, обмануть ее надежды? Невесть ради чего?

При каждом выходе из сумбура чувств и мыслей Николая остро охватывало желание видеть Тому, подержать ее руку в своей и сказать: «Я уже не могу даже в воображении представить рядом с собой иную девушку, чем ты. Я ежечасно жду твоего появления в палате, заботы твоих рук, твоего теплого любящего взгляда. Думаю, уверен, со временем рассудительная любовь-привязанность обретет ту крепость, которую не разорвут никакие невзгоды. По сути, Тома, на такой любви живет большая часть человечества. И мы проживем до зрелости наших детей, до той старости, которую отмерила нам война».

Какой бы дорогой или тропой ни ползли раздумья Николая, они непременно вели к Томе. Судьба? В ее преувеличенную веселость там, в Ленинграде, он не верил. Тома нашла его в госпитале, едва отползающего от черты смерти. Затем два года ни вести, ни весточки друг о друге. Вторая встреча за тридевять земель от Ленинграда, да еще после года такой жертвенной войны. Не думал о такой, а она все же произошла. Как не поверить в безотвратность предназначенной судьбы.

С этого часа Николай стал думать о себе и о Томе как о нареченных: как они пойдут в ЗАГС, как распишутся в книге, как пойдут домой. Но куда? Дома же нет. Пока их дом — лазарет. Что-то придумает дядя Гриша или Варвара Сергеевна. И перескакивал к тому часу, когда они окажутся наедине.

С Ниной все произошло на минутном порыве, в котором о последствиях, тем более о семье, не успели подумать. Оказались наедине, испытали лишь минутную неловкость, после которой в молодом порыве забываюсь все. Тома с такой открытостью не заговорит о своей любви — слишком много перенесла и в Ленинграде, и увидела, и услышала в дивизионном госпитале, у операционного стола. В конце концов он склонился к тому, что словесные выражения любви, тем более пылкие, не для них. У них будет взаимопонимание без слов или при обмене несколькими фразами. Семейная жизнь? Раз они будут понимать друг друга с полуслова, их жизнь будет идти в полном согласии, открытости для других, при постоянном внимании друг к другу. Нежность? Конечно, но только наедине, без театральщины.

Хотя семейная жизнь в сознании Николая определилась в различных проявлениях, он все же страшился первой близости. Боли, которые все еще простреливали его с ног до головы, похоже, нескоро пройдут. От этого предположения он цепенел, откладывал и откладывал разговор о той жизни, когда его выпишут из госпиталя.

После очередного осмотра лечащий врач заговорил с Николаем:

— Что ж, молодой полковник, к празднику вы можете обзаводиться изящной тросточкой и пройтись с Томой по Девичьему полю. Пройдете еще два-три подобных испытания — и можете облачаться в полковничью форму. Дальнейшая судьба ваша не в моей власти.

— Обещают оставить служить в этом же здании.

— Кем?

— Преподавателем.

— Прекрасно! Если не мечтаете о генеральских погонах, такая должность как раз для вас. Думаю, работа в академии интереснее, чем г. войсках.

— По сути — они сходны, но уровень преподавания разный.

— Вот именно. Примерно такая: школа и институт.

— Что-то в этом роде. Вот только выглядеть хромым перед молодыми офицерами…

— Сошьете обувь с одним высоким каблуком, и хромота будет не сголь заметной. Вы танцуете?

— Умел. Вальс в обе стороны.

— Тома, вы примете его приглашение на вальс?

— Сочту за счастье танцевать с орденоносцем.

— Это говорит такая красивая, а все дурнушки будут бросаться вам на шею.

— И моя нога переломится от тяжести. Обяжите Тому ухаживать за мной до полного выздоровления.

— Я присмотрю за полковником Березовым, — вторглась в разговор Тома. — Обязана и по долгу службы, и как жена.

— Догадываюсь о вашем девичьем подвиге. Молодой полковник, отбрасывайте все свои сомнения и вписывайте Тому в свое личное дело. Прекраснее жены вы не найдете. Поверьте моему жизненному опыту.

Хирург, ободряюще пожав Березову руку, вышел в сопровождении Тамары. Вскоре она вернулась. К удивлению Николая, расстроенной.

— Хирург за дверью сказал тебе что-то недоброе?

— Напротив. Осенью, если я уволюсь из армии, он поможет мне поступить в институт сразу на третий курс — первый же я закончила в Ленинграде, а второй — на войне. Что-то придется досдать.

— Это же прекрасно, но на твоем лице я не вижу радости.

Мне показалось, пожелание хирурга ты воспринял тоже без восторга.

— Возьми стул и сядь рядом со мной, — попросил Николай.

Девушка присела на краешек стула, настороженно, боясь, что неловкое ее движение отдалит от нее Николая безвозвратно.

— Ты, Тома, знаешь обо мне все или почти все. Думаю, ты убедилась, что я не говорил тебе неправду. Конечно, что-то умалчивал, что-то недоговаривал. В нашем санбате, да и здесь ты слышала немало стонов и криков солдат и офицеров не только от ран, но и от страха, что будет после выписки их в гражданку. От болей в душе я не стонал, но думы о будущем терзали и меня. До того дня, когда дядя Гриша сообщил мне о возможной моей работе в академии. И чем я больше думал, терзался о своей будущей жизни, я не представлял ее без тебя, без того, чтобы не видеть тебя каждый день и много раз на дню. Может быть, это любовь, которую ты ждешь от меня, — не знаю? Не изменится ли твоя любовь, когда станешь женщиной в расцвете сил и красоты, а меня одолеют раны и пережитое? Не спеши с ответом. Есть еще немного, может быть, мелочей во мне, которые способны огорчить и даже разочаровать тебя, поколебать твои представления о счастье со мной. Сейчас я не смогу назвать их тебе, девушке. Но эти мелочи породили во мне беспокойство, порой переходящее в страх за наше будущее.

В длинном объяснении Николай не произнес «Я люблю тебя» или что-то в этом роде. И потому ждал больше «нет», чем «да». Тамара склонилась к лицу Николая и долгим поцелуем закрыла его губы, чтобы они не произнесли больше ни слова.

— Коля, еще на фронте я тебе сказала: ты много раз жертвовал собой, почему я не могу пожертвовать всего один раз ради тебя, любимого. Тобой я и наши дети будем гордиться. Я сделаю все, чтобы ты забыл о своем увечье, оно же получено под Сталинградом, на Тракторном, у кромки волжского берега. Что касается твоей жизни, я сделаю все, чтобы она длилась до моей старости.