Белые лодьи

Твоя навеки

Евдоксия».

— Все, прочти вслух, — сказал Клуд далее. — Вот и хорошо. А ты, — обратился он к служанке, — одевайся живо. И не вздумай ничего болтать, за свой язык не только ты расплатишься жизнью, но и твоя госпожа тоже… Ты поняла? И запомни: это приказ дяди императора, а он шутить не любит!

Служанка кивнула в знак согласия — она хорошо знала характер бывшего любовника Евдоксии — и пошла одеваться.

— Дубыня, а тебе действительно придется подежурить до вечера, Я оставляю Бука, сам же отправляюсь туда, где мы с тобой живем. Думаю, нам прямо из таверны придется сразу уехать… Можно было не рисковать и не оставаться тебе в этом доме, но куда денешь вот этого мычащего бугая?! С собой не возьмешь… Убить?

— Только не делайте этого! Я вас Христом Богом прошу! — чуть ли не взвизгнула Евдоксия.

— Нашла от имени кого просить… У нас, милая, свои боги… Дождемся служанку, убедимся в благоразумии Пустого Медного Быка, и я тронусь в предместье святого Мамы… Собирать наши с тобой, друг, пожитки… Там, сам знаешь, лежит великое наше богатство — жезл верховного жреца Родослава, и во исполнение удачи он должен быть с нами… И не менее драгоценная для меня вещь — статуэтка богини…

Вернулась служанка. За время, проведенное в пути до форума Быка, где находилась резиденция Иктиноса, и обратно, девушка заметно успокоилась и сказала, что регионарх сделает все так, как велит Варда…

— Отлично! — воскликнул Доброслав и вскоре был уже на улице.

А в предместье его снова ждал негус Джамшид, который и передал слова Леонтия о том, чтобы он был к обеду в патриаршей библиотеке.

Из предместья святого Мамы, нагруженный вещами и Дубыни, с жезлом верховного жреца, засунутым под кожаную куртку, Доброслав снова по улице Меса достиг форума Константина, площади, наиболее украшенной колоннами, портиками и триумфальными арками. В центре возвышалась колонна Константина Великого. Рядом с площадью — большой рынок булочников, к которому примыкала улица, называемая улицей Слез. На ней продавали рабов. Вообще Доброслав заметил, что Константинополь удивительный город: грязь и мрамор, нищета и роскошь, обилие богато одетых, смеющихся людей и плачущих, обиженных и униженных. «Интересно, а как в Киеве?.. — подумал Доброслав. — Есть ли там богатые и бедные? Наверное, есть».

Но вот и другая площадь — Августеона. Тут находились резиденция патриарха и библиотека, представляющая собой прямоугольное одноэтажное купольное здание на четырех колоннах, с двумя выходами. У одного из них Доброслав увидел негуса Джама, который помахал ему рукой. Клуд направился к нему, и вскоре они поднимались по мраморной лестнице внутрь помещения. Только краем глаза Доброслав увидел тянущиеся во всю стену полки, которые были заставлены медными сундуками. Он успел только подумать: «В них-то, наверное, и лежат книги, по которым учатся своей премудрости греки…», а негус уже потянул его за рукав в узкую боковую дверь.

Знал бы язычник, что раньше книги из пергамента лежали на полках просто так, открытые всякому, но после того, как Лев III Исаврийский сжег библиотеку, оставшиеся фолианты упрятали в сундуки. Хотя сейчас им ничего не угрожало, они так и остались в них. «Пусть там и будут, — рассудил Фотий, — подольше сохранятся».

В небольшой, скромно обставленной комнате, которая служила рабочим кабинетом Константину, Доброслав увидел женщину. Она стояла лицом к окну, и Клуд прикинул, что, когда он шел сюда, женщина обязательно видела его… И у нее создалось, наверное, уже о нем какое-то впечатление. «Но кто она?.. Почему Леонтий позвал меня сюда? Уж не хочет ли он мне предложить ее для утехи? — в душе посмеялся над монахом. — Ладно, сейчас все и выяснится…»

И тут женщина обернулась, и Клуд чуть не вскрикнул: на ее шее он увидел родинку, так похожую на маленькую подковку… Женщина, а это была Мерцана, мигом уловила неожиданное удивление Доброслава, и глаза ее вдруг вспыхнули внутренним светом, и она увидела мальчика в белой расшитой рубашке. Рядом с ним мужчину, который приходился ему отцом, потому что был разительно с ним сходен, и необыкновенно красивую женщину. Мерцане вспомнился восхищенный взгляд этого мальчика, устремленный в ее сторону…

— Доброслав, — тихо сказала она сейчас, но слово это, произнесенное почти шепотом, поразило Клуда. Он, мужчина, сильный человек, уже смотревший в глаза смерти, оцепенел весь и лишь сумел в ответ произнести:

— А я искал вас в Херсонесе, в Итиле, и здесь… Мерцана. Вам сердечное пожелание Родослава жить, согреваясь лучами Ярилы… — Доброслав торопливо вынул жезл жреца и протянул его женщине: — Узнаешь?

Она ничего не сказала. Взяла жезл в руки и поцеловала… Долго-долго молчала, и молчал Клуд, давая ей время побыть в лесной крымской чаще возле бога Световида наедине со своим отцом.

— Жив? — спросила она.

— Когда я уезжал, был жив, но прошло уже много дней, даже не дней, а месяцев… Он жалел, что никогда не увидит тебя.

— Бедный отец! Он так верил в добро, справедливость и своих богов…

— А разве наши боги теперь не твои?

— Я — Климентина, и боги мои сейчас — дети и муж…

— Понимаю… Я уже встречал женщину, подобную тебе. Она древлянка, но сейчас верит в Иисуса Христа. Очень несчастлива.

Климентина опять погрузилась в молчание. Потом вскинула красивую голову и с вызовом заявила:

— А я счастлива! Знаю, зачем ты здесь. И прошу тебя… Ради детей моих, ради моего домашнего очага не делай того, что ты задумал!

— Добрая женщина! — воскликнул Клуд. — Неужели ты забыла, как секли нас хазары, как глумились над детьми и Световидом?! И разве человек, предавший нас, не должен отвечать за это?

— Должен! — раздался мужской голос, и в комнату вошел Леонтий, который стоял под дверью и все слышал. — Но ты, Доброслав, пойми тоже эту замужнюю женщину, мать, не по своей воле ставшую женой злодея, но пытающуюся сохранить свой дом и своих детей… Пойми и прости… И ее прости, и Иктиноса прости. Я тебя, как и она, прошу об этом.

— Хочешь, упаду пред тобой на колени? — взмолилась Климентина, но Клуд успел подхватить ее:

— Ну что ты… Что ты… Образумься! Хорошо, я сделаю так, как вы хотите… — И, видя в глазах женщины неверие, добавил: — Клянусь священным жезлом верховного жреца! Знать, Световид не хочет мести.

Доброслав устремил взгляд поверх головы женщины в окно, вдаль, и сказал тихо, будто самому себе:

— А может быть, он желает чего-то большего, чем месть одному человеку… Может быть…

На эти последние слова обрадованные Леонтий и Климентина не обратили внимания: они в это время что-то сказали друг другу.

— Отче, — обратилась Климентина к монаху, — мне пора. Я и так задержалась, могут хватиться, поднимут переполох.

«Вот и счастье твое…» — с горечью подумал Доброслав. Женщина повернулась к нему:

— Доброслав, если увидишь отца живого, поклонись от меня, от детей моих, внуков его… Поклонись! — Она всхлипнула, размазав по щекам слезы. А Клуд напоследок взглянул на ее родинку…

Леонтий крикнул Джамшиду, чтобы он привел служанку Климентины.

— Ну, с Богом! — перекрестил святой отец женщин. — Спасибо, что пришли и сняли с души моей камень.

Когда Леонтий и Доброслав остались одни, последний спросил:

— Леонтий, выходит, ты не Климентину и ее детей пожалел, а меня?

— Ну почему тебя?! — стал оправдываться монах. — Поступил по-божески, по-христиански, и только.

— Не надо лгать, Леонтий. Я все вижу и чувствую, хотя, на ваш взгляд, мы, язычники, варвары, и не более.

— А вот так говорить, Клуд, нехорошо. Не надо, а то мы поссоримся. Я просто не хочу, чтоб вас изжарили в чреве медного быка. Как бы вы ни хоронились после свершения казни Скотины, которого я тоже ненавижу, вас все равно бы обнаружили, потому что из Константинополя через ворота незамеченными выбраться нельзя… И потащили бы на площадь, стали выяснять, кто такие и зачем здесь. И стоило хотя бы одному гражданину города заподозрить вас пусть даже в малом, казни тогда не избежать. А мы с Константином этого не хотим. Мы обязаны вам жизнью, вашей жизнью и оплачиваем долг… Не обессудь. И дай слово, что не сделаете с Дубыней сегодня того, что может вам навредить. Иначе трудно будет нам с Константином вывести вас из города.