Изгин

Каждый переезд — это новые места, новые дела, новые радости. И так из года в год в течение многих лет.

Когда организовалась рыболовецкая артель, пришёл конец такой жизни. Изгина мучила тоска по вольным переездам. Каждодневная многолетняя работа в колхозе приглушила эту тоску. В последние годы вновь заговорил властный зов тайги. Но старость и болезни держали старика в четырёх стенах тёмного приземистого дома.

И заметили люди: у старика появилась странность. Ни с того ни с сего Изгин переставлял в доме нехитрую мебель. Высокий русский стол, обшитый потрескавшейся, выщербленной клеёнкой, переносил от окна к глухой стене, низкий стол — пырш — перетаскивал к нарам, менял местами толстые чурбаки — сиденья.

Не знали люди, что после таких перестановок в доме убийственная тоска по странствиям хоть ненадолго, но заглушалась: перестановка мебели создавала иллюзию смены мест, переездов.

В нынешнюю весну перестановки так участились, что замученный длинноногий стол стал жалобно скрипеть. И чтобы не расшатать его окончательно и как-то отвадить себя от этой неодолимой потребности, старик прибил большими гвоздями ножки стола к полу.

Шли дни. Долгожданная осень медленно, но вступала в свои права. Нгаски-ршыхн — Чересхребтовый ветер, дующий с материка, — стал настойчивым и до дерзости властным. Он взбеленил залив, который долго и упорно бил в берег гривастыми волнами, будто зная, что отсюда ему суждено застывать.

Как-то утром привычно пропела дверь, вместе со светом в глаза ударили силуэты лодок, но за ними старик не увидел живого плеска воды. Как глаза мертвеца, холодно мерцала тусклая полоса. Старик облегчённо вздохнул: скоро…

А пока он решил заняться промыслом нерп. Осенью нерпы не уходят в море — в заливе достаточно пищи. Они просасывают тонкий лёд и дышат через отдушины. Иногда выходят на лёд. Тогда их видно на ледяной пустыне за много километров.

Ещё несколько дней стужи, и по заливу можно ехать. Изгин заточил лёгкий гарпун, подтянул на нарте ремни, обрубком лесины подпёр дверь, чтобы бродячие собаки не проникли в дом, и первым в селении открыл сезон дороги. Откормленные собаки рванули и понесли Изгина к острову Лежбище. По целине ещё не сбитого ветрами снега чётко обозначились две узкие полоски — след Изгиновой нарты. Попарно привязанные к потягу собаки мчали легко. Над заливом взлетала длинная песня полозьев. Впереди упряжки, соединённый с потягом длинной постромкой, резво бежал передовик Кенграй. Он знал, куда его направил хозяин. Каждую осень Кенграй ведёт упряжку на остров. Там его и всю упряжку ждет свежее мясо нерпы. Старик не командует собаками — передовик отлично знает дорогу.

Вдруг Кенграй резко бросился в сторону. Упряжка с визгом пошла за ним. Изгин не остановил нарту, а только слегка притормозил. Кенграй, тыча носом, стал разгребать чуть приметный бугор. Под тонким снегом оказалась чёрная вода.

Отдушина! Обрадованный старик не по возрасту ловко спрыгнул с нарты и отметил её веткой ольхи, прихваченной на всякий случай. Нерпа этой отдушины по нивхским обычаям уже имела хозяина. Теперь если кто-нибудь добудет её, обязательно отдаст хозяину отдушины.

…Покосившаяся бревенчатая изба, припорошенная свежим снегом, дохнула на хозяина холодным сумраком. Изгин внёс меховую постель, юколу для себя и собак, кастрюлю и остальные вещи. Затопил железную печку сухими прошлогодними дровами, что аккуратно сложены у стены.

…Изгин проснулся с мыслью: не проспал ли? Было темно и холодно — избушка остыла за ночь. Маленькое окно — будто грязный листок бумаги: начинался рассвет. Старик приподнялся на локтях, старость больно отдалась в позвоночнике. Кряхтя, поднялся и разжёг печь.

Позавтракал юколой и вышел. Солнца ещё не было, но даль хорошо проглядывалась. Старик от радости вздрогнул — на белой, как простыня, поверхности залива чернели три крупные точки. Это нерпы. Сегодня первый день охоты по замёрзшему заливу. Старик надел белый маскировочный халат, взял изящный гарпун и малокалиберную пятизарядку и спустился на лёд.

…Изгин долго целился. Нерпа взмахнула ластами, красиво изогнулась и ушла в отдушину, будто пронзила лёд. Капли крови на снегу говорили о лёгком ранении.

— Эх, хе-хе-е-е… — только и сказал Изгин.

Вторую нерпу, маленькую, взял. Третья не подпустила на выстрел. Неудача не огорчила охотника. Чего хорошего ждать, когда он не соблюдает даже самых простых обычаев. Ведь перед охотой надо было задобрить хозяина моря Тол-ызнга. Старик отругал себя за поспешность.

Вернувшись в избу, Изгин вытащил из мешка кулёчек с рисовой крупой, которую прихватил не для того, чтобы после охоты баловать себя душистой кашей или наваристым бульоном, а специально для жертвоприношений, отсыпал горсть крупы, выложил из пачки несколько папирос, что предназначены для той же цели, так как Изгин не приучил себя к курению, и не поленился сходить за целый километр к отдушине.

— Будь благожелателен ко мне, дряхлому старику. Угостил бы тебя, да нечем: беден я, — сказал, мягким движением бросая в воду приношения.

Изгин больше месяца не ел свеженины. Потому, не откладывая надолго, ловко разделал нерпу, закусил сладкой печёнкой, сварил и съел нежную требуху с кровью. Голову нерпы обсосал и закопал под обрывом — пусть другие нерпы не думают, что Изгин дурно обращается с их сородичами.

В последующие два дня старик добыл только одну нерпу.

«Ничего, — успокоил он себя, — только начало охоты».

Как-то, поднимаясь с залива на берег, Изгин заметил: под обрывом в снегу мелькнул рыжий хвост. Неужто лиса? Чего она подошла прямо к избе, ведь собаки рядом? Лиса вынырнула из снега — в зубах голова нерпы. Это была молодая, совсем светлая лиса. Она тонко тявкнула на человека и, дразня собак, помчалась прибрежными буграми.

Следы лис стали попадаться часто. Но старик не обращал на них внимания — мех ещё недостаточно вылинял. Да и охота на этих прекрасных ходоков — большая трата сил. А старик уже не может долго стоять на лыжах.

В пятое утро вышел Изгин из своей избушки да так и замер: семь нерп лежало на ледяном панцире залива. К первой подкрался близко, но она успела уйти в отдушину. Другие нерпы лежали в отдалении и не могли заметить человека в белом халате. Старик решил подождать: если у нерпы нет второй отдушины, она через несколько минут высунет нос, чтобы вдохнуть воздух.

Так и есть. Вода запузырилась, забулькала, и показался буроватый усатый нос. Изгин с силой вонзил в него гарпун. Нерпа рванула и сдёрнула наконечник гарпуна с древка, но ремень, связывающий их, не дал ей уйти. Ремень натянулся, зазвенел тетивой тугого лука, с него бусинками брызнула вода. Нерпа вырывалась, но жало наконечника с открылками прочно засело в слое жира под кожей. Изгин с трудом подтянул нерпу, коротко и хлёстко ударил палкой по голове, вытащил на лёд.

Ко второй подкрался близко и тут увидел: она без головы. А следующая нерпа была с разодранным горлом. Это мог сделать только Он. Да, да, Он. Это его работа. Старик обрадовался тому, что у его друга клыки ещё сильны.

Он, конечно, знает, что Изгин одряхлел и очень нуждается в его помощи. Он явился ночью. Как всегда, мастерски подкрался к нерпам и ударами клыков умертвил их. Это Он приготовил подарок своему давнишнему другу. Сам же, должно быть, сейчас отдыхает в буграх острова.

Полдня Изгин занимался тем, что свозил дар друга к избушке и варил пищу себе и собакам…

После крепкого чая он обычно ложился отдыхать. Сегодня же после встречи со старым другом ему не лежалось. А он-то думал, что больше не увидит его, вышел на залив, нашёл след. Старик узнает его среди тысячи лисьих следов. Он крупный, как у ездовой собаки. Старик пригнулся над ним — когти притупились, почти не обозначались на снегу. Да, стар. Эта зима — последняя зима старого друга. Такова воля природы. Изгин лишь ускорит его конец. Чего ему зря мучиться?

Они впервые встретились восемь лет назад. Как-то днём Изгин рассматривал в бинокль поверхность залива и вдруг заметил: от Лесистого мыса к лежбищу движется чёрная точка. Вскоре он узнал, что это длиннохвостая собака. Наверно, сука, решил Изгин. Собака пробежала мимо него в нескольких шагах. И только тогда Изгин распознал в ней чёрно-бурого лисовина. Схватил ружьё, но зверь скрылся за ропаком. А спустя минуту старик уже радовался, что не убил дорогую лису.