Камеристка

Король смертельно побледнел, когда один из солдат повернулся спиной к Людовику, спустил штаны и показал ему голый зад. Но наконец вмешались другие солдаты и оттеснили бесстыжего.

После этой фатальной инспекции войска Мария-Антуанетта поведала моей госпоже:

— Теперь его престиж окончательно подорван. Король натворил еще больше беды.

Глава сто третья

Мое отношение к революции всегда было двойственным, я ведь все-таки происходила из крестьянского сословия. Мои родственники должны были нести барщину, им приходилось терпеть, когда господин со своими друзьями-охотниками мчался по нашим полям, топча посевы. Граф Эдуард дю Плесси, правда, никогда этого не делал, но во времена его деда это было. Если господин звал, то мой дед, отец, дядя, в общем, все члены семьи должны были слушаться. Когда в них нуждалась графиня дю Плесси, женщины Берто, включая и мою мать, спешили в замок, выполняли обязанности повитух и камеристок или помогали в кухне замка.

Так как граф имел право выполнять также и роль высшего судьи, то он легко мог запретить нежелательный брак, например, если сам положил глаз на хорошенькую девушку. Тогда быстро ссылались на слишком близкое кровное родство, что всегда считалось в порядке вещей в деревне. Если кто-нибудь ему слишком докучал, то он отправлял его на галеры или в какую-нибудь колонию за океан. Под сильным давлением церкви право первой ночи, то есть лишение невинности каждой девушки, было отменено, но какая девушка в действительности могла отважиться отказать господину, от которого зависела судьба ее семьи? Потом еще были налоги, сборы и арендная плата за землю, которые нужно было платить замку. Так крестьянин год за годом все больше попадал в зависимость от землевладельца, потому что его долги перед ним все возрастали. Крестьянину до революции не разрешалось также приобретать землю по собственному разумению, даже если бы он мог за нее заплатить. Также и продажа могла осуществляться только с разрешения господина.

— А чтобы веками ничего не менялось в пользу крестьян, то попы дудели в ту же дуду, — мрачно сказал Жюльен. — Они с большой охотой проповедовали смирение и послушание, которое крестьяне обязаны оказывать своему господину, и грозили им адскими муками, что их ждут, если они будут строптивыми.

Я признаю, что моей семье повезло. Наши господа в двух поколениях были сторонниками Просвещения; они почитали энциклопедистов, читали Руссо и Вольтера и поддерживали цели американской Войны за независимость. Господа дю Плесси были мужчинами, которые уважали человеческие права крестьян. Но, к сожалению, это не было правилом, а скорее исключением. То, что права высоких господ подрезали, я это полностью одобряла.

Кардиналы и епископы в целом являли собой жалкое зрелище. Они, как и многие при дворе, смеялись над «глупым народом», которому «нужно погрозить чертом, чтобы удержать его в узде».

Но я не встречала никого, кто сам верил бы в геенну огненную. Немногие даже считали возможным существование потустороннего мира, как однажды признался один кардинал мадам Франсине. И есть ли Бог, для многих было под вопросом.

Большую часть своей жизни я провела при дворе рядом с высокими господами: тут были льстивые тунеядцы, лодыри-интриганы, паразиты-ханжи, одним словом, придворные. Когда я видела этих людей в непосредственной близости от Людовика и Марии-Антуанетты, меня всякий раз охватывал гнев, и я от всего сердца приветствовала революцию.

Королева была хорошей матерью и для нее самым ужасным ударом судьбы стала смерть двоих детей. Я ее не любила — она была от меня слишком далека, но я глубоко сожалела о ее ужасной судьбе.

Нравился ли мне Людовик XVI? Его нелегко было полюбить из-за малосимпатичной внешности, неуклюжих манер. Над этим я никогда не задумывалась. Но его ужасная кончина огорчила меня. В душе он был добрым и любил свой народ до самопожертвования. И среди сторонников революции нашлось немало таких, кто желал бы ему мирной кончины в изгнании.

— Людовик Шестнадцатый — неправильный человек, родившийся в неправильном месте и в неправильное время, — с сожалением сказала мадам дю Плесси после его смерти. И этим было все сказано.

Глава сто четвертая

Во дворце, в так называемой бильярдной комнате, собрались придворные и их слуги. Мадам Франсина крепко держала меня за руку. У господ в руках были пистолеты, они сняли с поясов свои церемониальные мечи. Некоторые из более отважных дам взяли кинжалы.

Вооруженные люди из парижских предместий подошли, распевая во всю глотку «Марсельезу», свой революционный гимн, и направили пушку на дворец. Увидев это, артиллеристы Национальной гвардии не стали стрелять в нападающих, а примкнули к банде убийц.

Король поспешно отправил депешу Законодательному собранию, которое заседало в расположенном недалеко манеже. Он хотел знать, какие меры предусмотрели делегаты для защиты королевской семьи и всего придворного персонала. Те даже не удостоили Людовика ответом. После того как установилось радикальное контрправительство, у них больше не осталось сил, и они совсем не думали заниматься спасением никому не нужного короля.

Неимоверная толпа людей окружила дворец. Между тем они начали стрелять по Тюильри. После каждого попадания слышалось шумное ликование. Уполномоченный департамента, некий месье Роэдере, уговорил агрессоров дать ему полчаса на переговоры с королем. Сантер согласился.

В присутствии Марии-Антуанетты король принял месье Роэдере. Тот без обиняков объяснил ему:

— Национальная гвардия на стороне санкюлотов. Это значит, что дворец практически никто не защищает. — Он видел всего одну возможность: — его величество должен, как можно скорее бежать со своей семьей в Манеж и отдать себя под защиту Законодательного собрания. — Чтобы придать убедительности своему предложению, он прибавил: — Сир, заклинаю вас, вам не остается другого выхода. Ваше упрямство будет равносильно убийству.

Король не стал возражать — факты говорили сами за себя, — но вдруг воспротивилась королева.

— Нельзя же просто так с этим согласиться. Нужно вынудить солдат защищаться. Не может такого быть, чтобы король Франции просто так уступил плебеям.

Месье Роэдере сначала просто дал Марии-Антуанетте выговориться. Потом он очень спокойно объяснил ей, что она одна будет нести ответственность за смерть короля и своих детей, если и дальше будет так упрямиться. Это убедило королеву. Против своей воли она согласилась спасаться в манеже. И вовремя. Только Рыцари кинжала и швейцарская гвардия, как и прежде, оставались лояльными к королевской семье.

По указанию Роэдере Мария-Антуанетта с Людовиком, мадам Елизаветой и детьми выбежала из дворца, за ними по пятам следовали мадам Турнель, мадам дю Плесси, которая все еще крепко держала меня за руку, мадам Кампан и принцесса де Ламбаль. Последняя недавно вернулась из своего надежного убежища в Брюсселе, чтобы быть рядом со своей подругой Марией-Антуанеттой. Беглецы протиснулись через узкий кордон немногих все еще остававшихся верными королю солдат, а толпы народа изо всей силы давили на преграды, которые каждый миг могли рухнуть. Грязные руки тянулись и хватали королеву за платье и за волосы, вонь от потных, немытых тел била в нос.

Дофин от отвращения сморщился и зажал рукой нос. Этим он вызвал насмешки и злобные комментарии толпы:

— Ну, маленький бурбонский засранец, понюхай, как пахнет народ. Что, не нравится? Небось, духи дворцовых шлюх тебе привычнее.

Переполох возник и когда бежали под злобными взглядами к манежу, и вдруг внезапно какой-то гигант, по внешнему виду цыган, прорвался прямо к королеве, солдату швейцарской гвардии не удалось его удержать, и вырвал из ее рук дофина.

Могучий парень, которого я уже однажды видела, когда он сопровождал папашу Сигонье, да и при происшествии с евреем и гусарским офицером он был среди освободителей, прижал мальчика к своей груди. Мария-Антуанетта закричала и чуть не упала в обморок от страха. Я слышала, как великан шепнул ей: