Случай в Лидингтоне

«Господин председатель, друзья!» – торжественно изрек он и пошел говорить свою речь, старый политикан, самонадеянный министр короны. Для затравки он отпустил парочку острот – и почти явственно услышал смех толпы, – а затем сделал несколько вступительных замечаний. Все шло хорошо. Наконец, он подошел к изложению своего заявления о новой политике правительства, сначала разъяснив ее общее направление, а потом коснулся роли, какую сыграет его собственное министерство. Он обнаружил, что ему почти что нет необходимости заглядывать в свои конспекты. Стандартные фразы приходили в голову без заминки и к месту; он был так же красноречив, как доходчив и убедителен. «Могу заверить вас, друзья мои!…» – прогремел он про себя, выкидывая руку и тыча указательным пальцем в гравюру, изображающую двух сторонников Регентства, которую, должно быть, повесили для украшения стены. И тут он умолк и застыл в ужасе: ему показалось, будто он говорит во сне.

Упав духом, он спорил сам с собой. Сидеть ли ему в этой мрачной комнате, стараясь преодолеть жуткий гипноз, или же рискнуть и сойти в ресторан, где чары могли рассеяться? Конечно, если они не рассеются, тогда ему придется еще хуже – весь вечер оставаться в плену у этого наваждения. Но в номере он был бессилен, и к тому же ему захотелось есть. Поэтому он позвонил и заказал столик, а затем проворно умылся и привел себя в порядок.

Основная часть столовой лидингтонского отеля «Мидлэнд» – большой зал, и хотя ее стиль свидетельствует о нелегком компромиссе между индийским дворцом и муниципальной баней с бассейном, она пользуется большой популярностью и почти всегда заполнена до отказа. Пальмы, водруженные в центре, служили маскировкой для тележек с сомнительными закусками, компотом, драченой. Трио изможденных дам исполняло мелодии Ноэля Коуворда и другие шедевры нашего века. С челом, омраченным политическими премудростями и государственными тайнами, Кобторн прошел к столику, удачно расположенному на равном расстоянии между пальмами и трио. Он увидел, что в столовой полно народу, но поначалу не обращал на своих сотрапезников никакого внимания, поспешив заказать легкую еду и еще порцию виски. Несколько минут он чувствовал себя намного лучше. Похоже, мир опять стал здравомыслящим. Он знал, что его узнали, и поглядывал на свою аудиторию. Смуглый виндзорец пришел и ушел. Пока все шло хорошо. Тут, хлебнув виски, он рискнул сосредоточить все свое внимание на окружающих.

Результат оказался катастрофическим. Из ста или около того человек, сидевших в столовой, только трое вроде были живы и не спали: мальчонка, обедавший с родителями, – оба они спали крепким сном, пожилой джентльмен, угощавший трех других, – все трое спали и одна виолончелистка. Из остальных присутствующих, считая обедающих и официантов, одна четверть была мертва и готова, к погребению, а три четверти ели, болтали и смотрели, так и не пробуждаясь от сна. У Кобторна не было на их счет никакого сомнения. Он отметил также, что вся комната вместе с находящимися в ней, казалось, отстояла от него непривычно далеко. При этом какая-то часть его самого не сидела за столом, а парила и, глядя сверху, видела все с ужасающей отчетливостью. Как в ночном кошмаре.

Если он с отчаяния переключал свое внимание и сосредоточивал его на себе, мрачные раздумья затемняли его сознание, прямо как небо – грозовые тучи. Собственная карьера представлялась ему памятником мирской суете. Он и его друзья были поставлены у власти избирателями, которые шли к урнам во сне, и сами они действовали и разговаривали в непробудном сне, ходили по кругу в министерство или из министерства, так и не открывая глаз. Дремлющие нации тщетно требовали мира и, как сонные, неминуемо шли к войне. Каждый аргумент за или против любой политики оказывался лишь бормотанием лунатиков. Кем был он, если не главой министерства, погруженного в сон? Издатели газет, так й не просыпавшиеся с детства, заказывали передовицы, которые восхваляли его или осуждали. Члены кабинета министров встречались похоже, словно жертвы какого-то эстрадного гипнотизера. Некоторые старейшие министры, сейчас он это понял, были мертвы уже многие годы. Притворяться, будто совершил в жизни нечто существенное, явно нелепо. Ему уже случалось чувствовать себя усталым и угнетенным, быть не в силах избавиться от ощущения, что ничего путного сделать не удастся. Теперь он ясно видел, что все они обманывают самих себя, что всякая суета, тревоги, крики абсолютно бесполезны; что подлинная свобода действий – мечта, что все они пешки, из личного тщеславия воображающие себя игроками в шахматы; что достигнутые результаты, непредвиденные и страшные, – следствие ходов, сделанных в каком-то невидимом мире. И – горькая мысль, повернувшая нож в его раненом «я» – единственными людьми, которые были живы и не спали, избавленные от этого проклятья, довлеющего над миром, являлись разные ничтожества – обносившийся фокусник, по ошибке принятый им за чокнутого, пожилой официант, мальчик, третьеразрядная виолончелистка…

Старый Дуглас Джердан и Морроу ждали его в вестибюле. Он убедился, что ему ненавистен уже один их вид. Морроу по-прежнему казался спящим, а Джердан – мертвее прежнего, если только это было возможно. Ну и парочка! Однако был ли он сам намного лучше? Только что, когда он вздумал репетировать свою речь в присущей ему манере, разве он внезапно не обнаружил, что делает это как бы во сне? Но потом, притворяясь, будто разговаривает или слушает мертвеца и спящего, сидя с ними рядом в машине, он напомнил себе, что большинство его слушателей сегодня вечером тоже будет спать, так что ему незачем валять дурака. Вот если бы он предстал перед многочисленными рядами слушателей, которые были живыми и бодрствующими и смотрели на него так, как это делал парень в поезде, вот тогда действительно было бы из-за чего волноваться. Одни психи, цинично подумал он, могут возражать против такой аудитории на политическом митинге. Так что ему остается только сохранять спокойствие, попытаться забыть об этом мертвом и спящем царстве и разыграть сцену выступления с важной политической речью, решил он, пока они подъезжали к служебному входу в Биконсфилд-холл.

Взбираясь по ступеням к длинной комнате позади трибуны, он старался взять себя в руки. Ему был слышен орган, громыхавший и скрипевший о том, что Англия вечна.

Они были тут, именно такие, как он и воображал, – старые мертвецы и спящие на ходу. Но тут обнаружилось и нечто неожиданное, нарочно, чтобы усложнить дело. На этот раз среди них находилась женщина – некрасивая, средних лет – жена Фрэнка Морли, одного из местных членов партии. Весельчак Фрэнк, присяжный шутник партии и палаты, оказался сегодня в числе спящих самым глубоким сном, тогда как о миссис Морли, которую Кобторн прежде не встречал, этого сказать было нельзя.

– Она никогда не посещает больших собраний, – сказал Фрэнк, представив их, – а тут в последнюю минуту решила, что сегодня вечером пойдет. Так что, сэр Джордж, вы должны чувствовать себя польщенным.

– О-о, конечно, я польщен, – и Кобторн услышал сам, что он кричит. Он посмотрел на миссис Морли. – И что же вынудило вас передумать?

Миссис Морли пристально смотрела на него и, не отводя глаз, улыбаясь, ответила:

– Мне было интересно послушать, что вы скажете, сэр Джордж.

Улыбка, взгляд. И тут его осенило, и он понял: сомнения нет – она знает. Более того, она тут же догадалась, что он это понял.

– Вы не находите, что Лидингтон – какое-то заживо мертвое, сонное царство? – спросила она, все еще не спуская с него испытующих глаз.

– Нет, не нахожу, – громко закричал он, стараясь избежать ее взгляда, который искал его и в то же время дразнил. – Не пора ли нам войти?

Была самая пора. Мертвые и спящие стали в одну линию. Кобторн успокоился, освободившись от ужасной миссис Морли, возможно, подосланной на собрание тем улыбающимся пассажиром-фокусником. Но сколько он ни старался забыть о ней, он все еще чувствовал, словно холодный сквозняк в затылок, влияние ее присутствия. Направляясь к трибуне, он делал над собой величайшее усилие – ведь поначалу этот большой митинг ничем не отличался от любого другого. В зале было полно народу, который, похоже, рвался послушать его, потому что аплодисменты звучали не просто как знак вежливости, а по-настоящему ободряли. Атмосфера была надлежащей. Аудитория – настоящей аудиторией. Председателем был этот славный ветеран партии Дуглас Джердан с его внешностью старейшего политического деятеля. И он снова стал самим собой, главным докладчиком, именно тем человеком, который и должен был приехать сюда, министром ее величества и членом тайного совета, сэром Джорджем Кобторном с пачкой заметок на коленях.