Страница 14 из 80
Оля оглянулась. Женщина все с тем же напряженным вниманием смотрела на них.
— Бог не оставит вас! — крикнула Оля, сама понимая, как фальшиво звучат эти слова.
Женщина побежала за ними, спотыкаясь, ноги не слушались ее. Видно, хотела еще что-то сказать. Она почти нагнала повозку и вдруг остановилась. И уже издали еле слышно донеслось:
— Такие молодые! И все погибнут!
Оле стало дурно. Она подалась вперед, чувствуя, что может потерять сознание. Спыхала обнял ее и поддержал.
— На все воля божья, пани Оля, — сказал он.
Оля выпрямилась, стараясь овладеть собой. Сжала руку Казимежа…
— Простите, — сказала она.
Измученные лошади шли шагом. Ромек нагнулся к Анджею, который бездумно, бессмысленно уставился в пространство.
— Ты видел эти ямки? — спросил Ромек.
— Да.
— А не обратил внимания на то, в какую сторону они повернуты? В сторону Варшавы…
— Ну и что? — рассеянно спросил Анджей.
— А то, что немцы наступали от Варшавы. Армия была окружена с востока.
Они приближались к Бзуре, притоку Вислы. Земля здесь была сырая, местность низкая. На горизонте показались леса. Подъехали к какой-то унылой деревеньке. За ней виднелось кладбище.
— Посмотри-ка, — опять сказал Ромек, замечавший все раньше других.
Но Анджей ничего не видел вокруг.
По кладбищу бродили немецкие солдаты. Они подбирали и складывали трофеи, то ли добытые в бою, то ли собранные из разграбленных складов. Укладывали рядами солдатские ранцы, каски, которые сверкали в лучах солнца, снова выглянувшего к вечеру. Чуть подальше, у стены, громоздились сотни новехоньких седел.
— И откуда столько седел? — вздохнул Анджей. — Тут, видимо, стояла кавалерия.
Они миновали кладбище и углубились в лес. В лесу уже темнело. День подходил к концу, надо было спешить, чтобы ночь не застала их в Пуще Кампиносской. Иногда дорога выводила на поляну, освещенную заходящим солнцем. Выехав на одну из таких полян, они увидели вдали, за рекой, высокий костел. Три округлые башни устремлялись к тучам, лучи заката, зажгли их красным огнем. На одной из башен издалека был виден свежий след снаряда.
— Да ведь это Брохов! — сказала вдруг Оля.
Анджей обернулся.
— Брохов? А что это такое? — спросил он.
— Это костел, в котором венчались родители Шопена. Здесь же был крещен маленький Фридерик…
Ромек остановил лошадей.
— Раз так, надо его осмотреть, — сказал он.
Спыхала пожал плечами.
— Что все это значит по сравнению с тем, что мы видели по дороге!
Анджей медленно повернулся к нему.
— Не надо так говорить, — начал он с каким-то безразличием, но вдруг оживился: — Как узнать, что на этом свете самое важное? Всегда ведь одно заслоняет собой другое, как в горах. Издали никогда невидно, какая крыша самая высокая… Не надо убивать в нас интерес к жизни.
Оля протянула к нему руку.
— Анджей, — сказала она, — я не узнаю тебя, ты стал такой резкий! Что с тобой происходит?
Ромек рассмеялся:
— Как это что происходит? Разве вы не знаете, что сейчас война? Анджей увидел войну.
— Мы все увидели войну, — заметил Спыхала.
— Нельзя так говорить сейчас, — сказал Анджей, когда все замолчали. — Нельзя сейчас так говорить, даже если бы это была правда.
И отвернулся. Ромек взмахнул кнутом. Лошади едва плелись, таща тяжелую повозку по песчаной лесной дороге.
На этот раз заночевали в домике лесничего. Здесь, в лесу, царил покой, беженцев не было, домик стоял пустой и чистый. Лесничий уже раздобыл где-то, наверно у немецких солдат, приказ генерала фон Блясковица о битве «под Кутном». Спыхала не мог понять, почему эта битва была названа «под Кутном». В своем воззвании генерал с большим пафосом восхвалял немецкого солдата «за его подвиг». Страшно было читать это.
Но Ромек и здесь нашел что-то достойное внимания:
— Смотрите, с каким уважением он отзывается о польской армии и о польском солдате. Значит, нешуточная была битва.
Лесничий был довольно мрачный человек, но комната, в которой он их устроил, была чисто вымыта и пахла хвоей. Спыхала заявил, что чувствует себя здесь совсем как на пикнике, но, взглянув на Олю, тут же пожалел о своих словах. Оля, бледная, стояла посреди комнаты, она все еще не могла прийти в себя после встречи с безумной женщиной.
— Что с вами, — спросил Спыхала озабоченно и вдруг повторил: — Что с тобой?
Оля с ужасом взглянула на него.
— Не говорите так, не надо так…
И отвернулась к окну.
Спыхала решительно подошел и обнял ее за плечи Она не противилась и спрятала лицо на груди Казимежа.
— Как она говорила? Такие молодые, и все погибнут…
— Не повторяй этих слов, — ответил Казимеж.
Но Оля не могла сдержать долгого, потрясенного рыдания. Это были ее первые слезы с начала войны.
Лесничий уступил путешественникам свою «чистую горницу», но юноши хотели спать возле лошадей, под навесом, где поставили повозку. Спыхала отправился на чердак, на сено, забрав все одеяла. В доме осталась одна Оля. Она уже собиралась ложиться, измученная впечатлениями последних дней, впечатлениями, которые не подчинялись сознанию и смешивались в хаосе. Она не понимала, что с ней происходит.
Она очень удивилась, когда довольно поздно — уже стемнело и в комнате горела только свеча — раздался стук в дверь. В ответ на ее неуверенное «войдите» показался лесничий. Оля испугалась. С таинственным видом лесничий приблизился к ней.
— Прошу извинить меня, нет ли у вас петушка?
В первую минуту Оля подумала, что лесничий сошел с ума.
— Что вам нужно? — спросила она.
— Порошок от головной боли.
Тут Оля вспомнила, что Геленка, не слушая ее возражений, положила ей в несессер дорожную аптечку с множеством разных лекарств. Оля открыла аптечку. Там лежала целая пачка «петушков».
При виде порошков у лесничего загорелись глаза.
— Уже неделя, как у меня кончились петушки, — сказал он. — Вы не могли бы дать мне несколько штук… несколько десятков? — поправился он тут же.
— Да берите все, — сказала Оля, высыпая порошки на стол, — мне они не понадобятся.
— У вас никогда не болит голова? — с сомнением спросил лесничий.
— Нет, не болит. А если и болит, я никогда не принимаю петушков.
— А я без них не могу жить.
— Неужели у вас так часто болит голова?
Лесничий смутился.
— Нет, собственно говоря, нет. Но я не засну, если не проглочу петушка.
И, не спрашивая Олю, вытащил один порошок из пачки, лежавшей на столе, налил из графина воды и, разорвав этикетку с изображением петушка, всыпал порошок себе в рот. По этому движению, ловкому и быстрому, Оля определила наркомана.
— Нельзя так привыкать к лекарству, — сказала она лесничему, — это вредно.
Но лесничий не слышал ее слов или притворился, что не слышит. Он вдруг повернулся к ней и сказал с фальшивым пафосом:
— Да благословит вас бог!
— За такие дела бог не благословляет, — сказала Оля, — не доброе это дело.
— Что вы говорите! — воскликнул лесничий удивленно и даже немного испуганно. — Неужели правда?
В комнату, не постучавшись, вошла жена лесничего.
— Ты уже, наверно, надоедаешь пани со своими порошками? — обратилась она к мужу. — Не мешай, пани устала, хочет спать.
— Посмотри-ка, — сказал лесничий, показывая жене на пачку порошков, лежавшую на столе.
— Господи помилуй, — вздохнула лесничиха, — откуда у вас столько порошков? Это для него больше, чем папиросы. Привык, и все тут.
— Может быть, вам завтра будут нужны лошади? — спросил вдруг лесничий очень предупредительно, гораздо любезнее, чем прежде. — Я могу дать.
— Нет, нет, — запротестовала жена лесничего, — ты не поедешь в Сохачев.
Оля почувствовала беспокойство.
— Нет, — сказала она, — мне не нужны лошади. Я надеюсь, что нас благополучно довезут и наши. К тому же под Сохачевом живет мой двоюродный брат, заедем к нему. Если надо будет, он даст лошадей.