Ася находит семью

— Подумаешь! Нужен мне приварок! — лихо ответила Ася.

— А еще… Проберут тебя ребята. Готова к ответу?

Из-под буденовки блеснули черные большие глаза.

Асе вспомнились слова Андрея, когда Асина мать отговаривала его от ухода с лесопилки Спрыгиной на работу на Торфострой. Она их повторила еще более лихо:

— Тонуть — так в море, а не в поганой луже.

30. Дракон под колесницей

Пятое сентября явилось для Аси знаменательной датой. И не только потому, что это был день возвращения колонистов в Москву.

Сразу же после завтрака Ася помчалась в зал, в высокий двухсветный зал, щедро пронизанный солнечными лучами. Центральная часть его вот уже с неделю освобождена от стульев и скамей и отдана детдомовским художникам. Поэтому Ася и переселилась, можно сказать, в этот зал.

Талантов в доме имени Карла и Розы всегда было вдосталь, не хватало возможностей, позволяющих этим талантам проявить себя в полную силу. Однако когда детский дом начал готовиться ко Дню советской пропаганды, возможности у детдомовских талантов стали почти безграничны — так, во всяком случае, утверждал Федя Аршинов, председатель комиссии по проведению этого знаменательного дня.

Федя и оба его помощника (у всех троих не так давно появились членские билеты с буквами РКСМ на обложке) раздобыли в недрах Наркомпроса два рулона обоев, на обратной стороне которых, по уверению Феди, не побрезговал бы рисовать и сам Репин. Райкомовцы, удивляясь собственному размаху, отсыпали детскому дому в пять бумажных фунтиков сухой краски. Пять разных колеров — это почти спектр!

Остановка была за кистями и кисточками, но энергичная тройка надумала изготовить их «из подходящего сорта волос». В поисках этого «подходящего сорта» Федя, к возмущению Аси, не раз помянул отсутствующую в Москве Катю, чьи кудри, непригодные, как он твердил, для целей искусства, были бы ценным материалом при производстве сапожных щеток.

Поддержанный общественностью, Федя укоротил пушистую косу Вавы Поплавской и прошелся ножницами по встрепанному, заросшему за лето затылку Ванюши Филимончикова. Бедный Ванюша: стало похоже, будто он пострадал от стригущего лишая.

Так или иначе, художники были оснащены, и за их творчеством следили десятки взыскательных глаз. Ведь нельзя ограничиться украшением своего дома одними осенними листьями, даже если они красных, революционных оттенков, даже если они перемешаны с огненными гроздьями рябины. Пропаганда есть пропаганда.

В сарафанчике, особенно запестревшем после общения с красками, Ася стоит над своим творением, разостланным на полу. Картина предназначена для вестибюля, чтобы каждый вошедший в детский дом был распропагандирован в первую же минуту. Тема картины одобрена всем коллективом.

Суровые, непреклонные идут с винтовками наперевес воины Красной Армии. Их лица и руки желты оттого, что другого, более подходящего оттенка в наличии не оказалось. Красноармейцы спешат на защиту Советской Республики, которую Ася изобразила в виде женщины, несущейся на колеснице Революции. Под колесами ярко-красной колесницы, поглотившей чуть не ведерко киновари, корчится дракон в цилиндре, окрашенном сажей. Ася добилась того, что цилиндр, на котором оставлены белые блики, кажется выпуклым и блестящим. Дракон этот — как поймут даже малыши, младшие из младших, — есть издыхающий, ненавистный империализм.

День пропаганды назначен на седьмое сентября, но в детском доме почти все готово к пятому. Вон Панька Длинный кладет на свой плакат последний вдохновенный мазок, вон Оська Фишер стирает тряпкой след чьей-то нахальной подошвы, наступившей на небо, голубеющее над головами демонстрантов. Все готово ради приезда долгожданных колонистов.

Ждет ли черниговцев Ася? Ждет! Она очень скучает без Кати. Ждет и трусит. Как-то она встретится с Ксенией? Говорят, Ксения здорово организовала жизнь колонистов. Наверное, стала еще сознательней и Асю окончательно запрезирает…

Скоро минет месяц с того мига, как Ася, подбадриваемая Федей, вымокшая и счастливая, вбежала под гостеприимную колоннаду детского дома. Татьяна Филипповна позаботилась, чтобы Ася не слышала слишком много упреков, не пожалела, что вернулась к себе.

Правда, расспросов было немало, всем хотелось послушать, как Асе жилось в мире капитализма. Федя так и разъяснял: тетка пристроила Асю в самое пекло старого мира. Ася красноречиво расписывала это пекло.

Хорошо бы и Ксения послушала Асю… Хотя, кто знает, еще скажет: «Соприкасалась», не поверит, что на мир Казаченковых Ася сумела взглянуть сквозь «сито будущего».

Из оцепенения Асю выводит радостный возглас ожившей за лето Сил Моих Нету:

— Вещи приехали! Два ломовика! Сами колонисты еще не дошли, а вещи приехали, и Юрка хромой с ними.

По словам Нюши, телеги ломовиков набиты невиданными богатствами. На весь двор несет сушеными грибами! И еще есть мешок чая из сухого смородинового листа!! А гербарии? (Нюша сказала «бергарии».) А миллион коробок с дохлыми бабочками и жуками?

— До чего богато приехали! Сил моих нету…

Приехали!.. Ася в волнении представила себе многолюдную улицу. На перекрестке рабочие устанавливают ко Дню пропаганды деревянные щиты с наглядными таблицами и всякими сведениями про Советскую власть. Девушки из Союза молодежи весело расклеивают на стенах и заборах плакаты и листовки. Вот по такой улице, прямо по трамвайным путям, шагают сейчас загорелые колонисты, и Катя, обозревая Москву, так и вертит курчавой головой. А Ксения? Ксения, разрумянившаяся от ходьбы, знай покрикивает: «В ногу! Эй, анархисты, не путать ряды!»

В зал вошла Татьяна Филипповна. Крупная, чисто одетая, с круглым гребнем в гладких волосах. Ася ждет, что она похвалит ее плакат, а заметив, что он закончен, спросит, исполнено ли и ее поручение. Вчера она сунула Асе клочок бумаги со словами Ленина о том, что школа должна перестраиваться немедленно и коренным образом, как перестраивается сейчас вся жизнь. Эти слова Ася обещала написать на полотнище обоев красиво и четко и вывесить написанное в комнате педагогов, чтобы вдохновить их к началу учебного года. Сейчас Асе придется оправдываться почему еще не готова эта надпись.

Но Татьяну Филипповну заботит другое, она собирает ребят на разгрузку телег… Все дела свалились на Татьяну Филипповну: Нистратова чуть не каждый день приглашают на лекции и беседы — то в рабочие клубы, то в Политехнический музей или в казармы. А Татьяна Филипповна постоянно заменяет его, и детдомовцы ждут, пока у нее дойдут руки, чтобы покроить теплые платья из бумазеи, вытребованной к началу учебы Наркомпросом в Центротекстиле.

— Так как же, ребята? — громко спрашивает Татьяна Филипповна. — Пойдете сгружать?

Она вербует на разгрузку, забирает с собой всех художников. Всех, кроме Аси. Той поручено стеречь не только произведения живописцев, но и все их хозяйство. Федя на этот счет строг.

Однако не он ли спешит сюда? Ася всегда узнает его уверенный, быстрый шаг. Дернул дверную ручку, пошел по залу, — плакаты, разостланные по полу, сдвинулись, как от порыва ветра. Рослый, плечистый, почему-то насупленный. Светлые брови хмуро сошлись у переносицы. Что с ним? Встал над Асиным плакатом и молчит. Ася оробела.

— Ну как?

— Всех их туда!

— Куда?

— Под колесницу. Каждого дракона туда сунуть. Поняла?

Ничего Ася не поняла.

Федя протянул ей газету.

— Видишь? «Развращение детей». Об одном детском санатории в Сокольниках.

Ася не была ни в каких Сокольниках, но тон Феди ее уязвил. В чем дело? Ведь не ей же посвящена сегодняшняя «Правда»?

Палец Феди движется по строчкам, слегка размазывая нестойкую типографскую краску. «Читай!» — указывает палец. Ася читает: «Мещанская ненависть к коммунизму»… «Слово «большевик» для них: разбойник, мошенник, непонятное пугало»… Ася покосилась на Федю. Уж не спутал ли автор статьи насчет Сокольников? Не описывает ли он иное место? Ася продолжала читать: