Ася находит семью

Укладываться всегда весело, особенно в компании. Ксения перед завтраком обошла всех и сказала, что, если ребята проведут сборы организованно и дружно, будет похоже на коммунистический субботник.

Ася старалась вести себя организованно. Когда ее посылали в парк — то к пруду, где артель Кати Аристовой начищала посуду, то к сараю, отданному столярной мастерской, — она ни разу не подскочила к сирени, ни одного цветка не понюхала. Неорганизованной она стала из-за Сил Моих Нету. Нюша окликнула Асю, когда та пробегала под лазаретными окнами.

— Аська!

— Некогда! Потом…

— Сказать секрет? Не хочешь, не надо.

Секрет? Какой-то миг Ася по инерции продолжала свой бег, затем кинула на траву деревянные лопатки, изготовленные мастерской Каравашкина для младших колонистов, и подлетела к одному из раскрытых окон первого этажа.

— Как себя чувствуешь? — осведомилась Ася, не разрешая себе сразу проявить интерес к обещанному секрету. Вдобавок ей было неловко, что она, счастливица, едет завтра в колонию, а Нюша вынуждена остаться в Москве, да еще в лазарете. — Как здоровье?

— Здоровья не купишь, — последовал рассудительный ответ.

Асе известно: Нюшино дело плохо. Сгубила ее не чахотка, не холера, не страшная, объявившаяся в годы войны испанка, а стригущий, или, как выговаривает сама Нюша, стригучий, лишай. Бедняга не подозревала, что у нее на макушке образовалась круглая лысинка; не подозревала, и вот — перед самым отъездом в сытные края! — в присутствии доктора стянула с головы платок, чтобы отмахнуться от комара. Не повезло Нюше… Надо же было, чтобы доктор шел именно по липовой аллее, вблизи которой девочки, постелив на траву одеяло, сражались в камешки.

Этот Яков Абрамович тоже хорош: свою макушку небось прикрыл платком с четырьмя узелками, а на чужие заглядывается!

— Тебя не узнать, — говорит Ася. Без своего привычного в крапинку платка на голове Нюша перестала походить на старушку. Скорей она своей худой мордочкой и торчащими ушками смахивает на мышонка. Ася скашивает глаза на желтый от йода круглый лишай и вежливо осведомляется: — Скоро пройдет?

— Все в руках божьих, — степенно отвечает Нюша и вдруг расплывается в улыбке. — Яков сказал, быстро поставит меня на ноги. «Я, говорит, обязан, раз уж задержал тебя на свою голову».

— Чем поставит?

— Кислородом. — Бледные слабые руки Нюши потянулись навстречу парковой зелени. — И сухарями.

Насчет сухарей верно. Их в поддержку детским домам Москвы собирали дети хлебородных губерний, — из пролетарской солидарности. Сухари прибыли в больших мешках — настоящие, без единого усика колючей шелухи, душистые, словно медовые пряники. На подоконнике перед Нюшей лежал один такой сухарь, обгрызенный с уголков. И ничего в нем нету таинственного. И нечего Нюшке воображать.

— Подумаешь… — Ася приподняла свой локоть, на котором от ранки остался лишь синеватый след. — Когда меня ставили на ноги, я не хвалилась, что это секрет.

— Какой секрет? A-а, секрет… Это другое!

— Ну… Не тяни, Нюшка!

— А промолчишь? Поклянись!

— Клянусь! Ей-богу. Честное слово.

Тоненькое Нюшино туловище наполовину высовывается из окна. Нюша обозревает окрестности, Ася сгорает от любопытства. Наконец, убедившись, что вокруг нет посторонних ушей, Нюша шепчет:

— Можно сделать открытие. Научное.

— Врешь!

— Клянусь. Ей-богу. Честное слово.

— Научное?

— Не упусти случай!

У Аси отнялись руки и ноги. Еще бы… Кто из воспитанников дома имени Карла и Розы не мечтал о научном открытии?

Седенький Нистратов твердит на каждом занятии: «Нет большего счастья, как принести пользу народу своим вкладом в науку». И непременно приводит пример с Дарвином и Тимирязевым. Вначале поругает порядки в старой гимназии, где ему затыкали рот насчет этих великих ученых, а потом, поскольку ему теперь рот не затыкают, начинает о них рассказывать, об их открытиях. Приходилось слушать и про религию и про сотворение мира, только при этом надо было зажмуриваться, чтобы не считалось за грех.

Стать мучениками науки захотелось после рассказов про Галилея и Джордано Бруно. Каждому захотелось, каждый ждал, когда ему подвернется случай. Например, как Ньютону, которому, как только он решил открыть закон тяготения, упало в руки румяное, сладкое яблоко…

— Так какой же случай, Нюшка? — Ася стоит уже не на земле, а на цоколе, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник. Боже, как ей хочется совершить открытие! — Какой случай, Нюшенька?

Нюша хитренько улыбается:

— Девчонки от зависти лопнут! Я буду спать, ты открывать. Они же зарождаются во сне.

— Кто они?

— Господи… Воши. Поняла? Они происходят от голодухи, от недостатка питания. Я, например, ослабла, усну, а они из-под кожи…

— Из-под кожного покрова, — солидно поправляет Ася и вдруг спохватывается: — То есть как это зарождаются?

Ее черные глаза выражают испуг, изумление, невероятный интерес. Голубые Нюшины глазки — тщеславие. Своим диковинным организмом Нюша гордится не меньше, чем способностью видеть вещие сны. Из-за того что Асин отец был врачом, Нюша переносит на Асю долю своего уважения к этой профессии.

— Ты-то смекнешь… Слушай.

Ася слушает. Она с детства наслышана о микробах, о том, как ученые отыскали средство от оспы, от бешенства. Отец при ней не раз фантазировал по поводу будущих завоеваний медицины. Как не обрадоваться возможности наблюдать на Нюшином диковинном организме зарождение вредных существ? В газетах теперь не стесняются, прямо пишут про них, называют бичом военного времени и разрухи. Бичом! Бедствием! Врагом социализма!

Как это сказал Нистратов? Научное открытие появляется тогда, когда человечество испытывает в нем неотложную нужду. Разве Асина мама не умерла от тифа? Сейчас все скажут спасибо Асе. И красноармейцы в окопах, и медицинский персонал, которому не хватает шелкового белья.

Следом за столь благородными мыслями подкрадывается и лукавая. Ах, как хочется Асе доказать кое-кому, не оценившему ее стихов, что она, Ася, сильна если не в поэзии, то в науке!..

Сил Моих Нету продолжала:

— Пыльная дама протирает меня эфиром, а я нарочно, чтобы Яков Абрамович услышал: «Все равно вылезут! Мне от них не спастись. Они у меня зарождаются прямо под кожей…»

— Под кожным покровом, — снова поправила Ася. — А он? Яков Абрамыч?

— «Поразительное открытие, — отвечает. — В медицине нигде не описано».

— Так и сказал?

— Не веришь, не надо. Как хочешь… Будешь зевать, доктор и сам откроет.

Мудрено ли, что Ася охладела к сборам в колонию и воспылала страстью к науке? Сил Моих Нету поклялась уснуть немедленно после ужина, чтобы Ася могла засветло занять наблюдательный пост.

23. Наблюдательный пост

На пути каждого исследователя возникают препятствия и преграды — таков неумолимый, или, как говорится, железный, закон.

Почему-то именно ту артель, где старостой, неугомонным коноводом была Ася, сразу после ужина послали в парк снимать с кустов и сучьев лишь сегодня полученное, проветривающееся белье. Оно, перезимовав в нетопленном дворце, отдавало затхлостью и лишь теперь, прогревшись на солнышке, посвежело. Девочки восхищались тонким, плотным полотном и, пренебрегая Асиным требованием немедленно складывать простыни и тащить в дом, стали кутаться в них, рядиться привидениями.

Ася не могла не злиться — перед ее глазами алел западный край неба. Она, как староста, все время отдавала приказы, а ее приказов не слушали. Даже Татьяна Филипповна почему-то не поддержала Асю.

— Успокойся! — сказала она. — Знаешь что? Бери-ка простыни, те, что я отобрала, видишь, широченные? Из каждой поручится две. Отнеси в швейную мастерскую и занимайся чем хочешь. Ну? Разрешили тебе уйти?

Схватив стопку белья, Ася помчалась, не разбирая, где канавка, где куст.

В здании оказалось темнее, чем на воле. Ася приуныла, да вспомнила о зажигалке. Подарок Андрея хранился втайне от всех, кроме Кати. Он лежал на дне принесенной из дому корзинки.