Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

— 

А она у тебя, кажется, сообразительная, — заметил Хлебников.

—  

У меня! — с горечью вздохнул Саша. — Да она теперь меня видеть не захочет!

—  

А видеть ее нам надо. Давай-ка, Саша, иди вечерком, мирись и заодно пригласи на завтра сюда. Может, проясним с ее помощью этого «фронтового друга». Ох, боюсь, не монтажик ли он ей подсунул. В качестве верительной грамоты. А?

—  

Не знаю, Иван Николаевич. Ничего Таня не заметила.

—  

Ну, ладно. А что же может означать сама писулька? — Прочел вслух коротенькую записочку: — «Мишенька, родной, привет тебе партизанский! Верю в твою невиновность и буду за эту веру сражаться. Ты же, знаю, как симоновский Ленька из поэмы «Сын артиллери­ста», характером могуч и непобедим. И еще, родной мой, помни — яблоньку можно не жалеть, шут с ней. Я с тобою согласен. А яблочко? Целую тебя. Петя Егоров».

—  

Шифр, конечно, Иван Николаевич, — уверенно заметил Саша. — Надо бы отдать шифровальщикам.

Подполковник задумчиво покачал головой:

—  

Нет, вряд ли шифр. Что у них, подпольная организация, что ли.

— 

А как же? — удивился Саша.

— 

Нет, Саша, тут сложнее. Не забудь — этот Чубаров ведь действительно воевал, а это, брат, на всю жизнь.

—  

Как же на всю жизнь? — с недоумением возразил Саша. — Он же вор, спекулянт, валютчик!

— 

Да, конечно, кто ж говорит. И судимость у него есть — за растрату. Но ведь весь парадокс в том, что он себя до последней минуты преступником не считал. Так, дельцом, человеком, умеющим жить, ловким, изобрета­тельным, в общем, кем угодно, только не преступником. Ну, и окруженьице его подогревало — мол, что ж вы, человек заслуженный, кровь проливали, неужели теперь не имеете права пожить в свое удовольствие? Тут еще такая тонкость: он директор ювелирного магазина. Как-то на допросе мне и говорит: вот если бы я работал в каком угодно другом магазине, копеечки бы не взял, не стал бы трудящегося человека обкрадывать. А золото, драго­ценности — это роскошь, баловство, человек без этого вполне обойтись может. Среди моих покупателей, мол, половина — махровые мещане. Что с ними церемониться!

— 

Ерунда какая-то! — пожал плечами Саша. — При­митивная сделка с совестью.

—  

Понятное дело. А все-таки за этой поганой философией ма-а-аленький огонечек видится — желание хотя бы в своих глазах остаться честным человеком. И вот, понимаешь: если к этому добавить фронтовое прошлое...

Нет, не может быть у Чубарова никакого шифра для связи с сообщниками. Это же значит махнуть на себя рукой, признать себя преступником, врагом общества, за которое он и сражался. Помнишь, я говорил, что Чубарову, может быть, и простой повестки хватило бы? Ты еще съязвил: так, мол, и так, придите и сдайте золото. Так вот, я все больше склоняюсь к мысли: если бы он не боялся ответ­ственности, сдал бы свое золото с величайшим наслажде­нием.

—  

Ну уж нет! — убежденно возразил Саша. — В этом я с вами никогда не соглашусь, товарищ подполковник. Такие добровольно не сдают, вон он как на допросах держится.

—  

Не знаю, не знаю. Что-то его укрепляет в этом, а вот что, непонятно. Но думается, сейчас он начал кое-что понимать, время у него было. Одним словом, надо нам, Саша, к его огонечку в совести приглядеться, может, удастся раздуть его хоть немного.

«Доктора» выводят из игры

— 

Подсудимый Иванов! Чем объяснить ваш столь поспешный отъезд?

— 

Как это вы странно рассуждаете, гражданин судья! Можно подумать, что у старика нет никаких родственников, никто на белом свете его не желает видеть.

Из допроса подсудимого в судебном заседании

Иногда он ощущал поразительную бес­помощность перед этими людьми. Закованные, как в панцирь, в глухое невежество, они были одина­ково невосприимчивы ни к самой тонкой иронии, ни к самому разящему сарказму. Пожалуй, они понимали только откровенную и ясную ругань, но как раз ругать­ся-то он не умел. К тому же, оставаясь справедливым, надо было признать, что в случившемся они все-таки не виноваты: эту проклятую тетю Настю погубила жад­ность и только жадность. Хорошо — удалось узнать вовремя, спасибо... И тем не менее, злили они его безмерно.

Раздраженно глядя на Костю Строкатова и вечно сонного аккордеониста Дмитрова, как ни в чем не бывало подремывавших в креслах, Георгий Георгиевич пытался найти нужный тон.

—   

У вас все «лажа», что ни случись! — Он горько усмехнулся. — «Лажа». Слово-то какое дикое. Когда же я вас цивилизую, гангстеры, прямо отчаяние берет. Или так и останетесь «шестерками», ни богу свечка, ни черту кочерга! Сколько раз вам повторять: в моем доме блатная музыка вне закона! Ясно?

—  

Вы бы лучше к делу, Георгий Георгиевич, — приоткрывая глаза, пробубнил Дмитров. — Чего ругаться по пустякам.

—   

Во-первых, это не пустяки! — жестко оборвал его Георгий Георгиевич. — У меня не воровская малина, не притон, а кому это не нравится — скатертью дорога. И запомните: ваш воровской жаргон настолько несовреме­нен, что лучшего способа привлечь к себе внимание я не знаю. Это во-первых. А во-вторых, вы ошибаетесь и по существу. А если эта ваша тетя Настя расколется и начнет вас выдавать одного за другим? Вот будет «лажа», это определенно.

Костя Строкатов ухмыльнулся:

—  

Да она никого из нас в глаза не видала! Все шло через «Доктора».

—   

Вспотеют они там — тетю Настю раскалывать, — уверенно заявил Дмитров. — Разве что динамитом... Скала, а не женщина.

—   

Это все лирика! — отмахнулся Орбелиани. — Отку­да такая уверенность?

—   

Эх ты! — удивился Дмитров. — Зачем же ей статья о «преступном сговоре с другими лицами?» Она свою выгоду знает.

—  

Да еще найдут ли у нее металл — вилами на воде написано. Не таковская, — добавил Костя Строкатов. — Видите: вот и получается «лажа».

—   

Получается примитивный идеализм, други мои. Расчет на идеальный случай, на стопроцентную удачу. А удача никогда не бывает стопроцентной. И учтите: сегодня в милиции люди грамотные, квалифицированные юристы, им ваша дремучая тетя — на один зубок. Много у нее металла?

—  

Много не много, а есть, — сказал Костя. — Уж больно классная была купчиха. Хороший сармак имели.

Орбелиани поморщился.

—      

Опять? Вы мне вот что скажите, только без этого... — Он помахал в воздухе пальцами. — Приисковое ей спускали?

—  

Ни грамма! — вскинулся Строкатов. — Зуб даю. «Доктор» ей как-то намекнул, она руками-ногами замота­ла.

—  

А вы говорите — дремучая, — сонно усмехнулся Дмитров.

—  

Так... Ну, хоть с этим благополучно. Словом, ситуация ясна как день — надо выводить из игры «Доктора».

—  

Пришить? — быстро спросил Строкатов, а Дмитров, сразу выйдя из полудремотного состояния, блеснул глазами.

Георгий Георгиевич даже плюнул с досады:

—  

Ну и ублюдки вы, однако. Насмотрелись детективов дешевых... Вам что, мокрого дела не хватает, остальное все есть, да? Фу, даже говорить с вами противно!

— 

А как же его иначе выведешь? — сконфуженно спросил Костя.

— 

Да самым банальным образом. Пусть сегодня же заплатит за полгода вперед за квартиру и уедет подальше, «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». Он же человек свободной профессии.

—  

Почему в Саратов? — удивленно спросил Дмит­ров. — Это не глушь.

Орбелиани с сожалением посмотрел на них, вздохнул:

— 

Мда... други мои, печать мысли не безобразит ваши прекрасные лица. Насчет Саратова — это цитата из Грибоедова, понимать ее надо фигурально, то есть в переносном смысле, — четко и раздельно, словно диктуя, говорил он. — Ясно? А то еще бухнете Иванову: мол, шеф приказал уехать в Саратов, знаю я вас.