Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

В очереди Пигалеву вдруг окликнули:

—  

Томка!

Она вздрогнула, едва не сронив с переносицы черные «черепахи». Рядом стоял молодой человек с острыми глазами. Взял ее чемоданчик.

—  

Вас ждут на берегах Волги!

Гераськин с ужасом услышал слова незнакомца, шагнул из очереди, но его с двух сторон взяли под локти.

—  

И вас, Чабан, тоже.

Из аэропорта Курумоч Пигалеву привезли в зубопро­тезный кабинет. Она терялась в догадках: что за этим кроется?.. Охрана осталась у двери. С ней к креслу подошел лейтенант. Врач снял слепок, передал его технику, а сам продолжил обследование зубов.

—  

С таким ртом сто лет жевать вам корки! — шутливо пророчил дантист. Подмигнул, как давней знакомой.

Слиняла Томка-фикса без белил и румян, без краски и массажных масок. Увяло ее лицо. От корней волос проклюнулся натуральный цвет — голова казалась пегой.

Пигалева ходила по камере, сжимая виски, убеждала себя: «Это еще не конец!». Она готовилась к допросу, как актриса перед дебютом. Из мыслей не уходил Чабан — не раскис бы! Он еще в Чите запаниковал, как поросенок при виде волка. В сопровождении сержанта покинула камеру. Закружилась голова. Она прислонилась к стенке, ощутив спиной холод камня. Нервное напряжение ослабило ее вконец. Хотелось кричать, царапать стены. Что им известно? Где Знакомый? Неужели предал? Главного-то он не знает!.. Как повел себя Фимка?.. Притвориться идиоткой? Сидеть неподвижно, таращить глаза, пускать слюну через губу...

—  

Фамилия? — ровным голосом спросил Бардышев. Она отмолчалась. Он повторил вопрос. Она сорвалась на крик:

—  

Вы же знаете!

Вся подготовка к дебюту пошла насмарку. Она комкала пояс своего светлого платья. Зубы выбивали чечетку. Волновался и следователь: первое дело об убийстве! Он мусолил в пальцах катышек бумаги. Жалел, что нет рядом Жукова. Бессонные ночи и колготные дни свалили его в постель. Бардышев сквозь очки изучал Пигалеву. Вот он, человек, умертвивший Кузину! Злые мятущиеся глаза. Растрепанные короткие волосы. Лицо без «штукатурки» — сероватое, пятнистое. Первые косые морщинки в уголках рта. Нос чуток вздернут. Мелкими зубами покусывает губы. Во всем облике Бардышев не прочитал раскаяния — один страх за себя.

Она не выдержала долгого молчания.

— 

Меня обвиняют в соучастии в мошенничестве. Давайте протокол. Подпишу, не читая ни строки! Гоните меня в тюрьму, но оставьте в покое! — Она сама схватила со стола пачку сигарет. Закурила, жадно глотала дым. Пускала его через нос.

—  

Не спешите, Пигалева. Нам с вами придется о многом говорить.

— 

Только без морали! Что я должна сказать?

— 

Этого я не знаю. Предупреждаю: допрос записыва­ется на ленту магнитофона. — Бардышев положил на стол часы «Луч». День был пасмурным, и они не выделились своей красотой.

—  

Где вы их взяли?

Глаза Пигалевой на миг округлились. Губы побелели.

—  

Первый раз вижу!

Она запиралась с упорством и ожесточением. Бардышеву пришлось вызвать на очную ставку Дудникова. И тут она осталась верной своей тактике отказываться от всего.

—  

Ну, стерва! — Дудников безнадежно махнул ру­кой. — Молоко материнское на губах не обсохло, а ря­дится под урку! Во молодежь пошла!

Она метала злые взгляды на Дудникова, мяла зубами огарыши сигарет, выплевывала на пол. Бардышев с брез­гливостью отодвинул от нее пачку сигарет.

—  

На что вы рассчитываете, Пигалева?.. Зачем жили? Мать жилы тянула из себя, чтобы обуть-одеть доченьку. Так вы ее отблагодарили! Сердце у вас из камня, что ли? Ведь могли сами стать матерью...

—  

Почему могла? — снова взорвалась Пигалева. — Захочу и буду! Буду!..

— 

Дай вам бог, как говорят старики! — Бардышев напомнил ей о бутылках «Саян», о дубравке на 172-м кило

метре, о костре и жареной колбасе на палочке. Показал ей этот дубовый шампурок.

Она молча перекатывала мысли. «Гераськин — гад! Клялся в верности. Скоро же раскололся! И старый хрыч — «воры не выдают друг друга». А сам «поплыл», как неврастеник. Каждый за свою шкуру дрожит».

Она с отчаянием искала оправдание себе. «Где доказательства, что именно я была в лесу у костра? Что именно я продала часы Знакомому?.. Мало ли что наговорят! Им верите, а мне — нет».

Суматошно лопотала Пигалева и сама уже не верила, что может выкарабкаться. Бардышев показал ей отпе­чатки пальцев на бутылках из-под «Саян».

—   

На фототаблице они несколько увеличены. Ваши пальчики! А вот следы зуба на пробке. Экспертиза установила — ваш зуб. Таким образом доказано: вы были в дубравке и в рабочем поселке. Кто с вами был?

—  

Знаете

же! Гераськин! — Она пила воду, и зубы стучали о край стакана. — Дайте сигарету!

—  

Кто убил Кузину?

—  

Не я! Я там не была.

—  

Вот следы ваших пальцев на туфле покойной! — Бардышев показал фототаблицу. — У Кузиной осталось двое детей. На кого оставлены малыши? Они спрашивают: «Где наша мама?...». Кто им ответит? Кто их согреет и накормит?..

—  

Я держала за ноги — она брыкалась. Почему не отдала сразу золото?! Золото ей дороже своей головы! Гераськин вынужден был...

— 

Дудников знал?

—  

Знал! Знал! Знал! Научил! — Пигалева ударилась в истерику. Бардышев вынужден был отправить ее в камеру. Он не поверил последним ее выкрикам.

Жуков осунулся за дни болезни. Седина снегом лежала на висках. Подперев кулаком голову, выслушал доклад Бардышева.

—  

Разрешите, товарищ майор, писать заключение? — Владимир Львович поглаживал два тома уголовного дела.

Вышел из-за стола Жуков, сжал плечо Бардышева.

—  

Молодцом, лейтенант! Приживешься в милиции. Ты любишь людей. В нашем деле это главное.

— 

Спасибо, Евгений Васильевич!

—  

А Фимка где? — вдруг спросил Жуков.

—  

А Фимка где? — эхом повторил Бардышев. И грустно поглядел сквозь толстые стекла очков на опись имущества Солуяновых, на разрешение Фимке вселиться в комнату матери, в дом возле костела, на Куйбышевской улице...

ВЛАДИМИР СОКОЛЬНИКОВ

НЕЛЕТНАЯ ПОГОДА

Эта повесть не документальная в строгом смысле слова, но в ней нашли отражение дела о валютчи­ках и спекулянтах золотом, о которых в свое время писалось в центральной и местной печати.

И хотя основные герои повести носят собирательный характер, некоторые из них имеют прототипы в реальной жизни, но, естественно, носят другие фамилии.

Конечно, не было ничего удивительного в том, что мощный скоростной экспресс обходил все «Запорожцы», «Москвичи» и даже новые «Волги». Странным было лишь то, как он делал это, — слишком уж резко, отчаянно, не соблюдая решительно никаких мер предосторожности. В таких случаях наметанный глаз автоинспектора сразу определяет: водитель в нетрезвом виде.

Но на этот раз ошибся бы многоопытный страж дорог: человек за рулем пьян не был. Лицо его было напряжено, он мертвой хваткой вцепился в баранку, не отрывая глаз от дороги. По лбу сбегали струйки пота, но водитель ни разу не позволил себе смахнуть их. Да и как смахнешь, если стрелка спидометра дрожит между цифрами 120 и 130 и автобус уже еле касается колесами земли, словно намереваясь взлететь.

Наконец за поворотом открылись приземистые строения аэропорта. И только тогда водитель чуть-чуть сбросил скорость. Взвизгнув тормозами, автобус, еще вздрагивая всем корпусом после сумасшедшей езды, замер на конечной остановке. Из кабины выпрыг­нул полный человек с чемоданчиком и бросился к зданию аэровокзала, на ходу доставая из кармана билет.

...А посадка в лайнер ТУ-104 уже закончилась. У трапа осталась одна стюардесса, проверявшая у пассажиров билеты. Но вот и она поднялась по лестнице, встала в дверях.