Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

—  А ежели обману?

—  Меня?

Они встретились взглядами. Из глаз в глаза будто ударил электрический заряд. И оба мгновенно поняли: свои! Но Ковалев интуитивно почувствовал и другое — неизмеримое превосходство над собой Курасова. Потому проговорил совершенно изменившимся тоном:

— Это я нарочно, чтобы рисануться. А сармак ... Конечно же, как только будут, принесу.

Курасов еле приметно усмехнулся:

— О чем и разговор. Ты ведь не какой-то паршивый баклан.

И опять скрестились их взгляды. И опять в глаза из глаз — электрические искры. И хотя по-прежнему молча­ливое, но полное признание: свои, свои!

Ковалев пришел в конце недели. Курасов сразу же увел его в слесарку, прихватив с собой поллитровку «Москов­ской». Спустя некоторое время еще одну такую посудину принес позванный Лизаветой сорокапятилетний деверь Иван. Тертый-перетертый калач (первый раз, в 1959-м, на­родный суд Бауманского района Москвы лишил его свободы сроком на один год, последний раз, в 1971-м, народный суд Волжского района Куйбышева — на четыре года, а всего имел пять судимостей), Иван был в полном курсе всех задумок старшего брата.

Кончалось лето. Днем еще бывало тепло и солнечно, а по ночам уже чувствовалось прохладное дыхание приближающейся осени, часто накрапывал дождь. Таким вот хмурым да пасмурным выдался и вечер в ночь на двадцать второе августа. По низкому небу, извиваясь змеиными клубками, плыли тяжело набухшие тучи, протяжно и тоскливо завывал холодный ветер.

— Лучшей погодки не придумаешь, — удовлетворенно заметил Курасов.

Он сидел на верстаке, обитом нержавеющей жестью, в своей слесарке. По правую руку от него — Иван, по левую — житель села Черноречье, что километрах в шести-семи от Куйбышева, Александр Гайданов, завербован­ный Курасовым в свою шайку почти одновременно с Кова­левым.

—  Погода, говорю, самый раз. Сейчас тронемся. Но прежде... — Умышленно не договорив фразу, Курасов пружинисто спрыгнул с верстака и на то самое место, где только что сидел, положил обрез из охотничьего ружья шестнадцатого калибра, рядом — два лоснящихся патро­на. — Тебя это, Ваня, — предупредил брата, — не каса­ется. А ты, Саня, погляди, пощупай.

Как бы взвешивая, Гайданов подержал на широких, плохо вымытых ладонях обрез, одобрил:

—  Винтарь классный.

Патроны же, через прозрачную целлулоидную про­кладку которых отчетливо просматривалась дробь, вызва­ли у него удивление.

—  Картечью, что ли, заряжены? Такими не то что человека, такими и медведя уложить можно.

— Можно, — с нажимом .подтвердил Курасов, влив­шись в лицо собеседника немигающими зеленоватыми глазами.

Гайданов внутренне содрогнулся — убьет, бандит, и бровью не поведет! — но виду не показал, проговорил с достоинством:

—  Будь спок, босс. Уговор наш помню, в милицию не побегу. Так что стращаешь меня понапрасну.

—  Это я на всякий случай, для профилактики, чтобы ты, кхе-хе-хе, не забывал, какое дело начинаем. — Курасов неуловимым движением взял с верстака обрез с патронами и, не успел Гайданов моргнуть, спрятал под широкой полой дождевика. — Пошли!

Через несколько минут ходьбы они вошли в третий номер трамвая, не вызвав у пассажиров ни малейшего любопытства. Ведут себя тихо, мирно, одеты прилично, у одного, того, что в плаще, «дипломат» — скорее всего, с вечерних занятий домой возвращаются. Чего ж тут необычного?

У кинотеатра «Мир» Курасов со своими спутниками пересел в «восьмерку», и та благополучно довезла их до Безымянской Тэц.

Еще минут двадцать резвой ходьбы — и широкой слюдяной лентой заискрилась Самара. Двинулись вдоль реки, высматривая подходящую лодку. Сторожа не опасались — дурак, что ли, торчать на дожде? Наверняка дрыхнет в своей будке. Выбрали фанерную байдарку. Легкая и послушная, она вмиг доставила своих ново­явленных хозяев на противоположный берег, послушно ткнулась в него носом.

—  Теперь веди, — негромко приказал Гайданову Ку­расов, после того как они надежно спрятали лодку в прибрежном тальнике. — Не заплутай, темень-то непро­глядная.

—  Да я тут с закрытыми глазами, село-то, чай, не чужое, — беспечно-бодрым голосом ответил Гайданов, хотя у самого по спине мурашки ползли. Выполняя задание Курасова, он половину минувшего дня незаметно крутился возле магазина. Покинул свой пост лишь тогда, когда продавцы закончили работу и ушли домой. Наторгованные ими деньги остались в магазине — это Гайданов установил точно. Но вдруг, пока он бегал в город, что-нибудь произошло, вдруг денег там уже нет?. Тогда ему несдобровать, бандюги, видать, не приведи господи, человека отправить на тот свет им ничего не стоит...

На околице Черноречья Гайданов круто свернул с дороги, повел Курасовых огородами. Они тянулись по отлогому берегу речки, от которой и получило село свое название.

Всю дорогу молчавший Иван легонько придержал брата за мокрый рукав плаща.

—  Парень, однако, соображает.

Василий самодовольно хмыкнул:

—  Дураков мне не надо.

Когда вышли к магазину, была уже поздняя ночь и по-, прежнему моросил мелкий дождь, так что вероятность встретиться с кем-либо из местных жителей полностью отпадала. Тем не менее Курасов распорядился:

—  Ваня, покарауль. Мы управимся и вдвоем. В случае чего свистнешь. — Подтолкнул Гайданова. — Двину­лись...

Тот осведомился жарким шепотом:

—  Будем снимать замки?

Курасов отрицательно мотнул головой, показал на угловое окно:

—  Через него.

Окно было надежно защищено решеткой из металличе­ских прутьев толщиной с добрый палец, и Гайданов подумал: «Разве ее осилишь?». А его старший напарник на пустые размышления времени не терял. Вынул из «дипломата» специально сделанный им для подобных операций разборный ломик — «фомку», поддев им ре­шетку, нажал с неестественной для человека его возраста силой.

Раздался скрежет, показавшийся Гайданову оглуши­тельным и заставивший его затаить дыхание. Курасов тоже замер, ибо скрежет и на самом деле был достаточно громким. Вытянув непомерно длинную шею, напряженно прислушивался: не топает ли кто к магазину, заподозрив неладное? Но Иван сигнала тревоги не подавал, в селе, давно потушившем огни, было спокойно. Лишь на его окраине, где находился скотный двор, протяжно промыча­ла корова, да возле школы поскуливала собака, видно, ей снился дурной сон.

Курасов снова приналег на «фомку». После того как с помощью Гайданова он вырвал решетку, выставить раму особой трудности и сложности уже не составляло.

Не мешкая ни секунды, один за другим проникли в магазин. Гайданов сразу было хотел метнуться к полке с вином и водкой, но Курасов, будто железными клещами стиснув ему плечо, жестом показал: за мной. Слегка растопырив локти, бесшумной и невесомой тенью по­добрался к сейфу, однако вскрывать его начал не сразу. Сначала зарядил обрез и положил на перевернутую вверх дном картонную коробку так, чтобы он был под рукой, потом на свои жилистые руки натянул тонкие резиновые перчатки, затем точно такие же молча протянул Гайданову (решетку и раму они взламывали в других, более грубых) и только после всего этого извлек из «дипломата» ножовку.

Жиг, — тонюсенько разнеслось по магазину, — жиг, жиг, жиг!..

Пилили попеременно, без единой передышки. Покончив с верхней петлей сейфа, тотчас принялись за нижнюю.

Жиг, жиг!..

Так десять минут, пятнадцать, двадцать. Наконец и вторая петля перепилена. Спрятав ненужную больше ножовку, Курасов снова пустил в ход свой универсальный ломик. Гайданов невольно сделал шаг назад. Ну как дневную  выручку продавцы все-таки сдали, а он не уследил? И едва не вскрикнул от радости, когда за медленно и словно бы нехотя открывшейся дверцей увидел внутри сейфа аккуратно сложенные пачки денег.

...В город на улицу Кабельную, в слесарку Курасова, они вернулись перед рассветом. Мокрые, усталые, но чрезвычайно довольные. На верстак, который одновре­менно служил и столом, выложили деньги, не торопясь, сосчитали. Оказалось пять тысяч двести девяносто семь рублей.