Страница 71 из 81
Между тем Артемий продолжал:
— Ведомо мне все, что против меня замышляют, брат Максим! Прибыл сюда со мной из скита, постриженик Порфирий, ученик мой, чистая, добродетельная душа. Позвали его к митрополиту, заперли в келье. Принуждали сказать заведомую ложь. Не сдался он. Пришел ко мне, все открыл. Келарь Адриан оговорил меня в Москве, а кроме него другие старцы — и отсюда, и от других монастырей. Не ведают, какой ущерб наносят своей же душе. Игумен Нектарий мои слова перекраивает: что-то добавляет, что-то изымает, представляет меня полным отрицателем. Заодно с ним и архимандрит из Белоозера — Симеон. Я им говорю: кто жил растленным житием, тому нет пользы, когда начнут петь по нему панихиды и обедни; через это муки ему не избыть. Так они твердят, будто я отвергаю богослужение. Обличаю я фарисеев, что бегом бегут на богослужение, бьют челом перед иконами, падают ниц, целуют землю, точно стопы господни, читают в каноне: «Иисусе сладчайший», а в акафисте: «Радуйся да радуйся, чистая», а как исполнять заповеди Иисуса, так горько им делается, о чистоте своей не заботятся, завязла душа у них в грязи и зловонии. Это говорю я, а они перетолковывают, будто грязными и зловонными словами хулю я самого господа и богородицу… А теперь отыскали еще одно… — Артемий посмотрел на Максима с грустной улыбкой. — Теперь, Максим, они представляют меня латинянином. Раскопали старую историю, которую я, по правде говоря, и не думал скрывать. И своему духовному отцу открыл, и многим другим: тогда, когда жил я еще в родных моих краях, в Печорском монастыре,[198] пришел я как-то раз в великое беспокойство, стерпеть его было мне не под силу. Стал я подобен жаждущему, у которого язык распух в ожидании капли воды. Хотелось мне найти просвещенного человека, с кем мог бы я разрешить мои недоумения. А много было у меня недоумений, читал я жадно, а понимал мало. И к чему скрывать грех? Братья у нас в монастыре были люди малоученые. Многие вовсе неграмотны, дикое дерево и то знает больше, чем все они, вместе взятые. А тут я как раз прослышал, что в крепости латинов есть один просвещенный аббат. Собрал я свои книги и пошел в крепость латинов…
До этой минуты Максим не очень вслушивался в слова Артемия. Он больше следил за его голосом, чтобы по тону определить, когда настанет минута наложить повязку на утихшую рану. Однако последняя фраза игумена возбудила в нем интерес. Он встрепенулся, протянул руку, остановил Артемия.
— Как ты сказал, Артемий? — спросил он. — Куда, говоришь, ты пошел?
Артемий улыбнулся — улыбкой старца при воспоминании о безумствах детства.
— В крепость латинов, старче…
— Зачем?
— Чтоб повидать аббата.
— Какая крепость, какой аббат?
Артемий снова улыбнулся.
— Я говорю о Нейгаузене,[199] немецкой крепости, что стоит на границе нашего царства и земли магистра ливонского. От монастыря это недалеко, рукой подать. Сказали мне, что есть там ученый аббат, латинянин, истинный кладезь познаний. К нему-то я и пошел с книгами в руках. Вошел я в крепость, явился к самому воеводе, открыл свою цель. Однако удача от меня отвернулась, аббат из крепости уехал. «Тогда приведите ко мне кого-нибудь другого из ваших, — сказал я воеводе, — хочу беседовать с ним о великих вопросах веры. Я тут один, вас много, однако я не пророк Давид, а простой монах, вот мое оружие. Будем воевать не мечами и копьями, а священными книгами. Кто докажет на них свою правду, выйдет победителем. Ежели победите вы, останусь здесь, приму вашу веру, буду проповедовать, что вы проповедуете. Ежели вас победит слово истинного бога, то тогда вы обязуетесь принять его. Отречетесь от папы и римской ереси, станете добрыми христианами; пусть прекратятся войны и христианское кровопролитие…» Выслушал меня воевода да приказал двум воинам вывести меня из крепости вон. «Ступай, монах, к себе в монастырь, — сказал он мне. — Был бы здесь аббат, он сказал бы тебе то, что подобает. Мы же этого не ведаем. Правду свою записали мы не в книгах». — И с этими словами обнажил он передо мной свой меч. Так я и ушел.
Игумен закончил рассказ, посмотрел на озабоченного Максима, усмехнулся.
— Вот что откопал Нектарий, — добавил он после некоторого молчания. — Я сам рассказал ему об этом много лет назад, когда были мы молодыми монахами и жили в одной келье. Теперь он припомнил, слова мои исказил, утверждает, будто я пошел в латинскую крепость и восхвалял там папскую веру. И если бы, говорит, был я добрым христианином, то сам знал бы, где истина, не испытывал бы нужды, чтоб открыл мне ее аббат.
Максим встал, перекрестился. Он выглядел очень взволнованным.
— Огорчил я тебя, старче, своим рассказом, — с грустью заметил Артемий.
Максим сел, вытер больные свои глаза, ласково взглянул на Артемия.
— Не огорчил ты меня, а озаботил. И причина тому не ты, а я, грешный. Ах, Артемий, — проговорил он со вздохом, — одна история повторяет другую. Так же, как иконописец списывает с единого святого образца. Вспомни, что говорил божественный Екклесиаст: восходит солнце, и заходит солнце, и снова спешит к месту своему, где оно восходит. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому же месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь в море. Что было, то и будет. И что делалось, то и будет делаться. Кружится, кружится ветер на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя… И то, что ты рассказал мне сегодня, Артемий, напомнило мне самого себя. Слушал я тебя, вглядывался в светлый твой облик и размышлял: гляди-ка, двое нас здесь, в этой келье, один — муж в расцвете лет, другой — усталый старец, пепел и ржавчина, кости, готовые сойти в могилу. Ты — русский, я — грек, чужие люди из дальних племен — разные земли, разные царства, однако один жизненный путь, одна история. Что было, свершается снова: я — тогда, ты — сейчас. Слушал я, как говорил ты о Нектарии, и вспоминал игумена Иону, называл ты Макария, на ум мне приходил Даниил, вместо царя Ивана — Василий, вместо Максима — Артемий. Я ухожу, приходишь ты, брат мой, мой конец — твое начало. Сколько людей пришло и ушло до меня, сколько придет и уйдет после тебя? Несметное множество. Сколько позади, столько же и впереди, конца нет. Так заведено. Люди, словно полевые цветы: растут, дают бутоны, распускают лепестки, минует их день — увядают, падают. Цветы умирают, поле остается. И вновь завтрашний день даст то, что было вчера. Люди приходят и уходят, остается человечество. И сколько дороги у него позади, столько и впереди. И вечно находится оно на полпути… Так вот, слушал я тебя, брат, принимал твои слова и одно за другим прикладывал к моим следам. Одного святого изображаем мы с тобой: тот же лик, облачение, краски — все одинаково. И если вначале чего-то недоставало, то теперь ты дополнил и это последними своими словами.
— Ты говоришь, старче, о крепости и об аббате? — воскликнул Артемий.
— О крепости и об аббате, — с улыбкой ответил Максим. — Точь-в-точь. Послушай: я тоже когда-то с книгами в руках вошел в крепость в поисках просвещенного аббата.
— Где, когда? — нетерпеливо спросил Артемий.
— Был я в том же примерно возрасте, что и ты, когда направился в крепость Нейгаузен. Крепость, о которой я тебе говорю, была не такой, как твоя, намного больше и сильнее, однако, Артемий, значения это не имеет. История знает множество крепостей, древних и новых, больших и малых, деревянных и каменных, одни — у моря, другие — в горах, третьи — в больших городах. Есть крепости, где не уместится и десяти человек, а есть такие, что вместят целые города и даже королевства. А теперь обрати внимание, Артемий, на мудрость нашего иконописания. Божественное искусство изображает все одинаково: стена здесь, стена там, тут один зубец, поодаль еще два, две-три башни, пара бойниц, посередине — глубокая, как пещера, арка крепостных ворот. Потому что в этом, немногом, и заключается нетленная истина. Крепость — это ворота, чтобы войти, и стены, которые крепко замкнут тебя. Ничего более. Так вот, Артемий, в такую крепость вошел когда-то и я; ты — первый, кому я открываю это здесь, в русском царстве. Нет, не сочти, что я утаил что-то от своего духовного отца: там, у меня на родине, об этом знают. Но здесь — так посоветовали святые старцы — не поведал я никому. Однажды князь Василий едва не вырвал у меня признания настойчивыми вопросами, однако я удержался, не сказал. Тебе сейчас расскажу.
198
Печорский монастырь — под Псковом, восстановлен после сожжения лифляндцами в первой четверти XVI в.
199
Нейгаузен — крепость в Лифляндии, построенная в 1333 г. Русское название — Новгородок. Находился на границе псковских и ливонских владений.