Страница 21 из 22
На фасаде этого монументального насоса, подающего воду в Лувр и Тюильри, находился барельеф, изображающий евангельскую сцену, в которой самаритянка наливает Христу воды из колодца Иакова.
Анжелика останавливалась перед каждой лавкой. В них продавали безделушки, дичь, птиц. С ними соседствовали торговец игрушками и бильбоке, продавец чернил и красок, крошечный театр марионеток, собачий парикмахер, мошенник со своими стаканчиками. Анжелика заметила Сухаря с его ракушками, Крысолова с нанизанной на рапиру жалкой добычей, а возле «Самаритянки» – мамашу Юрлюрет и папашу Юрлюро.
Посреди толпы зевак слепой старик пиликал на своей скверной скрипке, а мегера горланила сентиментальный романс, где рассказывалось о повешенных и трупах, у которых вороны выклевывали глаза, и о прочих ужасах. Люди слушали, склонив голову и утирая слезы. Повешения и шествия были прекрасными зрелищами для парижского бедного люда – зрелищами, которые стоили недорого и каждому давали возможность почувствовать, что у него есть еще тело и душа.
Мамаша Юрлюрет очень убедительно исполняла свою балладу:
Она разевала беззубый рот, из единственного глаза катилась слеза и терялась в складках морщин. Она была чудовищна, великолепна…
Закончив песню, в крайнем волнении она послюнявила толстый палец и принялась раздавать листочки, целая пачка которых торчала у нее под мышкой. Старуха вопила:
– Кто еще не получил повешенного?
Дойдя до Анжелики, она издала радостный вопль:
– Эй, Юрлюро, вот наша малышка! Подумай, какой концерт нынче утром устроил нам твой мужчина! Он сказал, что тебя загрызла чертова собака. Подумай, он собирает всех нищих и всех безногих Парижа, чтобы напасть на Шатле… А наша маркиза прогуливается по Новому мосту!
– Почему бы и нет? – надменно возразила Анжелика. – Вы же здесь прогуливаетесь?
– Я-то здесь работаю, – отвечала старая хрычовка. – Ты даже не представляешь, что приносит эта песня. Я всегда говорю Грязному Поэту: «Дайте нам повешенных». Ничто не приносит такого дохода, как повешенные. А ты-то хочешь одного? Отдам даром, потому что ты наша маркиза.
– Нынче вечером в Нельской башне угощу вас свиной колбасой, – пообещала Анжелика.
И, читая бумажку мамаши Юрлюрет, она с толпой зевак отправилась дальше.
Внизу, в углу страницы, Анжелика разглядела уже знакомую ей подпись: «Грязный Поэт».
Едкое воспоминание о ненависти поднялось к ее сердцу. Она посмотрела на бронзового коня на земляной площадке. Именно сюда, говорили ей, к ногам коня, залезал порой поэт Нового моста, чтобы поспать. Воры уважали его сон. Впрочем, красть у него было нечего. Он был беднее самого бедного нищего. Он вечно бродил голодным, его вечно преследовали, а он сеял по Парижу скандал, точно пригоршню яда.
«Как это до сих пор не нашлось никого, кто бы его убил? – подумала Анжелика. – Я бы его убила, если бы встретила. Но прежде я хотела бы сказать ему за что…»
Скомкав бумажку, она бросила ее в канавку. Мимо проехала карета, перед ней, прыгая, как белки, бежали скороходы. В своих шелковистых ливреях и шляпах с перьями они были великолепны.
Толпа гадала, кто сидит в карете. Анжелика смотрела на скороходов и думала о Легконогом, чье сердце разбилось на бегу.
Славный бронзовый король Генрих IV искрился на солнце и улыбался над клумбой красных и розовых зонтиков. Сквер оккупировали торговки апельсинами и цветами. Они громогласно предлагали свои золотистые плоды:
– Португалия! Португалия!
Цветочницы обосновались на Новом мосту еще ранним утром. Они спускались сюда с улицы Букетери от церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, где находилось их управление, или с улицы Арбр-Сек, где запасались товаром в садах Прованских Братьев.
Молоденькие прохаживались в толпе с корзинами тубероз, роз и жасмина, а пожилые, прикрываясь от солнца красными зонтиками, торговали за прилавками.
Одна из этих кумушек наняла Анжелику, чтобы та помогла ей составлять букеты. Заметив, с каким вкусом молодая женщина справилась с работой, торговка дала ей двадцать су.
– Ты уже не в том возрасте, чтобы идти в ученицы, – сказала цветочница, внимательно оглядев Анжелику. – Но девчонке понадобилось бы два-три года, чтобы научиться делать такие букеты. Если бы ты захотела работать со мной, мы бы договорились.
Анжелика отрицательно покачала головой, зажала в руке двадцать су и ушла. Много раз она разжимала руку и рассматривала монетки, которые дала ей торговка. Это были первые заработанные ею деньги.
Купив у фритюрье два пончика, она немедленно проглотила их и смешалась с толпой зевак, во всю глотку хохочущих перед кафедрой Большого Матье.
Блистательный Большой Матье! Он обосновался лицом к лицу с королем Генрихом IV, ни насмешки, ни величия которого не опасался.
Стоя на своей передвижной кафедре с четырьмя колесами и балюстрадой, он громогласно, так что его слова разносились из конца в конец по Новому мосту, обращался к толпе.
Личный оркестр, состоявший из трех инструментов: трубы, барабана и тарелок, задавал ритм его речам и своим адским грохотом перекрывал стоны клиентов, которым Большой Матье драл зубы.
С постоянным неослабевающим энтузиазмом, вызывая изумление своей силой и ловкостью, Большой Матье всегда справлялся даже с самыми крепкими зубами, пусть даже ему приходилось ставить пациента на колени или клещами отрывать его от земли. После процедуры он отправлял свою полумертвую жертву к виноторговцу, прополоскать рот.
В перерывах между двумя клиентами Большой Матье, с развевающимися на ветру перьями шляпы, украшающим его атласный сюртук двойным ожерельем из зубов и бьющей по каблукам длинной саблей, расхаживал по своему помосту, расхваливая свои высочайшие познания и превосходное качество своих снадобий, порошков, лекарственных кашек и мазей всех сортов, приготовленных на медленном огне с добавлением сливочного и растительного масла, воска и нескольких безобидных травок.
«Дамы и господа, перед вами величайшая личность вселенной, виртуоз, феникс своей профессии, бриллиант медицины, наследник Гиппократа по прямой линии, пытливый исследователь природы, гроза всех факультетов.
Перед вами медик методический, галианический, гиппократический, патологический, химический, спагирический, эмпирический. Исцеляю солдат из вежливости, бедняков ради любви к Богу, а ботатых торговцев за деньги. Я не считаю себя ни врачом, ни философом, однако моя мазь делает больше, чем философы и врачи. Опыт дороже науки. Вот есть у меня средство для отбеливания кожи: оно бело, как снег, благоуханно, как бальзам и мускус… А вот еще бесценная мазь, ибо, слушайте все, галантные кавалеры и любезные дамы, мазь эта предохраняет от предательских уколов шипов любви».
И, восторженно воздев руки, Большой Матье декламировал:
Последняя фраза, которую Большой Матье проорал, дико вращая своими огромными глазами, заставила Анжелику расхохотаться. Заметив молодую женщину, он дружески помахал ей.