Страница 6 из 57
Ну надо же! Вроде она была в полной отключке, а тем не менее заметила загадочные Филькины взгляды!
— Но я не понимаю… — повторила она растерянно, — не понимаю, Катя, зачем?
Все это начало меня злить — рыдания Виктории Федоровны, крики Дашкиного отца, сама Дашка — пришибленная, но старающаяся держать себя в руках, непонятно для чего припершийся к ним в дом Филипп, да теперь еще неизвестно как оказавшийся в его мертвой руке мой вышитый платочек…
— Ну, если уж ты готова обвинить меня в убийстве… — зло сказала я. — Что делать — вызывай милицию!
— Никакой милиции! — раздался у нас за спиной решительный хрипловатый голос. — Вы с ума сошли — милицию!
Я вздрогнула и обернулась. Рядом с нами стоял Дашкин отец Леонид Ильич и мрачно смотрел на мертвого Филиппа.
— Вы представляете, что будет со всеми нами… со мной… если сейчас всплывет убийство? Еще и убийство? Мало нам сегодняшней истории с кражей… эти два случая обязательно свяжут, и все! Нам конец!
— А что же делать… с ним? — Дашка кивнула на труп.
Выглядела она довольно спокойно, очевидно, после всего, что с ней произошло утром, ее уже ничто не могло поразить.
— Подожди, — Леонид Ильич насупился, — а Захаров на что?
Как и его знаменитый тезка, Леонид Ильич Гусаров главным инструментом своей политики считал телефон.
Он при нас набрал номер и велел, не здороваясь, голосом, полным начальственного хамства:
— Захарова мне!
Видимо, секретарша на другом конце провода посмела спросить, кто он такой, потому что Дашкин отец побагровел и рявкнул:
— Леонид Ильич Гусаров, вот кто!
После небольшой паузы он понизил голос и произнес требовательно, но вежливо и негромко:
— Алексей, приезжай ко мне. Да, прямо сейчас. Сам понимаешь — не было бы важно, не стал бы звонить.
Он бросил трубку и уставился на меня, опустив кустистые брови, делавшие его еще больше похожим на покойного генсека, и, снова наливаясь краской, с угрозой сказал:
— Ох, Екатерина, смотри у меня, если что!
Я хотела переспросить — «если — что?», но не смогла справиться со своим голосом. Спазм перехватил мне горло, и я не могла издать ни звука. Мертвый Филипп притягивал мой взгляд, как магнит, и мешал думать. Из-за него в голове варилась какая-то густая каша, в которой нет-нет да всплывали обрывки мыслей. Например — кто действительно мог убить Филиппа, если никто, кроме нас с ним, не входил в зимний сад? Я? Но я его не убивала!
Хотя, похоже, все, кроме меня, так не думают.
Леонид Ильич надул щеки, резко развернулся и удалился строевым шагом, должно быть, отправился инспектировать состояние здоровья своей жены.
Я подняла глаза на Дашку и снова поразилась тому, как она умудряется оставаться красивой в любой ситуации.
Ей шло все — и темные пятна нервного румянца на высоких смуглых скулах, и растерянность в огромных синих глазах, и закушенная мелкими белыми зубами нижняя губа…
Она смотрела на меня с изумленным недоверием и наконец спросила:
— Катя, если ты что-то знаешь обо всем этом… ведь ты мне скажешь?
И вдруг в ее взгляде удивление сменилось злостью и презрением:
— Неужели ты все это задумала, из… из зависти?
Видимо, в моих глазах Дашка увидела такой ужас, что тут же бросилась ко мне, схватила за руки и забормотала больным измученным голосом:
— Прости, прости, Катюша, я не хотела тебя обидеть, не хотела, пожалуйста, прости…
Я вырвала у нее руки, отстранилась и пробормотала:
— Но откуда у него мой платок?
— Да, откуда у него твой платок? — как эхо, повторила за мной Дашка и снова уставилась на меня с прежним недоверием.
Наша милая и весьма плодотворная беседа была самым решительным образом прервана на этом месте. В гостиной раздались быстрые твердые шаги, и на пороге зимнего сада появился высокий лысый мужчина с желтоватым усталым лицом и глубокими тенями под выразительными темно-серыми глазами. Окинув окружающее взглядом и как бы сфотографировав все — и экзотические растения в кадках, и каменную черепаху, и раскинувшегося на полу в странной и неестественной позе Филиппа, и нас с Дашкой — она замерла от неожиданности, чуть приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, и еще больше похорошела, — мужчина остановился и опустил веки, словно закрыл объектив фотоаппарата.
Это был Алексей Степанович Захаров, полковник какой-то загадочной службы и друг семьи Гусаровых… Впрочем, и по некоторым прежде проскальзывавшим намекам и интонациям, и по сегодняшнему сделанному при нас требовательному звонку, и по тому, как быстро Захаров приехал, отложив все свои дела, можно было сделать вывод, что дружба эта не вполне дружба, а скорее некоторая зависимость, что Захаров наверняка многим обязан Леониду Ильичу и все необходимое для него сделает.
Действительно, за спиной полковника появился хозяин дома и приказным тоном произнес:
— Алексей, ты понимаешь, мне сейчас скандал ни к чему.
Захаров на мгновение поднял веки, и глаза его сверкнули острым, ничего не упускающим взглядом, потом он снова опустил их, подтверждая, что да, он понимает.
— Девочки, выйдите отсюда! — распорядился Гусаров.
Но полковник поднял худую сильную руку и проговорил:
— Нет, постойте! Я должен задать несколько вопросов…
— Алексей, зачем? — поморщился Леонид Ильич. — Я же говорю — мне скандал ни к чему… ты видишь — здесь несчастный случай… Причем лучше будет, если он произошел не здесь, не в моем доме…
— Я все понимаю, — отозвался Захаров, не поднимая век, — это несчастный случай, и он произошел не здесь, но я должен задать несколько вопросов… Я должен знать, знать, что произошло! — Произнося последние слова, Алексей Степанович широко раскрыл глаза и снова обежал все вокруг своим фотографическим взглядом. — Я все понимаю, но и вы меня поймите!
— Даша не в состоянии, — торопливо ответил Леонид Ильич, — она очень расстроена… ты ведь знаешь, что ей сегодня пришлось перенести…
— Ничего страшного, — ответила Дашка голосом христианской мученицы, поднимающейся на костер, голосом очень красивой мученицы, — ничего страшного, Алексей Степанович, спрашивайте!
Захаров начал допрашивать нас по очереди — меня и Дашку, и странное дело — я никак не могла запомнить, о чем шла речь. Я слушала его вопросы, отвечала ему — и тут же забывала, о чем вопрос и свой ответ на него.
Наконец полковник замолчал, опустил веки и произнес:
— Странно… очень странно…
Потом он опустился на корточки возле мертвого Филиппа и начал быстро, внимательно обследовать его одежду.
Я отошла чуть в сторону, очень хотелось побыть одной, прийти в себя, обрести ясность мысли. Размышлять, конечно, в таких условиях невозможно, да у меня и не было на это сил.
Со стороны все происходящее казалось жутким сном, сюрреалистической картиной Сальвадора Дали — экзотические деревья, каменная черепаха, лужа крови на полу и мой вышитый платочек…
Я тряхнула головой, чтобы отогнать боль, стучавшую в виске, и снова подумала, что, если бы не проклятая Дашкина свадьба, ничего бы не случилось.
В тот день я сидела над чудовищным курсовиком по экономике. Внезапно звонок на входной двери залился истеричной трелью. Я оторвалась от компьютера и пошла открывать.
На пороге стояла Дашка, еще более красивая, чем обычно. Щеки ее горели смуглым румянцем, глаза сияли, как два сапфира.
— Стрижова! — завопила она, врываясь в квартиру, и закружила меня по прихожей. — Стрижова, ты не представляешь, что произошло!
— Я представляю, что сейчас произойдет, — ворчливо ответила я, пытаясь вырваться. — Ты разнесешь мою квартиру! Это в твоих роскошных апартаментах можно танцевать вальс и самбу, а у меня прихожая — полтора квадратных метра, мы сейчас затанцуем в туалет и своротим унитаз!
— Катька, не будь занудой! — счастливо расхохоталась Дашка. — Будь нормальным человеком!
— Вот сдам курсовик — и стану, — ответила я, но невольно заулыбалась, подхваченная ее весельем. — Ну, что у тебя случилось? Опять влюбилась?