Герой-чудотворец

Это было похуже, чем стоять на мосту. Что надо было сделать с Томом Аддерсоном, чтобы довести его до такого! Но если это – дядя, то что же тогда с теткой!

Джонни – совсем не тот подросток, которого он видел семь лет назад, – был дома. Это был рослый парень, но что-то в нем было неладно. Он был слишком худ, неуклюж, очень плохо одет, а в его глазах и линии рта сквозила горечь. Приезд Чарли для него оказался неожиданностью.

– Ты же лондонская знаменитость, – сказал он. – Герой и так далее. Что тебя заставило приехать?

– Я просил его, – сказал отец. – Мать будет рада.

– Что ж, я не виню ее. – Джонни быстро оглядел Чарли с ног до головы. – Он будет приятным разнообразием. Ладно, Чарли, брось обижаться! Мы тут, знаешь, не очень привыкли видеть одетых, как на картинке, – как ты вот.

– А где тетушка? – спросил Чарли, благоразумно пропуская мимо ушей последнее замечание Джонни.

– В верхней комнате, лежит, – ответил дядя, понижая голос. – Ничего, ей не хуже. Нам приходится воевать с ней, чтобы она не вставала. Доктор приказал ей лежать, и мы первый раз заставили ее делать то, что ей велят. Вот что, паренек, давай сначала договоримся. Она много слышала о тебе, очень хотела видеть тебя, но не знает, что я тебе писал. Смотри, не говори ей об этом, иначе она меня заест. Скажи, что сам приехал. Ей будет приятно, и мне не попадет.

– Хорошо, дядя. Как она сейчас?

– Плохо, чего уж там говорить.

– А чем она болеет?

– Да так… – колебался дядя. – Доктор говорит…

– Я тебе скажу прямо, – грубо перебил Джонни. Всё это проклятая голодовка, домашняя работа с утра и до ночи – нам она ничего не разрешает делать – и заботы.

– Ладно, ладно, парень. Не горячись. Ты не у себя в клубе. Есть люди, которым приходится хуже, чем нам.

– Ну и что из этого? – ответил Джонни. – Нам от этого не легче.

– Где Мэдж? – спросил Чарли.

– На работе.

– Только она одна и работает, – сказал Джонни, – в кондитерской. Восемнадцать шиллингов в неделю. Немного, но чертовски больше, чем могу заработать я. Но всё равно мы их не получаем.

– Почему?

– Да потому, что одиннадцать шиллингов шесть пенсов вычитают из пособия, раз она получает восемнадцать. Получается одно и то же.

– Нет, не одно и то же, – дядя встал. – У нас в семье один человек работает, а это что-то да значит. Пойду, Чарли, посмотрю, может, тетка проснулась.

С минуту Джонни молчал. Потом, глядя уже без злобы, сказал:

– Я рад, Чарли, что ты приехал. Матери будет хоть немного легче на душе. Она читала про тебя и хочет узнать, что значит быть героем в Лондоне. Поживешь немного?

Чарли ответил, что поживет, и объяснил, что его багаж остался на вокзале. Он вскользь заметил, что хотел бы снять комнату поблизости.

– Это просто, – сказал Джонни. – Я сам знаю несколько домов, а мать, наверное, куда больше. Что ж, съезжу за твоим багажом. Ничего, ничего, всё-таки хоть чем-нибудь займусь.

– Монета есть, Джонни?

Джонни мрачно усмехнулся.

– Туда и обратно заплатить хватит.

– Возьми у меня, – предложил Чарли голосом, которым просят об одолжении, и дал ему шиллинг.

Джонни просто кивнул, надел пальто и шарф, нашел кепку и ушел.

Чарли оглядел комнату, вещи, большинство из которых он помнил. Ему было приятно увидеть, что в доме есть мебель, хотя вся она была старая, ветхая. Конечно, за эти годы нового ничего не покупалось, но они пока не дошли до того, чтобы снести всё в ломбард. А это что-то значит.

– Я как раз думал, дядя, – говорил он через минуту, – что помню почти все эти вещи. Всё идет как будто ничего, а? – Голос его звучал бодро и оживленно.

Дядя покачал головой.

– Нет, паренек, не так. Многих этих вещей давно бы не было, если бы нашелся покупатель. В ломбард сейчас ничего, кроме постели, не берут. Все ломбарды давно переполнены. Здесь каждый готов что-нибудь продать, да покупать некому.

Лицо Чарли потемнело.

– Я не подумал об этом.

– О многом не думаешь, паренек, пока не придет время. Живешь и учишься понимать. А потом видишь, что не очень понимаешь жизнь. Иди, поговори с теткой. И не забудь нашего уговора.

Поднимаясь по узкой и темной лестнице, Чарли сначала услышал голос тетки, а потом ее встревоженный крик, зовущий его. Он почувствовал, что странно слабеет, как будто сердце у него в груди таяло. Первое, что он увидел в комнате, были ее глаза, те же самые живые черные глаза, только сейчас они были больше, чем когда-либо.

– Чарли! Ах, Чарли!

– Тетушка Нелли!

Она приподнялась с подушек, обняла его и, смеясь, заплакала. Да и он готов был заплакать: она так постарела, стала такой желтой, худой, маленькой. В эту грустную минуту ему вспомнилось всё светлое, что было связано с ней, всё радостное, вспомнилось, как вспышка молнии, чтобы окончиться вот этой минутой. «Ах, черт! – сказал он себе. – Ах, черт!»

– Не смотри, на меня так, Чарли, – весело сказала тетка. – Я знаю, я – кожа да кости, но твоя бедная тетка никогда не была лучше, она всегда была похожа на кролика за четыре пенса. Ах. Чарли, я так рада, что ты приехал. Ты выглядишь таким молодцом! Знаешь, сейчас ты больше всего похож на мать. Как бы она гордилась тобой! Как бы гордилась! И я горжусь тобой, Чарли, мы все гордимся. Всем, что написано о тебе в газетах, твоими фотографиями – всем, всем. А как ты одет! Ручаюсь, Джонни тебе ужасно завидует. Ты заметил это? Бедняга, он хотел бы тоже так вот одеваться, выглядел бы так же, как ты, но у него нет возможности. Правда, это несправедливо? У молодых людей нет никаких возможностей! И не только здесь, а везде! Ладно, Чарли, расскажи-ка мне всё с самого начала. Но почему ты оставил всех этих важных людей в Лондоне и приехал сюда?

Чарли сказал, что хотел повидать ее и их всех, что до этого он просто не мог приехать. Потом он рассказал обо всем, что произошло с ним в Лондоне. Лицо тетушки всё больше и больше сияло по мере того как Чарли рассказывал о своих приключениях. А он должен был рассказывать подробно даже о том, что он ел и пил и какое было белье на его постели в этом великолепном сказочном отеле.

– Довольно обо мне, – наконец заявил он. – И так много разговоров о пустяках. Я хочу послушать вас.

Лицо тетушки омрачилось.

– Мы, Чарли, ничего. Держимся. Пока живы, как видишь. Заходит доктор, он присматривает за мной. Просто даже смешно. Говорит, что мне нужен покой, а сам кричит, как здоровенный буйвол.

– Почему?

– Не надо смотреть на меня так, мальчик. Он один из наших друзей, мы знакомы с ним вот уже двадцать пять лет. Он кричит, потому что всё ему не нравится. Он не может отправить меня в лечебницу, потому что список тех, кто ждет своей очереди, длиной в целую руку. Да я и не очень хочу ехать – кто будет заботиться о моих двух непутевых мужчинах и глупенькой девчонке? Но доктор говорит, что ехать надо и не может отправить, а мы не можем заплатить, вот так всё и получается. Послушал бы, что он говорит. Он самый настоящий красный, такой же, как Джонни. И голова и мысли – всё красное, вот какой у нас доктор. Но он – чудесный человек. Он лечит меня, хотя знает, что мы не можем заплатить и не имеем права на лечение по страховке.

– Не имеете право на лечение по страховке? Как же так?

– Потому что твой дядя без работы уже больше чем три года. А после трех лет безработный не имеет права на бесплатное лечение по страховке и вообще ничего не имеет. Таких доктора всегда признают безнадежными.

– Дядя больше чем три года безработный!

– Три года! За шесть лет он работал всего пять месяцев. Только подумай, Чарли, твой дядя Том, Том Аддерсон, один из лучших механиков, которые когда-нибудь работали у Стерков, – а ведь моторы Стерков знают во всем мире, – дошел до такого вот. Ты помнишь, каким он был?

– Да, – подтвердил Чарли. – Он изменился, на мой взгляд.

– Он очень переменился, мой мальчик. С того времени, когда ты был здесь, он постарел на двадцать лет. Такая жизнь его просто убивает, просто убивает. И не нужда – хотя нужда тоже ужасна, – но то, что он чувствует, что он не нужен. Его убивает безделие. Я знаю, мы не должны жаловаться, мы всё-таки кое-как живем, многие живут куда хуже нас, но иногда он говорит, когда ему особенно тяжело, всякое. Он говорит: «Что ж, Нелли, пора умирать. Моя жизнь кончилась». Я не разрешаю ему говорить так – так вот отчаиваться. Жить так хорошо! Так хорошо жить! – говорю я ему. – У нас еще будет хорошее…