Понимание

А с Надеждой Николаевной мы переписываемся сейчас.

«В лице Петра Константиновича, — рассказывала она мне в одном из последних писем, — я потеряла духовного наставника; когда он умер, я ощутила страшное одиночество, вокруг меня была масса людей, а мне не хватало его одного.

Я рассказываю о нем моим девочкам и с отрадой вижу, что его мысли, его любовь к человеку как бы обретают в них новую жизнь. Это, наверное, и есть бессмертие.

Когда в Кремле он поцеловал мне в тот студеный день руку, я испытала, может быть, самое глубокое потрясение в жизни, но не подумайте, что в нем были жалость или даже сострадание к человеку намного старше меня и совершившему известную — как ему казалось — „неловкость“ или бестактность.

Ведь я была его ученицей. По его „шкале отношений“ у учениц рук не целуют. Нет, нет, не берусь разбирать и анализировать это чувство, но если в нем и было что-то явственное, как любил говорить Петр Константинович, „определяющее“, то глубочайшая нежность и восхищение чистотой этого большого сердца.

Недавно мои девочки писали сочинение на тему одной из Ваших последних книг „…Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей“.

Я читала их полудетские, наивные соображения о любви, об отношениях мужчины и женщины, о любви „земной“ и возвышенно-платонической и думала о том, насколько жизнь богаче всех наших юных и взрослых умозрений и как неисчерпаем человек. И если ответить как можно лаконичней на вопрос, чему меня научил мой учитель, то я опять и опять повторю то, что говорила Вам при первой встрече: он научил меня понимать неисчерпаемость человеческой души».

Диалог на литературно-художественные темы

Первое письмо от Константина Григорьевича Киселева я подучил несколько лет назад.

Письмо совершенно незнакомого человека удивило меня тем, что не было в нем естественного «чувства дистанции»; казалось, работали мы с ним как соавторы долгие годы, обдумывали, искали, выстраивали и вот теперь, когда все осталось позади, он опять мыслью возвращается к нашему совместному детищу. Иногда радуется, порой сожалеет. Одобряет скромно, ибо не пристало серьезному человеку тешиться самовосхвалением. Судит же строго, но не меня будто бы, а себя самого, который рядом был и не помог.

Меня потрясло в его письме огромное понимание того, что я написал, — понимание, которое может, казалось, родиться только как результат долгого общения, долгого всматривания друг в друга.

Я посмотрел на обратный адрес — Томашполь; узнал, что это поселок городского типа.

В городе — сахарный завод и несколько небольших фабрик. Когда-то Томашполь стоял на большой византийской дороге, которая шла по Днестру и дальше на Киев. В этом маленьком, как в старину говорили, захолустном городе и живет Киселев.

Мы начали переписываться; он сообщил мне, что уже вышел на пенсию, был диспетчером автобазы сахарозавода, а до этого — на разных небольших должностях: секретарем завкома, секретарем поселкового Совета, помощником бухгалтера; библиотека его насчитывает сейчас десять тысяч томов, собрана она в послевоенные десятилетия. До войны в библиотеке Киселева было шестнадцать тысяч книг, но все они погибли…

Семьсот томов в библиотеке Киселева — с автографами писателей. Писать любимым авторам начал он давно. Первое письмо написал Горькому, второе — Фадееву, третье — Твардовскому. Получил ответы, и они перевернули его душу, его жизнь. Он совершил неожиданное открытие: письма, которые он отважился написать, важны не только для него, но и для них, писателей. Он стал писать углубленней, ответственней. Чтобы лучше понимать работу писателей, решил окунуться в литературоведение и постепенно им увлекся.

В увлечении этом он и был ранен — одним ответным письмом. Киселеву понравилась фундаментальная работа известного литературоведа, доктора филологических наук Д. Д. Обломиевского «Французский классицизм». Он написал автору большое письмо, через некоторое время получил ответ, но не от Обломиевского, а от доктора филологических наук Е. М. Евниной. Она сообщала, что Обломиевский недавно умер и в издательстве письмо к нему передали ей. Она писала, что ей «ужасно по-человечески и по-женски» жаль, что Дмитрий Дмитриевич не успел получить письмо Киселева из Томашполя.

«Мы не очень балованы откликами наших читателей, и каждое такое письмо, доказывающее, что не зря трудился, — это, конечно, большая радость для исследователя. Что касается содержания Вашего большого письма, то я поразилась, как Вы, не будучи филологом, не только глубоко поняли книгу Д.Д., но, кроме того, видимо, и независимо от нее, много читали и о многом узнали. Вы даже дополняете кое в чем Дмитрия Дмитриевича. Откуда у Вас такие познания и литературные интересы? Может быть, Вы когда-то учились и работали в нашей области?»

А ранило Киселева, что он опоздал — опоздал с письмом: автор умер. Он понял эту последнюю работу писателя как завещание — завещание, обращенное лично к нему, Киселеву.

Он решил делать все от него зависящее, чтобы письма его больше не опаздывали: сократил до минимума отдых, даже сон.

Киселев написал автору книги «Поэзия Плеяды» Ю. Випперу, и автору книги «Итальянская литература XVIII века» Б. Реизову, и автору книги «От Кантемира до наших дней» Д. Благому, и автору книги «Лев Толстой как художник» М. Храпченко, и автору книги «Творчество Ф. М. Достоевского» Г. Поспелову большие письма и получил от маститых литературоведов ответы.

В этих ответах сквозило то же удивление, которое чувствовалось в письме Евниной: откуда у него, Киселева, обширные познания, выношенные мысли о художниках, литературах, эпохах?

Киселев, чувствуя удивление, не обижался. Действительно странно. Диспетчер автобазы сахарозавода в маленьком Томашполе, а пишет о Кантемире или забытых итальянских поэтах восемнадцатого века!..

Все это известно стало мне, потому что я попросил Киселева познакомить меня с ответами писателей на его письма. Читая ответы эти, думал я о том, как, в сущности, все мы, пишущие, одиноки, особенно в часы работы за письменным столом, как не уверены в себе, когда написанное от нас уходит в большой мир к читателю, с каким детским нетерпением ждем ответа из этого большого мира.

Киселев сумел стать человеком, который нужен писателю как внезапный доброжелатель, как неожиданный друг. Вот что пишут ему люди с большим, пожалуй, даже мировым именем: «Спасибо Вам: что Вы есть», «Стоило родиться, для того чтобы получить такое письмо, как Ваше», «Я был болен, Ваши письма помогли мне выздороветь».

Часто пишет он и тем, кто не избалован известностью; порой у писем его бывает неожиданная судьба.

Написал он письмо автору книги «Чайковский. Путь к мастерству» Н. Туманиной. Та ответила ему, поблагодарив за понимание, что ожидается выход второго тома ее работы о Чайковском и она этот том ему непременно подарит.

Но время шло, а Киселев второго тома все не получал. Он отважился, написал опять; ему ответил мальчик, сын Туманиной, он написал ему о том, что мама умерла, он остался один. И опять показалось, что это завещано ему: и том, второй, и мальчик. Будто бы распечатали тайный конверт с последней волей, а там — имя его, Киселева. Он начал переписываться с сыном Туманиной. Когда второй том, наконец, вышел, Саша послал его Киселеву, надписав: «От Вашего сына».

Киселев не только получает книги от писателей, но он и дарит их сам любимым авторам. В. Лебедевой, чья книга «Борис Михайлович Кустодиев» ему понравилась, он послал к 8 Марта объемистый том, в котором собраны статьи о Б. П. Виппере. Лебедева, поблагодарив за подарок, писала:

«Вы растрогали меня чрезвычайно. Дело в том, что Б. П. Виппер, чьей памяти посвящен этот том, вышедший ничтожным тиражом, мой учитель. Я получила подарок, о котором мечтала».