Страница 3 из 8
Постепенно, во время нескольких следующих сессий стало выясняться, что Питеру доставляли удовольствие мысли о том, как сильно он расстраивает людей, внезапно бросая работу или прекращая общаться с друзьями. Он дважды приводил к краху процесс психоанализа – сначала когда перестал приходить на наши встречи, а потом когда симулировал самоубийство. В первой фазе анализа мне просто не удалось понять, насколько сильно ему нравится таким жестоким образом расстраивать людей. Но зачем и почему он это делал?
Для маленького ребенка акты насилия являются кошмарным, неподконтрольным и сотрясающим до основ переживанием, и эмоциональные последствия этого переживания могут проявляться у него до самого конца жизни.
Родители Питера развелись, когда ему было всего два года. Вскоре после развода его мать снова вышла замуж. Во время второй фазы психоанализа Питер разыскал своего биологического отца и вызвал на откровенный разговор мать. Он обнаружил, что его мать состояла во внебрачной связи с мужчиной, который впоследствии стал ему отчимом, а также узнал, что и отец, и мать беспробудно пили. Кроме всего этого он выяснил, что первые два года своей жизни он прожил совсем не так, как ему все время рассказывали. И мать, и отец признались, что не могли справиться со своими родительскими обязанностями и часто били его.
Питер рассказал мне, что отец плохо помнил тот период своей жизни и говорил только, что это были ужасно тяжелые, безрадостные времена.
– Мама же плакала и все время повторяла, что очень виновата передо мной, – добавил он. – Когда я родился, ей только исполнилось двадцать, и помощи ждать было неоткуда. Она говорила, что временами чувствовала, как буквально сходит с ума.
От этого признания Питеру стало немного легче. Сколько он себя помнил, его постоянно изводил страх. Облегчение, сказал он мне, ему принесло знание, что его страхи не беспочвенны, что он боится чего-то конкретного. Для маленького ребенка акты насилия являются кошмарным, неподконтрольным и сотрясающим до основ переживанием, и эмоциональные последствия этого переживания могут проявляться у него до самого конца жизни. Психологическая травма интериоризируется и начинает править нами при отсутствии сострадания со стороны окружающих. Но почему же Питер обернулся против самых близких ему людей?
Писательница Карен Бликсен говорила, что все беды можно перенести, сложив их в историю и рассказав эту историю другим людям. Но что, если человек не в состоянии рассказать эту историю? Что, если история рассказывает саму себя через него?
По поведению Питера было явно видно, что он не мог позволить себе чувствовать собственную слабость. Он видел опасность в зависимости от других. В двух словах историю Питера можно описать следующим образом: «Я – агрессор, наносящий травмы окружающим. Я никогда не буду ребенком, которому причинили боль». Но вместе с тем Питер чувствовал и потребность нападать на самого себя. Увеча себя в церкви, он разыгрывал как раз этот сценарий. «Я думал… ты жалкий маленький плакса. Я сделаю с тобой что захочу, и ты мне не сможешь помешать».
Я искренне верю, что, рассказывая свои истории, все мы пытаемся разобраться в своей жизни, но Питер был одержим историей, которую просто не мог рассказать. Не имея слов, он самовыражался другими способами. Со временем я понял, что со мной он разговаривал на языке своего поведения. Питер рассказывал свою историю, заставляя меня почувствовать шок, злобу и растерянность, то есть то, что, должно быть, чувствовал в детстве сам.
Писательница Карен Бликсен говорила, что все беды можно перенести, сложив их в историю и рассказав эту историю другим людям. Но что, если человек не в состоянии рассказать эту историю? Что, если история рассказывает саму себя через него?
Профессиональный опыт показывает мне, что детство заковывает нас в такие истории… В истории, озвучить которые мы так и не смогли, потому что никто не помог нам найти подходящих для этого слов. А когда мы не можем найти способ рассказать свою историю, эта история начинает править нами. Она приходит к нам в снах, выливается в симптомы психологических проблем, заставляет вести себя непонятным для нас самих образом.
Через два года после того, как Питер оставил то сообщение у меня на автоответчике, мы, по обоюдному согласию, решили закончить процесс психоанализа. Я считал, что поработать еще есть над чем, но он думал, что пришло время расстаться.
Все это произошло много лет назад. С тех пор Питер ни разу не попросил о встрече, но не так давно я встретился с ним в кинотеатре. Мы находились на разных концах фойе, но узнали друг друга сразу же. Питер что-то сказал женщине, которая стояла рядом с ним, и они подошли ко мне. Он протянул мне руку и познакомил со своей женой.
Поговорим о смехе
Понедельник, первый день после пасхальных выходных. Тепло и солнечно. Я немного приоткрыл окна у себя в кабинете, а потом вышел пригласить последнего на это утро пациента. Лили подскочила со стула, как только услышала, что я открыл дверь.
– Как же я рада, что снова оказалась здесь, – сказала она. – У моих родителей – форменный сумасшедший дом.
Лили только что вернулась из Нью-Йорка. Она вместе со своей девятимесячной дочерью Элис летала туда навестить родителей.
На рейсе Лондон – Нью-Йорк все было ужасно. Самостоятельно выбравшись из нью-йоркского аэропорта с дочкой и багажом, она обнаружила, что мать ждет ее снаружи, на тротуаре.
– Она обняла меня в своей обычной манере, – сказала Лили. – Она всегда зажмуривает глаза, а потом похлопывает меня по спине, будто у меня блохи.
Мать открыла дверь машины, и оттуда выскочил Монти, вечно слюнявый двадцатикилограммовый золотистый ретривер.
– Он сразу полез ко мне под юбку – нюхать, а мне это было не очень-то приятно. И я сразу задумалась: зачем она взяла в аэропорт собаку?.. Ведь машина-то не слишком просторная. А мама объяснила, что «так им будет проще всего познакомиться». В результате Элис ехала в детском кресле на заднем сиденье, я – рядом с ней, а Монти – «штурманом» – на переднем.
До конца визита ни мать, ни отец Лили не проявляли особенного интереса к тому, что происходит у нее в жизни. В доме постоянно орали два телевизора, а трапезничать все семейство усаживалось на краю кухонной стойки. Отец чаще всего ел, поставив рядом со своей тарелкой ноутбук.
– В самый последний вечер, хлопнув стакана три вина, я сказала родителям, что, вернувшись в Лондон, сразу же отправлю им целую тысячу фотографий Элис. Поймите меня правильно, у них фотографиями уставлены все комнаты в доме. На рояле у них целый лес рамок с фотографиями, но ни одной фотки их первой внучки я нигде в доме не увидела. А мама тут говорит: «Ой, божечки, ты что, не видела? Это же моя любимая!» А потом идет к себе в спальню, копается в комоде и вытаскивает портрет Элис. А потом улыбается и говорит: «Эх, обожаю эту фотографию». И отец сразу тоже говорит: «Эх, обожаю эту фотографию». Ну, и я тоже тогда: «Эх, и я обожаю». А сама думаю, какого хрена? Она что, считает, я умею взглядом, как рентгеном, комоды просвечивать?
Я с трудом сдержал смех.
Лили сделала небольшую паузу, а потом сказала:
– И вот, в последнюю ночь там мне приснился странный сон. Даже скорее кошмар. Все произошедшее в нем должно было меня расстроить, но я почему-то не расстроилась. В том сне Лили оказалась в группе людей, стоявших на берегу озера. Вместе со всеми она смотрела, как маленькая девочка пытается доплыть до деревянного плота.
Девочке было очень трудно, но она все-таки смогла добраться до плота и забраться на него. Тут прогремел гром и полыхнула молния. Девочка явно находилась в опасности, но никто не обращал на это никакого внимания. Где же были мать малышки, ее отец?
Лили попросила родителей присмотреть за Элис, а сама прыгнула в воду и поплыла к девочке. По черной воде озера гуляли большие волны, и удерживать голову маленькой девочки над поверхностью было очень сложно.