Страница 14 из 24
— А что ты думаешь, — сказал он, весело посмотрев на меня своими синими глазами. — Может, собака и правильно решила задачу. — Но вдруг он потемнел в лице и с натугой выговорил: — Богатство… Кареты, бриллианты, манто… Будь оно проклято все!..
Некоторое время он сидел молча и смотрел куда-то вбок, хотя там было темно и пусто. Потом потянул к себе книжку и стал читать дальше. Но губы у него больше не морщились, а на лбу так и осталась складка.
Книжку мы читали целую неделю — каждый вечер по одной главе. А когда кончили, то мне было и радостно, что Каштанка нашла своих хозяев, и грустно, что толстенький бритый человек потерял сначала гуся Ивана Ивановича, а потом и Каштанку. Как он, наверно, горевал!..
— Понравилась тебе книжка? — спросил Петр.
— Ох, так понравилась, так понравилась!.. — Я не знал, как высказать то, что чувствовал.
— Ну так возьми ее себе.
От восторга у меня перехватило дыхание.
— А если… А если лотошник придет за ней?
Петр засмеялся:
— Не придет. Я тебя обманул. Книжку эту я купил. Вижу, что ты смутный ходишь, взял и купил.
Я схватил руку Петра и прижался к ней губами. Петр руку отдернул и сердито сказал:
— Вот это зря! Ты никому — слышишь? — никому руку не целуй! Только матери можно.
13. Опять у Зойки
Хотя в оба зала народу набивалось полно, все-таки редко кто из босяков пил чай. Дамы-патронессы, от которых с появлением Петра не стало отбою, затеяли новое дело. Чтобы босяки и нищие пили на подаяния чай, а не водку, попечители придумали чековые книжки. В каждой книжке пятьдесят листиков, и на каждом листике напечатано:
Настоящий чек принимается
в чайной-читальне общества трезвости
вместо одной копейки монетой
Дамы-патронессы разослали во все дома письма. Они писали, что подавать милостыню деньгами не надо, а надо подавать чеками, и тогда пьянство в городе будет выведено начисто. Но босяки и нищие были тоже не дураки: набрав чеков побольше, они по дешевке продавали их базарным торговкам, а сами шли в монопольку. В чайную же являлись уже пьяненькие.
Маше, Вите и мне прибавилось работы: мы ходили по домам и продавали чековые книжки. Подойдем к двери, постучим или надавим кнопку — и ждем. Выходит хозяин или хозяйка и спрашивает, чего нам надо. Отвечала обычно Маша:
— Нас прислали дамы-патронессы из общества трезвости. Мы принесли вам чековую книжку для пьяниц. Пожалуйте полтинничек.
Получив полтинник, мы прятали его Витьке в карман, а карман, чтобы не залезли чики-рики, зашпиливали английской булавкой. Но чаще нам говорили:
— Идите вы с вашими дамами-патронессами знаете куда!..
И захлопывали перед носом дверь.
Все-таки ходить по домам было интересно, а то ведь все в чайной да в чайной. Только если мы долго ходили, у меня начинали болеть ноги, и я весь раскисал. Тогда Витька говорил: «И чего он с нами увязался! Сидел бы дома». Но Маша всегда меня защищала и оставляла где-нибудь посидеть — или в лавочке, или в парикмахерской. Потом они за мной заходили, и мы возвращались домой вместе.
Однажды мы шли около железнодорожного переезда. Я сказал:
— У меня ноги болят. Я посижу около будочки.
Маша и Витя пошли дальше, а я открыл дверь и вошел в будку. Рыжая лежала на топчане, укрытая старым ватным одеялом. Лицо у нее было желтое. Увидя меня, она зашевелила бескровными губами и слабым голосом сказала:
— Бабуленька, посмотри, кто к нам пришел. Заморышек пришел.
Бабка, нагнувшись над тазом, что-то стирала. Ее серые космы свисали к самой воде.
— Вот и хорошо, что пришел, а то ты одна совсем тут затомилась.
— Ты больна? — спросил я.
Рыжая упрямо качнула головой:
— Была больна, а теперь уже здоровая.
— Ну-ну, здоровая! — заворчала бабка. — Одна тень от тебя осталась. Фелшар сказал, цыпленком кормить надо, а где его, того цыпленка, взять! Цыпленок, гляди, двугривенный стоит. Кусаются они нынче, цыпленки эти.
Я подсел к рыжей на топчан и сказал:
— Хочешь, я тебе сказку расскажу?
Она слабо улыбнулась:
— Про гуся? Про гуся я и сама знаю.
— Нет, эту ты не знаешь. Я про другого гуся, про Ивана Ивановича.
Она повеселела:
— Ой, умора! Да разве ж гусей зовут по-человечьи?
— Зовут. Вот слушай.
Я хотел ей рассказать все, что мы с Петром прочли в книжке, но с самого начала сбился, запутался и умолк.
— Нет, — сказал я, — лучше я тебе все это прочту. Вот приду еще раз и принесу книжку.
— А ты разве умеешь читать? — недоверчиво спросила она.
— Умею.
— Ну, прочти. Тебя Гришей зовут?
— Что ты! Меня Митей зовут. А ты — Зойка, я знаю.
Кто тебе сказал? — удивилась она.
— Тебя так на базаре называли, когда ты барыню отбрила, помнишь?
— А, ту, мордастую! Ты тоже видел? Я ее еще и не так! — Она посмотрела на меня смеющимися глазами и задорно сказала: — Меня все знают, вот я какая!
— Ну и дурочка, — проворчала бабка. — Живи потихонечку — и тебе хорошо будет.
Зойка свистнула. Я никогда не слышал, чтобы девочки свистели.
Теперь, когда мы отправлялись продавать чеки, я всякий раз засовывал под рубашку книгу. Но ходили мы на другие улицы и только дня через три попали опять к переезду. Зойка еще лежала.
— Принес? — спросила она сердито. — Небось скажешь, что забыл?
— Нет, что ты! — ответил я. — Принес.
— Долго ж ты нес.
Я вынул книгу и опять примостился на топчане. Зойка взяла ее у меня из рук и недоверчиво полистала.
— Ладно, читай. Посмотрю, какой ты чтец. Может, ты и по покойникам читаешь?
— Вот и опять дурочка, — ласково пожурила бабка. — Кто он, псаломщик? Читай, Митя, не обижайся: она недужная.
Оттого, что книжку эту мне читал Петр, а потом я сам ее перечитывал два раза, я больше уже не запинался и читал так, точно знал каждую строчку наизусть. Сначала Зойка смотрела на меня сердито и недоверчиво, потом совсем забыла обо мне и слушала, расширив свои зеленые глаза и полуоткрыв рот. А под конец стала хватать меня за руки и выкрикивать:
— Постой, постой! Как он сказал? Ха-ха-ха!.. Ой, умора!..
— Ну, Каштанка! — в свою очередь, откликалась бабка из своего угла. — Попала в переплет собачка!
Я прочитал первую главу и закрыл книжку.
— Читай! — крикнула Зойка и даже толкнула меня ногой.
Но я боялся, что Маша и Витя будут искать меня и ругаться, и поспешил к двери, а книжку оставил Зойке.
— Читай сама, — сказал я. — Да поскорей, а то мне книжка нужна.
Через несколько дней я опять попал в будку. Зойка по-прежнему лежала и, мне показалось, стала еще желтей лицом.
— Ну, прочитала? — спросил я.
Зойка молчала. Бабка вздохнула и понуро сказала:
— Как же она прочтет, если она неграмотная.
Зойка так и подскочила на топчане.
— И неправда твоя, и неправда! Я все буквы знаю!
— Буквы знаешь, а складывать их не умеешь, — стояла на своем бабка.
Но Зойка не сдавалась.
— А вот и умею! А вот и умею!..
Она вытащила из-под подушки замусоленный букварь и стала водить пальцем под строчкой.
— О! — выкрикивала она буквы. — В! Ц! А! Овечка! Видишь, бабка, прочитала! Овечка!
— Не овечка, а овца, — поправил я.
— Ну, овца. Это ж все равно. Видишь, и на картиночке овечка с рожками.
— Вот по картиночкам ты и читаешь, — упорствовала бабка. — Не будь картиночек в букваре, ты б и одного словечка не сложила.
Зойка с размаху швырнула букварь в угол и отвернулась к стене. Полежав так немножко, она успокоилась и опять повернулась к нам.
— Ну, читай, — приказала она мне.
И не отпустила, пока я не дочитал всю книжку. Слушая, она то переливчато смеялась, то задумывалась и тогда делалась похожей на взрослую. С таким задумчивым видом она выслушала всю главу, в которой рассказывалось, как умер гусь Иван Иванович.
— Вот так и я умру, — сказала она и плотно сжала бескровные губы.