Страница 11 из 46
— Это я только что сделал, милая мама, — возразил он.
— Я боюсь, что ты поспешил, милое дитя. Девушка, на которую пал твой выбор, решительно не обладает моральными качествами, которых может желать любящий муж.
— Что? Нравственные достоинства Амелии? Кто может сказать что-либо против!
— Нет, нет, я не говорю о ней ничего дурного, но её отец, как ты знаешь, вольнодумец…
— Уверяю тебя, что меня только радует, быть близким к человеку, который имеет свободный образ мыслей, без отношения к каким-либо интересам.
— Оставим его в покое, Фритиоф, — но у тебя есть старые связи.
— Что?.. Должен я…
— Ты играл сердцем Лизы?..
— Что, кузины Лизы?
— Да, Лизы. Разве вы не смотрели с детства друг на друга, как на будущую пару, и разве ты не думаешь, что она все свои надежды на будущее возлагала на тебя.
— Вы играли нами и нас сосватали, но не я! — возразил он.
— Но подумай о своей старой матери и о своих сестрах, Фритиоф! Ты хочешь в этот дом, который был всегда нашим старым гнездом, привести чужую девушку, которая будет иметь право всё взять в руки и распоряжаться всем по своему желанию.
— Ах, так вот что! Лиза предназначается быть хозяйкой.
— Не предназначается, но мать всегда имеет право выбрать будущую жену своего сына, и никто не сумеет этого сделать так, как она. Неужели ты сомневаешься в моих лучших намерениях. Скажи, можешь ты думать, что твоя собственная мать хочет тебе повредить?
Нет, этого господин Фритиоф не мог думать. Но ведь он не любил Лизы! Ведь ей достаточно, что он ее любит, как сестру, конечно? Ах, любовь, любовь — такая непостоянная вещь, на нее нельзя полагаться. Но дружба, однородность воззрений и привычек, общность, интересов, основательное знакомство с характером — это всё лучшие гарантии счастливого супружества. Лиза — трудолюбивая девушка, домовитая и порядочная и, конечно, она сделает свой дом настолько счастливым, насколько этого можно пожелать.
Фритиоф не видал никакого другого исхода, кроме как попросить себе время подумать.
Вдруг, удивительно быстро, все тетки сделались здоровыми, так что визиты доктора стали излишними.
Когда доктор все-таки приходил, с ним обращались как с человеком, который явился всё выведать, чтобы совершить потом кражу со взломом.
Он был очень проницательный человек и сейчас же угадал положение вещей, и когда Фритиоф делал ответный визит, с ним обошлись, как с изменником. Этим кончились всякие сношения.
Между тем, Фритиоф сделался совершеннолетним. Тут началась форменная осада. Тетки перед ним пресмыкались и доказывали всячески новому хозяину свою необходимость, обращаясь в то же время с ним, как с непонимающим ребенком. Сестры ухаживали за ним больше, чем раньше; кузина Лиза начала заботиться о своем туалете; стала носить корсет и завивать волосы. Она вовсе не была некрасивой девушкой, но у неё был холодный взгляд и…
Для Фритиофа во всяком случае она была бесполым существом, к которому он был совершенно равнодушен — до сих пор он никогда в ней не видел женщины.
Теперь, после разговора с матерью, он чувствовал себя стесненным в присутствии Лизы, особенно когда она становилась навязчивой. Он встречал ее всюду, на лестнице, в саду, даже в конюшне. Однажды утром, когда он лежал еще в постели, она вошла к нему и попросила башмачный крючок. Она была в пеньюаре и сделала вид, что ей стыдно.
Благодаря всему этому, она стала ему делаться противной, но в то же время она занимала его думы.
Мать всячески старалась уговорить сына и дочерей, а тетки неуклонно делали вид, что свадьба приближается.
Жизнь для молодого человека сделалась невыносимой. Он не видел никакого выхода из этих сетей. Лиза сделалась для него чем-то другим, чем сестра и товарищ, не ставши от этого более любимой. Но благодаря мысли о возможности супружеского соединения с ней, она сделалась, наконец, женщиной в его глазах, хотя и несимпатичной, но все-таки женщиной. Женитьба несла с собою по крайней мере перемену теперешнего состояния; может быть, это было спасением. Кроме неё он не видел другого женского существа, и в конце концов она была, может быть, так же хороша, как всякая другая.
Наконец, он отправился к матери и сообщил свои условия на свадьбу с Лизой: собственное хозяйство в соседнем флигеле и собственный стол; мать должна была вместо него поговорить с Лизой, так как сам он не мог.
Компромисс был принят, и Лиза предоставила себя объятию Фритиофа и его видимо холодному поцелую. Они плакали оба и сами не знали о чём.
Впрочем, всё осталось по-прежнему, только опека со стороны теток и сестер еще больше увеличилась. Они исправили боковой флигель, расставили мебель, разделили комнаты и распределили всё — Фритиофа ни о чём не спрашивали. И начались приготовления к свадьбе. Были разысканы и приглашены старые, полузабытые родственники, и, наконец, наступила свадьба.
На другой день утром в восемь часов Фритиоф был уже на ногах. Он покинул спальню как можно скорее, отговариваясь важною работой в поле. Лиза всё еще дремала и ничего не имела против, она только напомнила, и это звучало как приказание:
— Не забудь, что в одиннадцать часов завтрак.
Он пошел в свою комнату, надел большие сапоги и охотничью куртку, взял ружье из шкафа и пошел в лес. Был прекрасный октябрьский день с инеем.
Фритиоф шел быстрыми шагами, как бы боясь, чтобы его не позвали назад, как бы желая от чего-то убежать. Свежий утренний воздух подействовал на него как ванна. Он чувствовал себя свободным и был счастлив, что ему не мешали идти так с ружьем. Но он был подавлен. До сих пор он имел свою спальню для себя, мысли дня и ночные сны были по крайней мере его собственностью — теперь этого не было. Общая спальня казалась ему чем-то отвратительным. Он никогда не предполагал, что лицемерие жизни так велико, никогда не думал, что вся мимозообразная женственность есть ничто иное, как страх перед последствиями. Да, если бы это была дочь доктора или садовника! Тогда совместная жизнь с ними было бы благословением, а не как теперь — нечто угнетающее, некрасивое. Без цели шел он через лес, не думая об охоте, наконец, ему захотелось услыхать звук своего ружья и увидеть падающего зверя, но он не мог ничего отыскать. Птицы уже улетели, только белка поглядывала на него с высокого дерева своими черными глазками. Он взял ружье и взвел курок, но ловкое животное было уже давно на другой стороне ствола. Выстрел подействовал на его нервы как успокоение. Он сошел с дороги и пошел. Он был в очень расстроенном состоянии, отвертывался от каждого гриба и страстно желал увидеть змею, разбить ей голову или застрелить ее из ружья.
Наконец, он вспомнил о том, что ему нужно домой и что сегодня его свадебное утро. При мысли о назойливых взглядах, которые его встретят по возвращении домой, ему сделалось так тяжко, как будто его должны были наказать за какой-нибудь проступок, за проступок против нравственности и, что было хуже всего, против природы. Он хотел бы убежать от всего этого на край света, но как мог он это сделать!
Наконец, он устал передумывать непрестанно те же самые мысли, он не получил от этого ничего, кроме сильного голода, и отправился домой завтракать.
Когда он вошел на двор, все свадебные гости стояли на веранде и приветствовали его веселым криком «ура!!». Колеблющимися шагами прошел он через двор и слушал с дурно скрываемой досадой шутливые вопросы гостей о состоянии его здоровья. Он повернулся к ним спиной и быстро пошел домой, не замечая, что его жена также стояла в группе и ждала, чтобы он с ней поздоровался.
Завтрак, благодаря ироническим и язвительным замечаниям гостей и нежности его молодой жены, сделался для него пыткой, которую он никогда не мог забыть. Этот день радости превратился для него в самый отвратительный день, который он когда-либо переживал.
Через два месяца молодая женщина была взята под опеку сестер и теток, настоящих хозяев дома. Фритиоф как был, так и остался самым молодым и неразумным. Его совета иногда спрашивали, но никогда согласно ему не поступали, и всё по прежнему было предоставлено их заботам. Обеды вдвоем скоро были признаны невозможными, он упрямо молчал, и Лиза, которая не могла этого переносить, прибегала к помощи громоотвода, который явился в виде одной из сестер, переселившейся во флигель молодой четы. Фритиоф пытался сделать различные попытки эмансипироваться, но все они пресекались высшею властью: их было больше, и они говорили так много, что он убегал в лес. Приближающийся вечер он теперь всегда встречал с возмущением. Он ненавидел спальню, куда входил как преступник на эшафот.