Тереза Ракен. Жерминаль

По дороге он прихватил чиновника управления Орлеанской железной дороги и старика Мишо, которых пригласил в шаферы. Когда они приехали в магазин, все уже были наготове: тут находились Гриве и Оливье — шаферы Терезы — и Сюзанна, любовавшаяся невестой, как девочки любуются куклой, которую они только что нарядили в новое платьице. Г-жа Ракен, хотя и передвигалась с трудом, все же пожелала всюду сопровождать детей. Ее посадили в экипаж и отправились.

В мэрии и в церкви все прошло вполне пристойно. Спокойный, скромный вид брачащихся был отмечен и по достоинству оценен. Они произнесли решающее «да» с таким волнением, что даже Гриве растрогался. Они пребывали словно во сне. Пока они тихо стояли рядом на коленях или сидели, неистовые мысли помимо воли обуревали и терзали их. Они избегали смотреть друг другу в глаза. Когда они вновь сели в экипаж, им показалось, что они стали как-то чужды друг другу.

Было решено, что свадебный обед состоится в небольшом ресторанчике на холме Бельвиль, в тесном семейном кругу. Приглашены были только семейство Мишо да Гриве. В ожидании шести часов молодожены и приглашенные прокатились по бульварам; потом все направились в погребок, где в отдельном кабинете, выкрашенном в желтый цвет и провонявшем пылью и вином, уже был накрыт стол на семь персон.

Обед прошел не так уж весело. Молодожены были серьезны, задумчивы. С самого утра они чувствовали себя как-то странно и даже не старались дать себе в этом отчет. Быстрота, с какой были выполнены формальности и совершен обряд, навеки сочетавший их, сразу же их как-то ошеломила. Последовавшая затем долгая прогулка по бульварам укачала и разморила новобрачных; им казалось, что эта прогулка длится несколько месяцев; впрочем, они охотно поддавались однообразию мелькавших перед ними улиц, они взирали на магазины и на прохожих мертвым взглядом, ими овладело какое-то дурманящее оцепенение, которое они старались стряхнуть с себя громким хохотом. В ресторане они почувствовали удручающую усталость, придавившую их тяжким гнетом, и все возраставшее оцепенение.

Сидя друг против друга, они натянуто улыбались и поминутно впадали в какую-то мрачную задумчивость; они ели, отвечали, двигали руками, как машины. В их уставшем сонном уме бесконечной вереницей проносились все те же мысли. Они были обвенчаны, однако отнюдь не ощущали, чтобы в их положении что-то изменилось; это очень удивляло их. Им чудилось, что между ними зияет все та же пропасть; временами они спрашивали себя: как же им перешагнуть через нее? Когда их разделял какой-нибудь предмет, они чувствовали себя совсем как накануне убийства, когда между ними стояла преграда. Потом они вдруг вспоминали, что вечером, немного позже, лягут спать вместе; тогда они с удивлением смотрели друг на друга, не понимая, почему это будет им позволено. Они не сознавали своего союза; наоборот, им мерещилось, будто их бесчеловечно разлучили и они далеко-далеко друг от друга.

Гости, глупо хихикавшие вокруг, потребовали, чтобы молодожены перешли на «ты» и тем самым рассеяли последние остатки неловкости; поэтому Лоран и Тереза говорили невнятно, краснели; они никак не решались при всех обращаться друг с другом как влюбленные.

От долгого ожидания чувственность у них притупилась, все прошлое куда-то сгинуло. Неистовство похоти затихало, они теперь даже забыли ту радость, которую испытывали утром, глубокую радость, охватившую их при мысли, что отныне им уже больше не придется трепетать от страха. Они престо устали и оторопели от всего происходящего; события дня кружились у них в голове, непонятные и чудовищные. Они неподвижно сидели, молча улыбаясь, ничего не ожидая, ни на что не надеясь. Но где-то на самом дне их изнеможения мучительно билась глухая тревога.

При малейшем повороте головы Лоран ощущал резкое жжение; воротничок впивался ему в шею и царапал шрам, оставшийся от укуса Камилла. В то время как мэр читал ему соответствующую статью гражданского кодекса, в то время как священник говорил ему о боге, — в любую минуту этого бесконечного дня Лоран чувствовал, как зубы утопленника вонзаются в него. Минутами ему чудилось, будто кровь струйкой стекает по его груди и вот-вот выступит на белом жилете.

Госпожа Ракен в глубине души была признательна молодоженам за то, что они так серьезны; шумная радость была бы для несчастной матери оскорбительна; она представляла себе, что сын незримо присутствует здесь и сам передает Терезу в руки Лорана. Гриве придерживался иного образа мыслей: он считал, что свадьба проходит недостаточно весело, и всячески старался расшевелить собравшихся, несмотря на Мишо и Оливье, которые взглядами осаживали его всякий раз, как он порывался подняться, чтобы сказать какую-нибудь глупость. Один раз ему все-таки удалось выскочить. Он предложил тост.

— Пью за здоровье детей новобрачных, — лихо провозгласил он.

Пришлось чокаться. Тереза и Лоран страшно побледнели. Им никогда не приходило в голову, что у них могут родиться дети. Эта мысль пронзила их ледяным ознобом. Они судорожно чокнулись и пристально посмотрели друг на друга, удивленные и напуганные тем, что сидят тут, один возле другого.

Обед кончился рано. Гости пожелали проводить молодоженов до их брачного ложа. Когда вся компания вернулась в магазин, не было еще и половины десятого. Торговка искусственными драгоценностями еще сидела в своей будочке, перед ларцом, обитым синим бархатом. Она с любопытством подняла голову и, улыбаясь, уставилась на молодых. А они заметили ее взгляд и пришли от него в ужас. Быть может, старуха знает об их прежних свиданиях, сыть может, она видела, как Лоран прокрадывался в коридор?

Тереза вскоре удалилась в сопровождении г-жи Ракен и Сюзанны. Пока молодая занималась ночным туалетом, мужчины расположились в столовой. Измученный, уставший Лоран не испытывал ни малейшего нетерпения; он снисходительно слушал сальные шуточки Мишо и Гриве, которые в отсутствие дам пустились во все тяжкие. Когда Сюзанна и г-жа Ракен вышли из спальни и старая торговка взволнованным голосом сказала Лорану, что жена ждет его, он вздрогнул и на мгновение замер в замешательстве; потом он судорожно пожал тянувшиеся к нему руки и, держась за косяк двери, как пьяный, вошел к Терезе.

XXI

Лоран тщательно затворил за собою дверь; минуту он неподвижно стоял, прислонившись к косяку, и тревожно, в смущении оглядывал комнату.

В камине полыхало яркое пламя; оно разбрасывало широкие желтые снопы света, плясавшие на стенах и на потолке. Пламя озаряло комнату ярким колеблющимся светом, сравнительно с которым лампа, стоявшая на столе, совсем меркла. Г-жа Ракен постаралась обставить спальню понаряднее; теперь комната была вся белая и благоухала, словно предназначалась служить гнездышком для юной, чистой любви. Старуха украсила кровать кружевами, а на камин поставила большие букеты роз. В комнате веяло уютным теплом и нежным ароматом. Воздух как бы затих, умиротворился, словно пронизанный сладострастной истомой. Хрупкая тишина нарушалась только сухим потрескиванием дров. Можно было подумать, что здесь — блаженное уединение, никому неведомый теплый, благоуханный уголок, куда не долетает уличный шум, уголок, созданный и уготованный для чувственных наслаждений, для таинств страсти.

Тереза сидела на низеньком стуле, справа от камина. Подперев подбородок рукой, она пристально смотрела на яркое пламя. Когда Лоран вошел, она не обернулась. Она была в нижней юбке и ночной кофточке с кружевами, и жаркий свет камина подчеркивал резкую белизну ее одежды. Кофточка немного спустилась с плеча, обнажив розовое тело, чуть прикрытое прядью черных волос.

Лоран молча сделал несколько шагов. Он снял с себя фрак и жилет. Затем он снова взглянул на Терезу; она по-прежнему сидела не шевелясь. Он, видимо, колебался. Потом он заметил ее обнаженное плечо и с трепетом склонился, чтобы прильнуть к нему губами. Молодая женщина резко повернулась, уклоняясь от ласки. Она устремила на Лорана взгляд, выражавший такую странную брезгливость и ужас, что он отступил, смущенный, растерянный и как бы сам охваченный страхом и отвращением.