Черная Пасть

- А другие говорят, что соль на Кара-Богазе собирал, - подстраиваясь под рассказчика, вставил Виктор Степанович.

- Дослушай заику до конца... - продолжал Ковус-ага. - Вспомнил я про спасенных, которых потом провожал в Красноводск. Как ни торопился Алдан, добрался он до Кара-Ада после казаха и ученого со свистулькой в горле... Те уже копошились на берегу, отделяя живых от мертвых. Живых снесли к кострам. Отхаживали их водой и водкой... Другого лекарства не было под руками. Первым пришел в себя матрос. Он косоглазо взглянул на приплывших и упал без памяти на руки чабану. Уже в лодке удалось от него кое-что узнать. Из пленников Кара-Ада, брошенных в штормовом, январском море белогвардейцами, осталось в живых только пятнадцать... Кости остальных до сих пор находят в разных концах острова и сносят в братскую могилу, которая пока не приняла все останки... Змеиный остров не хотел отпускать своих жертв. Приходилось бороться за жизнь каждого. Алдан помогал спасителям, выносил пострадавших, указывал путь между рифами. Из тех, кого переносили в лодку, тоже не все увидели солнце. В ту же ночь умерло еще шесть... Оставшиеся в живых разделились на две группы: шестеро в сопровождении чабанов ушли в сторону Красноводска, а трое остались в дощатом домике у разинутой, ненасытной Черной пасти, вместе с соледобытчиками Кара-Богаза.

Ковус-ага и его слушатели несколько минут молча смотрели в сторону острова Кара-Ада, который угадывался по гудкам пароходов, огибавших его восточные, причудливые берега при выходе из порта и как будто салютовавших павшим героям. Мурад сидел на ковре прямо против Ковус-ага, положив руки на колени и вытянув шею. Он старался не перебивать отца, чтобы все до конца дослушать, и хотя знал наперед, чем все кончится, ждал чего-то нового... И действительно Ковус-ага всякий раз добавлял к своему неувядающему рассказу не только новые подробности и детали, живые интонации и краски, но и совсем незнакомые повороты событий. Только недавно он сказал, что оставшийся в живых и временно поселившийся на Баре, у залива матрос несколько раз потом переплывал вместе с Ковус-ага и Алданом на таймуне широкую морскую протоку между мысом Бекташ и островом Кара-Ада. Он все удивлялся тому, как сумел ее одолеть изможденный студент из Темир-Хана. Не раз плавал потом матрос с Ковус-ага на остров, подолгу бродил в тех местах, где свалил их тиф, голод, и где, по словам матроса, полумертвый ученый человек растерял какие-то записки про Черную пасть.

- Спрашивал я после про эти бумаги, - заговорил снова Ковус-ага, - дознавался у своих и приезжих людей. Спасенный нами тогда грамотей оказался геологом, дельным человеком. В Кара-Богазе потом жил и, говорят, много полезного сделал, и хотел сделать еще больше. Того инженера беляки дважды приговаривали к расстрелу, а тиф его без всякого приговора уложил умирать на ледяные камни острова, но когда он поднялся на ноги, то сразу же пошел искать в наших краях клад для народа. Хотел он построить такой завод, чтобы прямо из рассола залива добывать сразу несколько разных солей. Будто бы, победивший семь смертей человек даже советовал строить такой завод прямо в Красноводске, а рапу к нему по трубам гнать... Я не академик и не знаю, как лучше вытягивать химию из каспийской воды, но только скажу, что человек, которого беляки к стенке ставили, на которого натравили борзую тифозную вошь, спасенный нами человек хотел видеть Кара-Богаз богатой житницей Каспия, и жизнь не жалел для этого. Какой пример для всех нас и особенно для молодежи?.. Я вот иной раз думаю: кого бы из наших сегодняшних молодцов можно сравнить с тем искателем?..

- Меня спрашиваешь, Ковус-ага? - поднявшись со своего плетеного стула, Пральников в синем сумраке побродил по комнате и остановился против занавешенного окна, за которым буйствовало солнце и ворочалось море. Из порта слышались кустистые звуки губной гармошки, на которой перекликались стоеросовые и мешковатые портальные краны. Виктор Степанович прислушался к портовой музыке и взглянул на коленопреклоненного Мурада.

Быстро поднявшись с ковра, Мурад неожиданно выпалил:

- Дядя Сережа Брагин такой же, как революционеры!

Ковус-ага молча обнял парнишку и не отпускал, от себя. Слова Мурада Виктор Степанович истолковал тоже в пользу Сергея Брагина, но решил про себя, что Мураду в этом изречении принадлежит, видимо, в лучшем случае, подстрочный перевод, а оригинал, несомненно, исходил от самого Ковус-ага.

Словно догадавшись, о чем думает гость, старик любовно шлепнул парнишку по голой спине и подул на ладонь, словно обжегшись.

- Лошадь куют, а ослик ногу поднимает! - сказал Ковус-ага.

Своей обиды Мурад не выказал, да, пожалуй, и не было никакой обиды, но досада была: все разумное и дельное взрослые приписывают только себе. Чтобы излить эту досаду, он тут же нашел блестящий повод.

- Угли, наверно, уже в золу превратились, - сказал он нарочито холодно.

- В какую золу? - всполошился старик, для чего-то выключив синюю люстру. - Беги, Мурадка, помахай фанеркой!..

- Саксаул без маханья свое дело знает!..

- Махай, говорю, чтобы ровней горело! - более внушительно сказал старик.

- Горит где-то! Меня берите на помощь! - участливо отозвался Виктор Степанович, не совсем понимая - для чего и где надо было махать фанеркой.

- Шашлыком мы решили побаловаться, - признался наконец Ковус-ага. - Сынок где-то осетринки достал... Говорит, сам поймал!

Мурад на этот раз по-настоящему обиделся:

- Кто поймал, тот лучше меня все знает!..

- Соли больше сыпь на угли, чтобы пламени не было,- с отцовской лаской заговорил старик. - Поди, верблюжонок, соль не жалей. Сыпь, только фанеркой с бочков, фанеркой!

Мурад и тут нашелся:

- Махать буду так, что осетру станет жарко! А вам придется... хрен тереть. Очки черные за зеркалом, в комнате Нины Алексеевны...

- Зачем очки? - не понял Ковус-ага.

- Без очков хрен сразу заест! Он так ударяет, что даже очки потеют!

Ковус-ага поднял над дверью занавеску и выпроводил Мурада из комнаты.

- Сегодняшний воробей - вчерашнего чирикать учит.

- Не веришь, я видел, как от хрена очки потеют! - не унимался Мурад.

- А разве я говорю, что не видел? - засмеялся Ковус-ага. - Слепой идет в одну сторону, а глухой - в другую.

- Папа! - крикнул Мурадик. - Без меня ничего интересного не рассказывай.

- Якши, верблюжонок!

20

...Приготовление шашлыка всегда связано не только с шумной возней, но и с таинственным исполнением обряда огнепоклонников. Ковус-ага не очень-то любил кухню, но огонь боготворил. Он умел понимать язык костра на отмелях, после того, как морской отлив "жарь" оставлял после себя скользкий холод, а рядом был не только огонь, но и рыбачья пожива: судачок, белорыбица или каспийская севрюжка, которую знающие люди прямо из моря кладут на огонек. В жизни каждый человек старается угостить близкого самым дорогим; так поступил и Ковус-ага. Для Виктора Степановича он задумал сделать шашлык из свежей осетрины. Саксаул для такого случая у старика специально хранился в дальнем углу кладовки, сложенный не вчера, и не год, а лет пять назад, и ставший не костяным, а железным. Ковус-ага заранее рассчитал, сколько понадобится кусков железного дерева и сложил их возле жаровни. Разводить огонь старик начинал не с основного топлива: хозяйке дома и Мураду он наказал приготовить сначала огонь для того, чтобы потом уложить и жечь выдержанный саксаул. Сейчас наступал тот момент, когда мастер должен был занять место у жаровни, как усса - кузнец возле горна и наковальни.

Мешать старику в это время никто бы не рискнул. Он головой ушел в приготовление рыбацкого лакомства, которое мало походило на обычную стряпню и напоминало скорее сложную операцию, проводимую непременно на открытом воздухе. Виктор

Степанович Пральников знал, что старик, как и он, мысленно продолжал прерванный разговор, но отошел в сторонку и присел в тени под длинными и крепкими перистыми листьями айлантуса. Наблюдая за Ковус-ага, Пральников не прекращал своей внутренней работы над постижением старика и закреплением в памяти всего, что связано с его рассказами, с бытностью и окружением Ковус-ага. Все это было неповторимо, и не столько по колориту, сколько по жизненной устойчивости и суровой правдивости старика. Виктора Степановича покоряла цельность и убежденность Ковуса-ага в оценке жизненных явлений, которые он рассматривал всегда непременно в свете той государственности, какую усвоил и выстрадал в огне боевых испытаний, завоеваний и утрат. Разговор, по всей видимости, был прерван надолго, и Виктор Степанович не отваживался мешать старику, который на глазах у всех превращался в грозного и неприступного жреца.