Люди, боги, звери

После обеда наш хозяин предложил поохотиться на снежных баранов: большое стадо животных паслось в горах примерно в миле от его жилища. Привели лошадей в богатой упряжи. Сбруя коня хутухты была, в знак особого уважения к нему, украшена красными и желтыми лентами. Полста монголов скакали за нами. У подножия горы мы спешились, монголы развели нас в разные стороны шагов на триста и поставили за скалы, сами же начали кружить вокруг горы. Часа через полтора между скал что-то мелькнуло, и вот показался крупный снежный баран, стремительно перелетающий со скалы на скалу по направлению к вершине. За лим в том же бешеном темпе, едва касаясь копытами земли, неслось стадо голов приблизительно в двадцать. Вначале я вознегодовал, подумав было, что монголы не оцепили животных, а просто погнали их. К счастью, я ошибся. Внезапно на пути стада вырос монгол и замахал руками. Не испугался только вожак — он пулей пронесся мимо невооруженного человека, остальные бараны резко развернулись и помчались прямо на меня. Я открыл огонь и уложил двоих. Хутухта также пристрелил одного барана и неожиданно выскочившую из-за скалы мускусную антилопу. Самые большие рога, от молодого животного, весили около тридцати фунтов.

Я чувствовал себя уже вполне прилично и потому на следующий день после возвращения в Зайн-Шаби решил выехать в Ван-Куре. На прощание я получил от хутухты большой хадак и выслушал теплые слова признательности за подарок, преподнесенный ему в первый день нашего знакомства.

— Великолепное лекарство! — восклицал он. — После поездки я был весь измочаленный, но стоило принять ваше лекарство — и я воскрес. От всей души благодарю!

Бедняга проглотил осмирид! Большого вреда он принести не мог, а вот то, что помог, было чудом. Возможно, западные врачи захотят испробовать это новое, безвредное и незамысловатое средство — правда, на всей земле его фунтов восемь, не больше; единственное, что я прошу, — признать за мной приоритет на лечение им в Монголии, Бархе, Синкянге, Кукуноре и других местах Центральной Азии.

Проводником со мной вызвался ехать один русский поселенец из старожилов. Мне предоставили легкий и удобный экипаж, который прицеплялся к передвигавшей его живой силе весьма оригинальным способом. Оглобли крепились к четырехметровому шесту, концы которого два всадника клали к себе на седла и, пустившись вскачь, тянули за собой коляску. Сзади ехали еще четверо всадников с четырьмя запасными лошадьми.

Арестован!

На расстоянии двенадцати миль от Зайна мы увидели с гребня горы всадников, пересекавших долину гуськом; через полчаса мы поравнялись с ними на берегу глубокого илистого ручья. Отряд состоял из вооруженных русскими ружьями монголов, бурят и тибетцев. Двое мужчин ехали впереди. Один из них, в нахлобученной на голову огромной каракулевой папахе и черной кавказской бурке с живописно откинутым красным башлыком, преградил нам дорогу и заговорил со мной грубым, хриплым голосом:

— Кто вы такие? Откуда и куда направляетесь?

Я кратко ответил на его вопрос. Они же, по их словам, принадлежали к войску барона Унгерна, а непосредственно отрядом командовал капитан Вандалов.

— А я капитан Безродный, военный советник. — И мужчина неожиданно разразился громовым хохотом. Наглое, глупое лицо его вызывало во мне глубокое отвращение, и, раскланявшись с другими офицерами, я приказал своим сопровождающим трогаться.

— Нет, нет, — запротестовал Безродный, вновь преграждая дорогу. — Я запрещаю вам ехать дальше. Поворачивайте назад, у нас будет с вами серьезный разговор в Зайне.

Я пытался протестовать, показывал письмо полковника Казагранди, но никакого результата это не возымело: на все мои аргументы Безродный только холодно ответил:

— Что там написал полковник Казагранди — его дело, мое же — вернуть вас в Зайн и допросить. Сдайте оружие.

— Послушайте, — сказал я. — Ответьте мне откровенно. Вы действительно воюете с большевиками? А может, вы красные?

— Поверьте, нет, — вмешался, приблизившись, бурят Вандалов. — Мы сражаемся с большевиками уже три года.

— Тогда я не могу сдать вам оружие, — спокойно произнес я. — Я прошел с ним советскую Сибирь, оно не раз выручало меня в схватках с врагом, и вот теперь меня обезоруживают белые офицеры! Это оскорбление, и я не смирюсь с ним.

С этими словами я швырнул в поток «маузер» и ружье. Офицеры были в замешательстве. Безродный побагровел от гнева.

— Я только избавил себя и вас от унижения, — объяснил я свой поступок.

Не говоря ни слова, Безродный повернул коня и поехал вперед, за ним двинулись все триста всадников; задержались только двое, они приказали монголам развернуть коляску и после все время ехали сзади. Итак, я арестован! Один из присоединившихся к нам офицеров был русским, он поведал мне, что Безродный везет с собой кипу смертных приговоров. Я не сомневался, что один из них мой.

Глупо! Боже, как глупо! Стоило прорываться с о боем сквозь красные части, замерзать в снегу, голодать, чуть не погибнуть в Тибете — и все только для а того, чтобы тебя прикончила пуля монгола из отряда Безродного? Ради такого удовольствия можно было не забираться столь далеко. Любая сибирская ЧК с радостью оказала бы мне такую услугу.

В Зайн-Шаби мой багаж подвергся тщательному досмотру, а затем Безродный потребовал от меня подробной информации о событиях в Улясутае. Наша беседа с ним длилась три часа, и все это время я старался защитить офицеров, о которых Домоиров посылал в Ургу не всегда верные рапорта. Наконец капитан встал, принес свои извинения за мою задержку, а затем подарил мне отличный «маузер» с серебряным покрытием на рукоятке, сказав при этом:

— Восхищен достоинством, с которым вы держались. Примите этот «маузер» на память о нашей встрече.

На следующее утро я вновь выехал из Зайн-Ша-би; на этот раз в кармане у меня был пропуск от Безродного на случай встречи с его разъездом.

Путешествие с правом «урги»

Еще раз повидали мы знакомые места — гору, с которой впервые заметили отряд Безродного, ручей, куда я бросил оружие, — но вскоре они оказались далеко позади. В первом же уртоне нас ждало разочарование: лошадей не было. В юрте находились сам хозяин и двое его сыновей. Когда я показал ему свои документы, он воскликнул:

— У нойона есть право «урги»! Ну тогда лошади будут скоро.

Он прыгнул в седло, дав моим спутникам-монго-лам по жерди, каждая четырех-пяти метров в длину, с петлей на конце, и мы двинулись вперед. Свернув с дороги, мы около часа ехали по равнине, пока не встретили большой табун. Монгол с помощью жерди с петлей (она-то и называлась ургой) начал отлавливать для нас лошадей, но тут со стороны гор показались галопом скачущие к нам хозяева стада. Старик монгол показал им мои документы — они покорно согласились отдать коней и предоставить мне в проводники четырех своих людей вместо тех, кто сопровождал раньше. Именно так путешествуют монголы по стране — не от станции к станции, а от стада к стаду, где быстро отлавливают и седлают свежих лошадей, а уставших животных возвращают в родной табун. Монголы с большим уважением относятся к праву «урги»: мгновенно седлают лошадей и мчатся до соседнего — в нужном вам направлении — стада как одержимые, а там уже вами начинают заниматься новые люди. Путешествующий «по урге» может брать лошадей и в отсутствие хозяев, но тогда ему приходится просить сопровождающих продолжить с ним путешествие до следующего стада, оставив своих животных временно у здешнего владельца. Впрочем, стараются обходиться без этого: монголы не любят оставлять лошадей в чужом стаде — их потом трудно отыскать и легко спутать.

Считается, что чужестранцы стали называть монгольскую столицу Ургой именно из-за этого обычая. Сами же монголы величают ее Та-Куре {Великий Монастырь). Буряты и русские, первыми завязав шие торговые отношения с местным населением, стали именовать ее Ургой, потому что именно здесь пересекались караванные пути, именно сюда съезжались купцы, путешествующие по безграничной равнине этим древним способом. Есть и другое объяснение. Урга лежит между двумя горными кряжами в расщелине, напоминающей по форме петлю, а вдоль одного хребта течет река, так что вся конфигурация похожа на традиционную ургу.