Люди, боги, звери

— Куда мы пойдем зимой, бездомные, с женщинами и детьми? — взывали к ним в отчаянии беженцы.

— Нас это не касается, — слышали они в ответ, — Китайцы в ярости, нам велено прогонять вас. Ничем не можем помочь.

Несчастным пришлось оставить Мурэн-Куре и разбить палатки неподалеку в открытом поле. Пле-вако и Маклаков, купив лошадей, направились в Ван-Куре. Позже я узнал, что оба были убиты в дороге китайцами.

Достав трех верблюдов, мы вместе с большой группой, состоявшей из китайских торговцев и русских беженцев, выехали в Улясутай, навсегда сохранив самые теплые воспоминания о наших любезных хозяевах — Т.В. и Д.А. Тетерниковых. За верблюдов нам пришлось выложить кругленькую сумму — серебряный слиток в тридцать три лана, подаренный нам американской фирмой в Улясутае, что равнялось приблизительно 2,7 фунта.

Кровавое возмездие

Вскоре дорога наша повернула на север, и мы вновь увидели дружественно темневшие ряды срубленных телеграфных столбов, однажды согревших нас. Смеркалось. Мы пробирались сквозь поваленную древесину в северной части долины Тисингола, мечтая об отдыхе в доме Бобровых. Наши спутники намеревались воспользоваться гостеприимством Канина. У телеграфной станции нас встретил солдат с ружьем, придирчиво допросил: кто такие и откуда? — и, удовлетворенный ответами, вызвал свистком из дома молодого офицера.

— Лейтенант Иванов, — представился тот. — Разместился здесь со своим отрядом.

Он добрался сюда с десятью солдатами от самого Иркутска, а теперь получил приказ от подполковника Михайлова из Улясутая, с которым установил связь, удерживать этот объект.

— Прошу в дом, — вежливо пригласил нас лейтенант.

Я объяснил ему, что хотел бы остановиться у Бобровых, на что он сокрушенно махнул рукой:

— Незачем вам туда ехать. Бобровых убили, а дом сожгли.

Потрясенный, я невольно вскрикнул от ужаса.

Лейтенант продолжал:

— Их убили Канин с Пузиковыми, они же разграбили дом, а затем сожгли его вместе с трупами. Хотите взглянуть на пепелище?

Мы с другом поехали вместе с лейтенантом к месту злодеяния. Почерневшие столбы торчали над грудой обуглившихся стропил и досок, повсюду валялась утварь — глиняные горшки и жестяные миски. В стороне под войлоком лежали останки четырех несчастных. Мы молчали. Первым заговорил лейтенант:

— Я доложил о случившемся в Улясутай. Скоро прибудут родственники погибших и два офицера, которым поручено расследовать это кровавое дело. Так что придется повременить с захоронением.

— Как все произошло? — спросили мы, потрясенные ужасным зрелищем.

— А вот как, — начал он свой рассказ. — Ночью я с десятью солдатами подъехал к Тисинголу. Опасаясь, что на станции могут оказаться красные, мы тихонько подкрались к зданию и заглянули в окна. Внутри Пузиков, Канин и стриженая девушка делили между собой одежду и прочие вещи, взвешивали серебряные слитки. Я не сразу догадался, что происходит, но интуитивно почувствовал: дело неладно, — и приказал солдату перелезть через забор и открыть ворота. Мы ворвались во двор. Первой из дома, заламывая руки, выбежала жена Канина и, заголосив: «Я так и знала, что это добром не кончится!» — потеряла сознание. Один из мужчин выскочил через черный ход, бросился к сараю и пытался перелезть через забор. Я ничего не заметил, но один из моих солдат задержал-таки его. У дверей нас встретил бледный, трясущийся Канин. Поняв, что произошло что-то серьезное, я приказал связать мужчин, всех посадил под арест, а у дверей поставил часового. Арестованные не отвечали на мои вопросы, только Канина время от времени всхлипывала: «Боже, что будет с детьми! Они ни в чем не виноваты!», — падала на колени и заламывала руки. Стриженая девка нагло хохотала и пускала мне в лицо клубы дыма. Я крикнул на них:

«Мне известно, что вы совершили преступление и не хотите признаваться. Если будете и дальше в молчанку играть, мужчин пристрелю, а женщин отправлю для допроса в Улясутай».

Все это я произнес решительно и твердо — они совершенно вывели меня из себя. Неожиданно первой заговорила стриженая.

«Ладно. Все расскажу», — сказала она.

Я попросил принести ручку, бумагу и чернила. Мои солдаты должны были засвидетельствовать ее слова. Так я записал показания жены Пузикова — кровавый, чудовищный рассказ.

«Мой муж и я — большевистские комиссары, нас послали сюда выяснить, сколько белых офицеров скрывается в Монголии. Старик Бобров знал нас раньше. Мы хотели скрыться, но Канин удержал нас. Бобров несметно богат, сказал он, давно пора ограбить его и убить. Мы согласились участвовать в деле и для этого заманили на станцию молодого Боброва — якобы поиграть в карты. Когда он собрался домой, муж выстрелил ему в затылок. Потом все мы поехали к Бобровым. Взобравшись на забор, я бросила собакам отравленное мясо, и они все передохли через несколько минут. Мы попрыгали во двор. Первой из дома вышла жена Боброва. Прятавшийся за дверью Пузиков убил ее топором, старика мы прикончили во сне. Услышав шум, из своей комнаты выбежала девочка, ее убил Канин выстрелом в голову. Затем мы забрали все ценные вещи и подожгли дом, спалив также лошадей и скот. Огонь уничтожил все следы, и, если бы не ваш приезд и не глупое поведение моих товарищей, все было бы шито-крыто».

— …Гнусное дело, — продолжал лейтенант, когда мы возвращались на станцию. — У меня волосы на голове встали дыбом во время невозмутимого рассказа этой молодой женщины, почти ребенка. Только тогда я полностью осознал, какое зло принес в мир большевизм, отнявший у людей веру, страх Божий и совесть. Тогда я понял, что все честные люди должны неотступно бороться с этим самым опасным врагом человечества, бороться до конца, пока не оставят силы.

Недалеко от дороги на снегу что-то темнело.

— Что там такое? — поинтересовался я.

— Убийца Пузиков, которого я собственноручно пристрелил, — отвечал лейтенант. — Прикончил бы и Пузикову с Каниным, но пожалел его жену — еще не научился убивать женщин. Отправлю их с вами в Улясутай под охраной солдат. Впрочем, им уготован тот же конец — монголы будут судить их за убийство и, конечно, приговорят к смертной казни.

Вот что случилось на берегу Тисингола, где над болотами загораются блуждающие огоньки и где после недавнего землетрясения почва разверзлась, образовав трещину более двухсот миль длиной. Может, через эту трещину и проникли к нам из самого ада Пузиковы, Канины и подобные им, которые стремятся заразить весь мир страхом, втянуть его в преступление. Один из солдат лейтенанта Иванова, бледный как смерть, молился всю дорогу, называя убийц «слугами сатаны».

Путешествие от Тисингола в Улясутай в обществе этих негодяев не доставило нам удовольствия. Мы с другом утратили обычное присутствие духа и трезвость мысли. Канин все время напряженно о чем-то думал, в то время как бесстыжая женщина смеялась, курила и шутила с солдатами и некоторыми из наших спутников. Наконец мы переправились через Джагистай и уже через несколько часов смогли различить вдали сначала крепость, а затем и низенькие кирпичные постройки, теснящиеся на равнине. Это и был Улясутай.

Тревожные дни

В очередной раз нас закрутило в вихре событий. За время нашего двухнедельного отсутствия произошло много нового. Китайский комиссар Ван Сяо-цун посылал в Ургу одного за другим одиннадцать своих разведчиков, но никто из них не вернулся. Положение в Монголии оставалось неясным. Русский отряд, пополнившись за счет беженцев, продолжал свое тайное существование, о чем не могли не знать китайцы с их мощной агентурной сетью. Ни один русский и, более того, ни один иностранец не покинули город — все, вооружившись, выжидали. Ночью во всех жизненно важных точках города стояли часовые — это была инициатива предусмотрительных китайцев. По приказу комиссара все китайские торговцы, у которых наличествовало оружие, раздали его своим служащим, а оставшееся вооружение передали властям, те же с его помощью создали специальный гарнизон из двухсот кули. Затем власти за хватили монгольский арсенал, распределив оружие между китайскими сельскохозяйственными рабочими, живущими в наган-хушунах[34], где они, подолгу, как правило, не задерживаясь, выполняют самую грязную работу. Эти отбросы общества, почувствовав свою силу, сбивались в группы и вели оживленные дискуссии, готовые в любой момент взорваться агрессией и гневом. По ночам кули доставляли из китайских магазинов в наган-хушуны ящики с патронами; поведение этого отребья становилось все более вызывающим. Кули и прочие босяки бесцеремонно задерживали и обыскивали людей прямо на улицах и провоцировали столкновения, чтобы получить в результате то, на что позарились. Через своих агентов в китайских кругах мы узнали, что китайцы готовят в Улясутае русский и монгольский погромы. Мы прекрасно понимали, что стоит поджечь один-единственный дом в нужном месте, как вспыхнет целый квартал из деревянных домишек. Люди приготовились к обороне: росло число часовых, были назначены ответственные за некоторые районы города, созданы пожарные дружины, на случай внезапного бегства стояли наготове лошади и повозки, собрана провизия. Положение ухудшилось, когда из Кобдо поступили сведения об учиненном китайцами погроме — в результате некоторые жители погибли, а сам город озверевшие погромщики спалили дотла. Большинство жителей, бежав той же ночью в горы, укрылись в лесах, оказавшись там без теплой одежды и пищи. В течение следующих дней горы вдосталь наслышались горестных воплей и предсмертных стенаний. Жестокий мороз и голод погубили всех женщин и детей, земерзших под открытым небом в лютую монгольскую зиму. Все это довольно быстро стало известно китайцам в Улясу-тае. Новость очень обрадовала их, и они почти сразу же собрались на митинг в одном из наган-хушу-нов, обсуждая, не стоит ли отдать и Улясутай на разграбление черни.

34

Наган-хушуны — китайские фермы в Монголии.