Лес богов

Эсэсовской униформы и надоедливого рефрена оказалось вполне достаточно для того, чтобы общественность лагеря прониклась предубеждением против новичков.

Стали пригонять в лагерь и группы эстонцев. Однажды начальнику блока чем-то не понравился новичок-эстонец. Недолго думая, он трахнул его как в таких случаях полагалось трахать новичков. Эстонец недоуменно потряс головой: он не знал что начальник блока — важная шишка. Новичок не пришел в восторг от вольности пана блокового. Он нахмурился.

— Часто на тебя такое находит? — спросил он начальника блока и слегка дал ему сдачи.

Пан блоковой, получив в морду пришел в замешательство. Он рухнул под стол, улегся и застонал: «Ой-ой». На помощь пану блоковому поспешил шрейбер. Эстонец размахнулся — рраз, и писарь последовал туда же. Примостился под боком у пана блокового и тоже завопил: «Ой-ой». Оказалось, что эстонец был боксером тяжелого веса. Он уложил все начальство блока, вплоть до кухонной прислуги. Выломав окно, начальник блока улизнул и привел подкрепление. Тогда эстонец забаррикадировался. Началась шумная баталия. Сыпались стекла, трещали стены, в щепки превращались столы и стулья. Эстонец продолжал единоборство с превосходящими силами противника. Битва сошла новичку не совсем гладко, но не он один был ранен… Потом в лагере его больше никто не задевал. Боксера уважали. С почтением относились ко всем эстонцам вообще.

Аналогичная история произошла в нашем блоке с одним спортсменом-богатырем. Напал на него начальник соседнего блока, профессионал-разбойник. Блоковой вздумал дать спортсмену табуреткой по голове. Богатырь не сдрейфил, отнял табуретку, отбросил ее в сторону, а самого пана блокового схватил намертво покрутил несколько раз в воздухе и швырнул в лужу, да еще несколько раз ткнул носом в грязь. С того времени пан блоковой преисполнился уважением к нашему блоку и стал нашим закадычным другом.

В лагере содержались также бельгийцы, люксембуржцы, англичане, американцы, румыны, греки, сербы, шведы, норвежцы, финны, была даже одна японка — откуда она взялась, бог ее знает.

Когда Зеленке, бичуя порядки царящие в Бухенвальде, жаловался, что там нет единства среди заключенных, Бублиц многозначительно говорил:

— Единство заключенных — вещь вредная и нежелательная. Они должны между собой грызться, иначе их не обуздаешь…

В нашем лагере теория Бублица полностью применялась на практике. Заключенные вечно грызлись между собой, держались обособленно. Их не объединяли ни цвет треугольника, ни национальность. Уголовник мог мирно ужиться с политическим заключенным, равно как бибельфоршер с гомосексуалистом. Национальные особенности тоже не играли никакой роли. Изредка вспыхивали драки между заключенными, но не по национальному признаку или по злому умыслу, а скорей всего для разнообразия.

Перманентной войны не было. В общем, кое-как уживались.

ОСОБЫЕ КАТОРЖНИКИ

Весной 1944 года от территории нашего лагеря отрезали большой участок болотистой опушки и стали возводить вокруг него каменную стену, такую, какую обычно строят вокруг тюрьмы.

— Что за чертовщина? — диву давались каменщики и продолжали класть кирпич. Можно было подумать, что в военные годы в Германии не могли найти другого применения строительному материалу.

Стройка была странная и непонятная. Возводили стену в авральном порядке. Она съедала весь кирпич. Все другие работы были приостановлены.

Вокруг Штутгофа тянулся забор из колючей проволоки, заряженной электричеством. В проемах маячили башенки, оснащенные сторожевыми пулеметами. Казалось, для охраны лагеря ничего больше и не нужно. Правда, с электричеством не раз получались конфузы.

Удрал как-то из лагеря один русский. Его поймали. Приволокли обратно. Поколотили.

— Как же ты, псина, через забор перебрался? — спросил у него Майер.

— Обыкновенно. Перелез у сторожевой будки — и все…

— Перелез через забор, заряженный электричеством? Брешешь голодранец!

— Не вру. Вот тут и перелез, у самой вышки.

— Ну-ка покажи, червивое отродье, как ты перелез под носом у часового. Не покажешь — пеняй на себя.

Русский показал. Он надел галоши, ловко перекатился как кот через забор и благополучно вернулся назад. Электричество на него никакого действия не оказало.

Начальство долго проклинало беглеца и забор. Потом оно отвело душу поставило, еще два-три ряда колючей проволоки. Вскоре после этого в лагерь возвращался с работы эсэсовец. Он был навеселе. То ли у него в глазах потемнело, то ли он сквозь туман не заметил проволоки, только — хвать ее рукой. Ток ударил эсэсовца и начал трясти. Пьяница вмиг протрезвел и заорал благим матом. Два других эсэсовца попытались вырвать собутыльника из крепких объятий проволоки, но где там. И их начало трясти!

Эсэсовцы дружно откалывали бешеную польку и орали во всю глотку.

Плясали они и вопили до тех пор, пока кто-то догадался сообщить монтерам. Ток выключили и спасенные, ругаясь поплелись домой. К сожалению, ни одного из них не убило. Электричество оказалось явно не на высоте.

Не доверяя электричеству, и начали, наверно в лагере строительство стены из красного кирпича. Впрочем точно не ручаюсь.

Но опять же снаружи вдоль новой стены, поставили несколько рядов колючей проволоки, пропустили по ней ток высокого напряжения, чтобы к стене никто не смел подступиться… Все-таки от электричества не рискнули отказаться окончательно…

Внутри заботливо огороженного участка начали строить бараки. Ясно было, что в них кто-то будет жить.

В лагере, казалось, собрали всех незаурядных преступников. Какие же черти поселятся по ту сторону забора?

Может в благородных целях нашей безопасности от нас изолируют часть матерых разбойников?

Таинственный участок со своими бараками получил название «Sonderslager» — лагерь особого назначения. Вскоре сюда доставили первые партии новоселов заключенных из других лагерей. Мы сгорали от любопытства: что же это за бандиты, которых надо так тщательно изолировать? может быть людоеды?

Новоселы, однако, оказались простыми смертными мужского пола средних лет довольно интеллигентного вида, одетыми в рабочие костюмы, какие обычно носят монтеры. Одежда чистая, из добротного сатина, хорошо сшитая. Стоят новички, выстроившись у забора, и молчат. Мы заговаривали с ними по-польски, по-чешски, по-французски, по-русски, но они не отвечали. Наконец один из них признался:

— Мы немцы.

— Немцы? — служащие нашей канцелярии разинули рты от удивления. — Кто вы такие за какие грехи попали в лагерь?

Das durfen wir nicht sagen. — Этого мы не можем сказать, сдержанно ответил новичок.

Мы закурили самокрутки и уставились на новоселов. Когда часовой отвернулся, новичок осмелел. — Дайте затянуться…

Das durfen wir nicht. — Этого мы не можем — отплатили мы ему за молчание.

В книгах обитатели лагеря особого назначения характеризовались как Haudegen — члены рыцарского ордена воинствующих бандитов. Их прислали из познаньского гестапо. Доставка была обставлена весьма таинственно: где-то по дороге их переодевали и привозили в полном обмундировании. В лагере всех вновь прибывших ждала строжайшая изоляция. К ним никого не подпускали и их не пускали никуда. Даже часовые-эсэсовцы не имели права отлучаться из зондерлагеря. Кормили таинственных арестантов отлично. Пищей их снабжала специальная кухня. Ни на какие работы «рыцарей» не назначали. Давали им книги — исключительно нацистское пропагандистское чтиво.

В середине лета в зондерлагере огородили проволокой и каменной стеной еще два участка. От него отпочковались два лагеря «особо-особого» назначения но с еще более строгой изоляцией! Бараки в них оборудовали, можно сказать просто роскошно с особыми удобствами. Постлали ковры. Поставили великолепную мебель, выдали белье первого сорта. Была построена даже специальная кухня. Кушанья готовились на месте. В бараках поселились целые семьи. Впоследствии выяснилось, что это были опальные гитлеровские генералы, общественные деятели и их многочисленные чада. К ним, в частности, относились семьи генералов Герделера, Вицлебена и других. Высказывалось предположение, что там живет и бывший владыка Венгрии, адмирал Хорти с семьей. Такое предположение имело некоторые основания. Заключенные видели, как везли их сундуки с гербами и коронами.