Польский пароль

Ему повезло с приземлением: он попал прямо в густой ельник. Ветви спружинили под ногами, а зацепившийся купол мягко затормозил падение. Правда, потом долго пришлось обрезать и сдергивать перепутанные стропы, стягивать на землю в клочья изодранный парашютный купол.

Он зарыл под деревом парашют, нарезал лапника и лег навзничь в ожидании рассвета, не предпринимая, как ему рекомендовали, никаких действий до наступления утра.

Сверху по склону, от мрачных льдистых вершин, тянул холодный ветерок, пахнущий снегом. В отличие от недавнего Львова и Словакии, где вечерняя теплынь благоухала распустившейся зеленью, здесь весны не чувствовалось. Черное небо в искристых звездах казалось студеным, чуть повитым туманной изморозью.

Крюгель лежал и думал о том, что вот такое же небо он видел над головой давным-давно, в годы своей молодости: иссиня-черное и одновременно удивительно прозрачное, в котором звездная россыпь виделась живой, выпуклой, стремительно бегущей в бесконечность. В горах, в стерильно чистом воздухе, небо делалось близким, приближалось вплотную, открывая глубины космоса и рождая зыбкое неповторимое ощущение полета: так когда-нибудь будут чувствовать себя астронавты Земли…

Он впервые испытал это в горах Алтая, работая в ночных сменах в скальном карьере — Земля бешено ввинчивалась в черную бездну, в мерцающую россыпь звезд, которые, мелькая по сторонам, уносились прочь…

Нет, пожалуй, oн напрасно пугался незнакомых Альп, преувеличивал их суровость: в сущности, это такие же горы, как Алтай, Карпаты или даже неведомые Кордильеры. Они могут быть разными, но это зависит от самого человека, от того, с какими намерениями он приходит в горы. Да и не только в горы. В любое место, где есть воздух, земля, трава и вода — все это бесплатное становится бесценным, опасно дорогостоящим, если пытаться навешивать на него свои жалкие ярлыки.

А между прочим, нацистская «Лебенсраум»[53] — целый научный прейскурант, разработанный по этому поводу. И очевидно, не случайно сам Крюгель, невольно причастный к бредовой колеснице геополитики, оказался в один миг отброшенным из далекого Приуралья, которое планировалось когда-то первичным рубежом «дранг нах Остен», сюда, в глубокий германский тыл, на самую «пуповину» Европы. Разумеется, он не принимал нацизм, не исповедовал его безумных идей, но тем не менее был при сем присутствующим. А дальше элементарная логика: при общей вине — общая ответственность. Дифференцированная, конечно. Он своей доли вины не отрицает — вот потому и находится сейчас здесь, в Альгейских Альпах.

Становилось холодно, близился рассвет. Крюгель достал из рюкзака стеганку — форменную куртку горно-егерского офицера, вместо шлема напялил суконное кепи с длинным альпийским козырьком. Долго и озабоченно вглядывался в сумрак долины: что его ждет там? Он прекрасно понимал: вся территория Альпийской крепости напичкана эсэсовскими войсками, дороги перекрыты заставами и патрулями, а на въездах в населенные пункты — шлагбаумы КПП с обязательной проверкой документов.

Насчет своих бумаг Крюгель не беспокоился: они все соответствовали действительности, начиная с офицерского удостоверения и командировочного предписания: он, полковник Ганс Крюгель, фронтовой военный инженер, вышедший из госпиталя после ранения (справка об этом имелась), направляется главным инженерно-саперным управлением в распоряжение генерала Фабиунке, начальника гарнизона города Бад-Аусзее.

Направляется экстренно и конфиденциально как опытный специалист минно-взрывного дела для решения особых заданий, связанных с укреплением созданной волей фюрера неприступной Альпийской крепости. Все логично и достоверно. Исключая, конечно, одну рискованную деталь: возможную проверку по линии гестапо.

Однако сам Крюгель и те, кто готовили его к заданию, умышленно шли на такой риск, резонно полагая, что гестаповцам теперь, на финише воины, не до списков тайной офицерской оппозиции, и уж вряд ли они, в хаосе поспешного бегства, потащат эти списки с собой в Альпиенфестунг. Другое дело, если бы Крюгелю ненароком встретился здесь кто-нибудь из офицеров, знающих его по «Хайделагеру»… Этот вариант учитывался, и не только исходя из теории вероятности. При определенных обстоятельствах оберст Крюгель мог, даже обязан был сам активно искать подобной встречи.

Но все эти проблемы относились к будущему, хотя и недалекому. Сейчас Крюгеля волновал вопрос чисто практический, с виду очень простой, однако чрезвычайно важный. Своего рода запев, а еще точнее, камертон всего предстоящего. Сфальшивить — означало сбиться с намеченного пути, расстроить планы и, может быть, даже проиграть.

Надо было умело сделать первый шаг, тонко, естественно войти в игру. Заранее продуманное и отработанное начало рухнуло еще там, на высоте, в полночь, когда Крюгелю пришлось прыгать преждевременно. На партизан он уже выйти просто не мог. Оставались две конспиративные явки: первая, основная— в Зальцбурге, и запасная — в Бад-Ишле. Однако он твердо предположил, что воспользоваться придется только второй (Зальцбург был слишком далеко).

Следовательно, ему необходимо пробираться в Бад-Ишль. Но как? Как он вообще может выйти из лесу и оказаться вдруг на горной дороге, где ежеминутно курсируют воинские автомашины, патрульные мотоциклы фельджандармерии? Он что, вывалился пьяный из штабного автобуса, отстал от автоколонны? Или герр оберст возвращается с утренней любительской охоты, на которую почему-то ходил с офицерским парабеллумом?

Да, как ни прикидывай, а фигура полковника — специального эмиссара военно-инженерного центра, будет выглядеть на обочине дороги слишком одиозно…

Что же предпринять?

Может быть, в течение дня тщательно разведать обстановку, сориентироваться по карте, определить маршрут, а следующей ночью, пользуясь темнотой, незаметно войти в ближайший город? Но ведь ночью всякая случайная встреча еще более опасна…

В конце концов махнул рукой: он, бывалый фронтовик, хорошо знал, что всякие умозрительные вариации зачастую рушит реальная обстановка, но зато она подсказывает самые неожиданные решения. Если, конечно, держать себя в руках, не терять голову.

Крюгель шел весь день, спускаясь в долину, переночевал опять в лесу на лапнике, а на следующее утро, вскоре после восхода солнца, вышел к горному шоссе. Оно было пустынным, мокро поблескивал асфальт на поворотах.

В кустах у обочины Крюгель стал ждать случайного автомобиля и вдруг отчетливо уловил паровозный гудок. Не басовитый, мощный, а скорее, писклявый и хрипловатый гудочек «кукушки» — малютки паровоза, какой обычно таскает туристский поезд с игрушечными вагончиками. Оказывается, неподалеку внизу, по самому берегу бурной речушки, проходила железная дорога, не указанная почему-то на карте. Поднявшись на увал, Крюгель увидел в ложбине уютный хутор и железнодорожную платформу, на которой толпилось несколько пассажиров (очевидно, местные крестьяне, судя по молочным бидонам).

Через полчаса Крюгель уже садился в поезд, следовавший по маршруту «Гмунден — Бад-Ишль». Однорукий кондуктор, пропустив крестьянок, хмуро показал Крюгелю вперед, в голову поезда: «Второй вагон — для офицеров!»

Здесь были небольшие четырехместные купе, правда, все они оказались занятыми. В последнем за полуоткрытой дверью сидел в одиночестве грузный пожилой полковник. «Ну что ж, придется напроситься к нему в компанию», — решил Крюгель, постучав в дверь.

Полковник дремал и не очень вежливо ответил на приветствие. Крюгель расположился у окна, на противоположной стороне, хотя здесь было не совсем удобно: солнце светило прямо в глаза. Однако ему хотелось поближе разглядеть попутчика, еще с порога он понял, что где-то раньше встречал этого человека. Уж больно запоминающаяся внешность: пышные усы а-ля кайзер Вильгельм, седоватый ежик, крупный бесформенный нос.

— Росслау-Дессау! — обрадованно, громко сказал Крюгель.

— Что, что? — полковник встрепенулся, нагнул голову и приставил ладонь к уху. — Говорите громче, я старый артиллерист и потому плохо слышу!

53

Теория «жизненного пространства» (нем.).