Страница 7 из 107
— Ух, боевая! А скажи, старшина, ордена за что получила? Ну не сердись! За что, а?
— За генералов, — буркнула она (вот привязался, желторотик).
Паренек аж присел от восторга. Потом подозрительно присмотрелся: не разыгрывает ли она его? И зашелся смехом.
— Гы-гы-гы! Мать честная! Девкам за генералов ордена дают! Ну потеха!
Ефросинья шагнула, крепко тряхнула за ворот веселого патрульного:
— Дурак, чего регочешь? Я говорю, как было. Этот орден за командира — в воздушном бою спасла. А этот — тоже генерала вывезла с поля боя. Тяжелораненого. Понял, архаровец?
Усатый, возвращая документы, миролюбиво сказал:
— Вы на него не обижайтесь, старшина. Пацан и есть пацан. Вот попадет в первый бой, штаны промочит, тогда сразу человеком станет. А пока гы да гы. Ну пущай. А вы, стало быть, из нашего госпиталя выписались?
Оказывается, ефрейтор тоже там находился на излечении, месяц назад вышел и прямиком в комендантскую роту угодил. Оно вроде нетягостно, служба особо не обременяет, харчи хорошие, да вот с этими новобранцами маяты много: ребята неотесанные, глупые и опять же недисциплинированные (городская шпана!). И все на передовую, на фронт рвутся, хотя, между прочим, даже диски автоматные набивать патронами как следует не умеют. Вот такие дела. А что ей, старшине, тоже теперь предстоит путь-дорожка фронтовая?
— Отпуск дали после ранения. Краткосрочный. — Ефросинья с уважением оглядела усатого ефрейтора, он чем-то напоминал дядьку Устина-углежога, солдатский след которого затерялся под Харьковом. Пооткровенничала: — Надо бы в гостях побывать у друга-фронтовика, только кто ее теперь найдет, эту часть… Номер-то полевой почты у меня есть.
Ефрейтор сочувственно хмыкнул, в раздумье покрутил ус.
— Слушай, старшина, а ведь тебе можно помочь! Я в комендатуре видел такой перечень: полевая почта — и указано место дислокации каждой части. Айда к коменданту, он живо разыщет!
Однако ничего не вышло в комендатуре, не получилось. Перечень там был, да только лишь гарнизонных частей. Расспрашивать дальше Ефросинья не стала, к тому же дежурный помощник коменданта держался очень уж развязно, хамовато. Таких людей она не любила.
Ефрейтор проводил ее на крыльцо, взял под руку, посоветовал:
— Ты не кручинься, дочка, а пойди-ка провентилируй в штаб, эвон на той улице. По большому секрету скажу: там начальство сидит высокое, такое, что вое как есть знает. Правда, с пропусками строгости. Ну да пробьешься. Давай, как говорится, шуруй с богом.
Ефросинья решила попытаться — терять все равно нечего. А не получится и на этот раз, тогда что ж — придется идти на пересыльный пункт (уж очень ей не хотелось валяться на нарах в пересылке, грязь там всякую собирать!).
Дом, на который указал старый солдат, нашла быстро. Был он заметным на всю улицу: трехэтажный, добротной кирпичной кладки, со светлыми окнами и высоким парадным крыльцом. Судя по всему, бывшая городская школа.
В скверике напротив Ефросинья постояла, пригляделась. На входе перед стеклянной дверью часовой-автоматчик проверял пропуска (внимательно листал документ, потом еще в лицо вглядывался. Нет, эдакого не упросишь…).
Нужен пропуск. А пропуска, очевидно, выписывают за углом во флигеле: оттуда выходят люди, пряча розовые бумажки. Пойти поинтересоваться в бюро пропусков? А что она им скажет, какого начальника назовет? Нет, не следует ходить… При штабах в охране народ тертый: живо под автомат — да в ту же комендатуру отконвоируют.
Справа, недалеко от угла здания, распахнулась дверь — запасный выход, через который обычно ребятишки-школьники выскакивают на переменах во двор. Появились две девчонки в солдатских платьях х/б, вытащили зеркальца и пудру, пощебетали, поджидая кого-то. А тут подъехала полуторка, и девчата вместе с шофером-солдатом принялись таскать из кузова объемистые бумажные пачки, перевязанные шпагатом.
Ефросинья подошла поближе, собираясь поговорить с девчатами, кое о чем расспросить. Однако шофер, насмешливо оглядев ее жеваную госпитальную шинелишку, перетянутую ремешком-брезентухой, озорно крикнул:
— Эй, родимая, чего рот разинула? Помогла бы хоть!
— Можно! — с готовностью откликнулась Ефросинья, сразу соображая: а ведь это как раз то, что ей нужно!
Полчаса спустя она уже прохаживалась но коридорам, хозяйски уверенно заглядывала в многочисленные двери. Никак не могла понять: куда же она лопала? Тут были и пехотинцы, и танкисты, и авиаторы, и связисты — попадались самые разные эмблемы на погонах. А в остальном штаб как штаб: столы завалены бумагами, трещат телефоны по комнатам, торопливо бегут куда-то озабоченные офицеры.
«В ту сторону бегут, — заметила себе Ефросинья. — Значит, там и находится начальство». Она прошла длинным коридором, остановилась у распахнутой двустворчатой двери, потом решительно шагнула за порог. Народу здесь было многовато — и всё офицеры, сидевшие на стульях у стены.
«Попала, кажись, не туда…» Ефросинья попятилась и уже повернула было назад, но тут ее окликнул молоденький лейтенант.
— Товарищ! Товарищ! Как вас там по званию? (У Ефросиньи на мятых суконных погонах не было никаких знаков различия). Вы почему расхаживаете в шинели и шапке? Почему не разделись?
— А где раздеваться? — отмахнулась она. — Не видела я раздевалки у вас.
Лейтенанта это почему-то задело. Он выскочил из-за стола, важничая, вразвалку подошел к незваной гостье:
— Как это не видела? Гардероб внизу, прямо напротив дежурного офицера. И вообще, что за вид? Нет, вы посмотрите, товарищи, на этого солдата-победителя! Ты что, из банно-прачечной роты явилась?
У Ефросиньи лицо от злости пошло пятнами. Она отступила на шаг, презрительно оглядела с ног до головы щеголеватого лейтенанта. Тихо сказала:
— Я-то с фронта, из госпиталя явилась. А вот ты точно — из тыловой норы вылез…
— Но тыкать мне!! — закричал лейтенант.
— А тебе можно тыкать?! — Ефросинью понесло, она тоже перешла на крик.
В это время распахнулась боковая дверь и на пороге появился рослый моложавый генерал в роговых очках.
— Сергиенко! Что у тебя за шум в приемной? Что тут происходит?
Лейтенант виновато вытянулся, щелкнул каблуками:
— Прошу извинить, товарищ генерал… Вот тут товарищ с грубейшими нарушениями формы явилась. Допускает нетактичность. Но я сейчас вызову дежурного по управлению, уладим. Извините.
Генерал между тем пристально вглядывался в Ефросинью, потом, сдернув очки и как-то странно улыбаясь, медленно стал приближаться к ней.
— Старшина… Старшина… Как же это ты меня разыскала? Ну молодец, ну спасибо тебе за встречу!
Ефросинья испуганно пятилась к двери: нет, она совершенно не знала этого генерала, никогда не видела его лица… Никогда…
— Да ты что, старшина? Неужели не узнаешь меня? Помнишь август сорок третьего, Богодухов, полевой лазарет под Александровой?! Помнишь, как ты меня вытащила оттуда, буквально вырвала из-под гусениц «тигра», а потом раздолбала этот «тигр»?! Ну вспомнила?
— Вспомнила!.. — счастливо вскрикнула Ефросинья. — Вы же в бинтах тогда были, товарищ генерал.
Он дважды расцеловал ее, крепко, до хруста обнял.
— А ну давай заходи ко мне. Сергиенко! Два стакана крепкого чая с лимоном.
Уже в кабинете генерал помог Ефросинье снять шинель, полюбовался ее орденами.
— Молодчина! Два ордена Славы — это кое-что значит! Ну садись, рассказывай, как живешь-воюешь…
— Да вот только-только из госпиталя вышла…
— Вижу. Обмундировали тебя, я смотрю, далеко не по последней моде. Ну да ничего, была бы жива да боеспособна. Остальное приложится.
Поговорили, вспомнили опять Александровку: ловко она тогда фрицев надула, немец — командир танка чуть не весь вылез из башни, кулаками размахивал от досады! А как отбомбилась полусотками! У этого хваленого «тигра» башню набок вывернуло. Он-то, генерал, не помнит, когда привезла его в Белгород (к тому времени уже без сознания был), а она помнит, как ругалась с бензозаправщиками — не хотели заправлять, и точка. Чужая, мол. И как потом ночью летела с ним до самой Тулы, где его сразу отправили в госпиталь, в операционную…