Польский пароль

А утром Ефросинью вызвали в штаб.

Командир полка поднялся из-за стола, обошел вокруг Ефросиньи, удивленно поцокал языком.

— Скажи, пожалуйста! Вы для меня непонятный человек, товарищ Просэкова… За вас ходатайствовал тогда сам член Военного Совета. Я думал, он вам… как это называется… Большой друг. А сэгодня позвонил лично мне… Он вам кто приходится, если нэ сэкрэт?

— Дядя! — сердито буркнула Ефросинья. Ей очень не поправились эти странные обхаживания и тем более двусмысленные намеки. — А в чем, собственно, дело? Что случилось?

— Ничего нэ случилось! Нэ волнуйтесь, душа моя, нэ сэрдитесь, пожалуйста, Но генерал просил вам передать вот это. Тут записан адрес вашего мужа. Я нэ знал, что у вас есть муж. Скажи, пожалуйста…

— Конечно есть! Он у меня в личном деле записан. — Ефросинья взяла бумажку с номером полевой почты, лукаво усмехнулась: — Товарищ полковник… разрешите вас поцеловать в знак благодарности?

Тот удивленно отступил, бросил взгляд в распахнутую дверь:

— В служебной обстановке?.. Ну, если вы так хотите…

— Да вы не бойтесь, товарищ полковник. Я ничего не скажу Симе Глаголиной.

Полковник насупился, погрозил пальцем:

— Ай-ай, старшина! Нэ хорошо! Нэльзя так шутить с командиром. Идите на предполетную подготовку.

— На предполетную? — не поверила она.

— Да-да! Именно на предполетную. Вон туда, в дверь напротив.

В комнате уже сидели несколько офицеров. Ефросинья с порога определила: Сима Глаголина тоже здесь — в нос резко ударило духами «Красная Москва». Подсела к ней, толкнула в бок, на ухо спросила:

— Это ты настропалила Дагоева?

— Насчет чего?

— Ну насчет летной работы. Вот этой предполетной подготовки.

Сима удивленно пожала плечами:

— Нет… Я с ним и виделась-то мельком. Как-то уж очень постно он меня встретил. Ну ничего, я его, абрека, растормошу.

А предполетная оказалась странной. Потому что лететь завтра предстояло не им с Симой, а лучшему в полку экипажу самолета-разведчика во главе со штурманом полка. То есть Просекова и Глаголина тоже летели, но только в качестве пассажиров. Услыхав это, подруги разочарованно переглянулись, однако тут же вскоре все разъяснилось.

Разведчик летел в ближайший тыл противника со специальным заданием по аэрофотографированию. Предстояло заснять на пленку огромную полосу, уходящую от Львова в сторону Польши, а потом на конечном этапе маршрута — в польском Прикарпатье отутюжить и сфотографировать целый район, многокилометровый квадрат, ограниченный с востока и с запада линиями рек. Как объяснил командир полка, это задание представляло особую важность для фронтового командования, поэтому выполнить его надлежало по высшей категории качества. Может быть, по разведанному направлению пойдут потом атакующие колонны наших танковых армий или обрушится вся мощь планируемого главного удара — об этом летчикам предстояло лишь догадываться. Ясно было одно: раз начал активность разведывательный авиаполк, значит, готовится новое большое наступление.

Что касается «пассажирок», то все просто: для них это ознакомительный полет с целью детального изучения маршрута и района будущих боевых действий. Чьих боевых действий? Ну разумеется, авиазвена старшины Просековой. В ближайшие дни оно будет полностью укомплектовано людьми и техникой, после чего приступит к регулярной летной работе именно по этому маршруту.

Самолет-разведчик — а это был бомбардировщик Ил-4 — вырулил на старт еще затемно: только-только начал сереть восток. Мощные моторы быстро, на полпробеге, оторвали от земли облегченную машину, круто понесли вверх. Летчицам, одетым в меховые комбинезоны, да еще с пристегнутыми парашютами, было тесно в штурманской кабине (кое-как пристроились за спиной штурмана). Зато отсюда был отличный обзор.

Неуютно им казалось в этом бомбардировщике, даже страшновато. Оглушающий грохот моторов, сильная вибрация, от которой временами рябило в глазах, смазывались стрелки приборов на панели.

Самолет упрямо и круто лез на потолок. Затем вибрация стихла, моторы загудели ровно, басовито и успокоенно.

Сзади, в хвост самолета, неожиданно ударили солнечные лучи, заискрились на бешено вращающихся винтах. А на земле еще лежали рассветные сумерки, слева по курсу черно и хаотично проглядывался Львов. Линия фронта, благополучно пройденная, осталась позади.

По команде штурмана разведчик лег на курс аэросъемки как раз в те минуты, когда под первыми лучами солнца земля внезапно просветлела, обрела краски.

Ефросинья смотрела вниз, на синеватые холмы, укутанные травами, на белые лоскутки цветущих садов и думала о том, что против этой красоты все-таки бессильна война, какой бы злой, испепеляющей силой она ни обладала, Пронесется смерчем, многое сожжет, разрушит, исковеркает, даже кое-где на время перекрасит зелень и лазурь в свой зловещий черный цвет. Но только на время. Придет зима — отмоет, а уже следующая весна все снова оживит и озеленит.

Лишь в душе человеческой война останется надолго…

Она вспомнила про Николая, которому написала вчера письмо, сообщила свой новый адрес. Может быть, через несколько дней, когда начнется наступление, он пройдет именно этим, проторенным ею, маршрутом. И ему будет легче…

Полчаса спустя самолет-разведчик пришел в район квадрата и, пользуясь безопасной высотой, недосягаемый для зениток, спокойно, на ровной скорости принялся ходить по гармошке, круто разворачиваясь и меняя галсы, чтобы обеспечить многополосную съемку.

«Мессершмитты» (это были двухмоторные высотные Ме-110) появились неожиданно с востока, со стороны солнца.

Первый атаковал в лоб, но, видимо, поторопился, не рассчитал ракурс — пулеметные трассы прошли выше и правее разведчика. Второй истребитель, ведомый, сверкнул крылом в боевом развороте, явно намереваясь атаковать сверху в хвост, что вскоре и осуществил.

Он долго сближался, не открывая огня. Не спешил. Очень может быть, что его озадачило молчание турельного стрелка. Или подумал, что бомбардировщик вообще безоружен в расчете на высотную неуязвимость.

Немецкий летчик просто не знал, что имеет дело не с заурядным воздушным стрелком, а лучшим снайпером полка, каким был сержант Низамуттдинов. Минутное промедление дорого обошлось фашисту: неожиданно из башни вспыхнула короткая очередь крупнокалиберного пулемета. Точная — прямо по пилотской кабине, и «мессер», уже неуправляемый, заваливаясь, пошел вниз.

Его напарник буквально осатанел. Он коршуном наскакивал на бомбардировщик, пытался клевать со всех сторон, пробовал даже атаку снизу. Однако Низамуттдинов и стрелок-радист из другого пулемета держали немца на порядочной дистанции, меткими очередями всякий раз охлаждая его пыл.

Наблюдая поединок, Ефросинья и Сима Глаголина ежились, дивились хладнокровию и спокойствию экипажа. За все время в шлемофонах, в переговорном устройстве не раздалось ни одной команды, ни единой реплики. Каждый из летчиков безошибочно делал свое дело. Огрызаясь огнем, разведчик уходил на свою территорию.

Уже близко была линия фронта, над которой Ил-4 встречали вызванные по радио наши истребители. Но в одну из последних отчаянных атак «мессер» все-таки достиг цели: огненная трасса косо резанула по левой плоскости, по мотору. И тотчас в шлемофонах раздался голос майора — командира экипажа:

— Внимание! Женщинам перейти к бомболюку!

Мотор дымил, захлебывался, уже слышались перебои.

Самолет шел со снижением, и теперь ясно видны были языки пламени, лизавшие моторный обтекатель. Сзади густел, набухал черный шлейф дыма.

Ефросинья, разумеется, понимала смысл последовавшей команды. Значит, положение серьезное, вероятно, придется оставлять самолет, прыгать с парашютом.

Может быть, экипаж попытается спасти самолет, а главное — ценную заснятую фотопленку? Даже если командир, выключив горящий мотор, решится посадить подбитую машину, им, пассажиркам, все равно прикажут заблаговременно прыгать. Рисковать их жизнью не станут…