Гламур

Проблемой было их общее прошлое.

Он не чувствовал его. Теперь к нему возвращались воспоминания о потерянном отрезке жизни, но отрывочные и зачастую только сбивающие с толку: они больше запутывали дело, чем проясняли что-нибудь.

Ведь настоящие воспоминания — это смесь из сознательно сохраненных в памяти фактов и случайных впечатлений, которые запомнились сами собой. Странные, не относящиеся к делу мелочи оседают в голове на долгие годы, тогда как заметные даты и события прошлого порою теряются среди немыслимой ерунды. Обрывки забытых мелодий, старые шутки, детские забавы нежданно-негаданно всплывают на поверхность сознания, а итоги какой-нибудь важной встречи могут оказаться забытыми всего через пару месяцев. Существуют удивительные и непостижимые ассоциации: запах пробуждает память о конкретном событии, музыкальный фрагмент почему-то напоминает о городке, где мы побывали много лет назад, цвет навечно привязывается к определенному настроению. Грей именно так помнил большую часть своей жизни, но воспоминания о вырванных неделях оставались неполными и одновременно слишком выверенными, слишком уж гладкими.

Были они чем-то нехороши, эти воспоминания. Они всплывали с такой законченной ясностью, что одно это уже заставляло его бессознательно усомниться в их подлинности. Память рисовала ему сюжеты и последовательность событий, внешне правдоподобных, но — как он чувствовал — реально не пережитых. Эти воспоминания вызывали у него аналогию с готовым фильмом, над которым основательно поработали монтажеры, из-за чего все несообразности, все необъяснимые или полузабытые эпизоды были тщательно удалены ради связности повествования.

Все прочие воспоминания больше походили на только что отснятый сырой материал, не рассортированный, как попало разбросанный по хранилищам памяти.

Он чувствовал, что его воспоминания о Франции — ложные: некий каприз подсознания, спровоцированный внешним толчком, вероятнее всего, результат неудачной попытки доктора Хардиса лечить его посредством гипноза. Он был почти уверен, что во Францию не ездил. Или, по крайней мере, не ездил в тот период времени, к которому относились воспоминания. Во-первых, в его паспорте не осталось никаких отметок о въезде и выезде. Впрочем, пограничные правила Европейского союза этого и не требовали, так что отсутствие штампов ничего не доказывало. Но ему вообще не удалось найти никаких подтверждений своего выезда за рубеж: ни квитанций, ни старых билетов, ничего такого. Его банковские счета — и это было уже серьезнее — факта пребывания за границей тоже ничем не подтверждали. Были солидные изъятия наличных денег, и они свидетельствовали об экстренных расходах — но в пределах Великобритании. Какая-то часть этой истории, видимо, все же была правдой. Именно тогда, очевидно, произошло его знакомство со Сью. Были какие-то неприятности, связанные с Найаллом. Был, скорее всего, отпуск, проведенный совместно. Была командировка в Центральную Америку, где он снимал фильм. Была и последняя ссора, разрушившая их отношения.

Но был еще и рассказ Сью об их общем прошлом — и тут у него появлялось ощущение полного провала в памяти, настоящей черной дыры.

Хотя Сью отчасти и подтвердила правдивость этих смонтированных воспоминаний, все же ее история по-прежнему оставалась для него чужой — неким услышанным рассказом. Он готов был принять ее слова на веру, но только как то, о чем прочел в книге или в газете. Оба рассчитывали на другое. Очевидно, Сью надеялась, что ее рассказ сумеет пробудить его собственную память, что настоящие воспоминания, похороненные в глубинах подсознания, вернутся к нему, восстановятся, как по мановению волшебной палочки. Он тоже надеялся: ожидал какого-то внутреннего отклика, появления неких ответных образов, ассоциаций, благодаря которым он внутренне поверит в правдивость всей этой истории. Ничего такого не случилось. Рассказ Сью так и остался для него лишь рассказом — историей, услышанной из чужих уст и ему не принадлежащей.

В результате проблема только усугубилась. Пользуясь все той же аналогией, она показала ему другую версию фильма, не менее достоверную и пригодную к показу, но совершенно отличную от его собственной. И хотя в новом фильме был отчасти использован тот же материал, в остальном он вышел совершенно другим, непохожим. Запутанный клубок подлинных воспоминаний по-прежнему оставался недоступен Грею.

В настоящий момент, однако, его гораздо больше волновало другое: настойчивые заявления Сью о собственной невидимости и ее навязчиво-нерасторжимая и разрушительная связь с Найаллом.

Грей уже однажды оказывался вовлеченным в классический любовный треугольник. Хотя он был искренно привязан к той женщине, старался быть деликатным, не оказывать давления, но ее нерешительность и постоянные метания, приливы и отливы любви и нежности, так же как и его неизбежная ревность, в конечном счете отравили все удовольствие от романа. С тех пор он поклялся больше не иметь дела с женщинами, ведущими двойную жизнь, но вот теперь вляпался точно в такую же историю. Должно быть, какая-то неодолимая сила влекла его к Сью.

Впрочем, она уверяла, что Найалл больше ее не беспокоит, что она не видела его с того дня, когда он заходил к ней и оставил номер «Тайме», и это было похоже на правду: в настоящий момент никто вокруг нее явно не увивался. Однако Найалла по-прежнему не стоило сбрасывать со счетов.

Казалось, будто она держит его в резерве, про запас, на всякий случай, и в любой момент готова использовать против Грея. Грей подозревал, что если Найалл вдруг снова открыто обнаружится, то, как и прежде, превратится в проблему номер один. По обоюдному согласию они никогда не касались этого вопроса, но самим своим отсутствием Найалл постоянно напоминал о себе.

Заявления Сью по поводу невидимости также не способствовали сближению. Грей был человеком практичным. Более того, он был специально обучен пользоваться глазами и руками и отлично владел своим ремеслом. Его призвание было связано с видимым миром: он умел любовно запечатлевать этот мир на пленке. И он привык верить только тому, что видел собственными глазами. Ничего другого для него попросту не существовало.

Слушая Сью, он сначала решил, что ее бесконечные разговоры — своего рода аллегория, образное описание некоего типа отношений, возможно, следствие слабо развитой индивидуальности. Может быть, отчасти это было верно, но теперь Грей ясно понимал, что она говорит о невидимости и в самом буквальном смысле. Она утверждала, что некоторые люди могут оставаться незаметными — другие просто не способны их видеть.

Уже все это не слишком-то убеждало Грея, а уверения, будто бы и сам он из числа невидимых, — тем более.

И все же Сью утверждала, что обнаружила в нем это природное свойство и он неоднократно пользовался им, даже не подозревая об этом. Теперь, заявляла она, после ранений, этот талант хотя и не исчез, но пребывает в скрытом, дремотном состоянии. Если бы Грей попытался вспомнить, как это делается, говорила она, то мог бы вновь пробудить его.

Между тем, слушая все эти ее рассуждения о возможном сумасшествии, разговоры о заблуждениях и несоответствиях, в которых она сама не могла разобраться, перед лицом ее постоянных неразрешимых сомнений Грей задавался вопросом, не душевное ли расстройство всему виной. Упорство Сью сильно напоминало маниакальное заблуждение — безосновательную, но отчаянную веру безумца в истинность галлюцинации.

Что касается самого Грея, то он полагал, что всякое заявление, с виду сомнительное, должно быть доказано — или хотя бы иметь веские доводы в свою поддержку. Ему казалось, что при желании было бы очень просто тем или иным способом внести ясность и в вопрос о невидимости, но Сью выражалась настолько туманно, что это буквально доводило его до бешенства: «Невидимые люди существуют, они здесь, среди нас, и их можно увидеть, но их никогда не удастся заметить, если не знать, как правильно смотреть».

Однажды они оказались в Кенсингтоне на Хай-стрит вечером, в час пик, и смешались с толпой прохожих и посетителей магазинов. Сью сказала, что в подобных местах всегда полным-полно гламов. Она то и дело указывала ему на каких-то людей и объявляла их невидимыми. Иногда Грей видел тех, о ком она говорила, иногда нет. Недоразумения возникали на каждом шагу: вон тот мужчина у входа в магазин, да не этот, а тот, вот он уже уходит, слишком поздно.