Страница 15 из 25
– Я знаю, пап…
– Двенадцать дней мы плыли! Двенадцать дней день за днем жарились, а ночь за ночью костенели от холода, и нас швыряло так…
Он изображает, как лодку качает вверх-вниз,
– и так…
изображает бортовую качку,
– и так…
изображает рысканье,
– и так…
взбирается на волну,
– …день и ночь – и мы воду вычерпывали тоже день и ночь. Мы не могли спать. Есть не успевали. Чтобы лодка держалась на поверхности, всем четверым приходилось круглые сутки вычерпывать воду. Мы сто раз могли пропасть.
Камило щелкает пальцами.
– Раз, и всё! Последние четыре дня у нас уже не осталось жратвы, и одна бутылка воды на всех…
– Пап…
– Когда мы наконец доплыли до земли, мы были четыре скелета! Полусумасшедшие! У твоей матери начались галлюцинации, и…
– Пап, я все это знаю…
«Я, Камило Камачо» осекается. Он глубоко вздыхает и корчит такую гримасу, оскаливая верхние зубы и раздувая жилы, будто его хватит удар, если он кого-нибудь тотчас же не укусит, но в последний момент вновь обретает голос и хрипит:
– «Все это», ты говоришь? «Все это»? От «всё это» зависела наша жизнь! Мы чуть было не сгинули! Двенадцать дней в океане в открытой лодке! Без «всё это» не было бы полицейского Нестора Камачо! Не существовало бы! Если бы какой-нибудь вальяжный коп арестовал нас за восемнадцать метров до берега и отправил обратно, это был бы конец всем нам! Ты бы никогда никем не был! И ты говоришь «всё это»! Господи Иисусе, Нестор, что ты за человек такой? А может, ты не человек? Может, у тебя когти и хвост, как у мапаче!
:::::: Енотом меня обозвал!::::::
– Послушай, пап…
– Нет, это ты послушай! Ты не знаешь, что такое страдать! Ты арестовал человека в восемнадцати metros de libertad! Для тебя все равно, что Камачо приплыли в Америку на самодельной…
– Пап, послушай меня!
Нестор обрывает его так резко, что Камило осекается на полуфразе.
– Этому парню не нужно было…
Нестор уже начал было говорить «всё это», но в последний момент спохватывается.
– …ничего делать, как сделали вы с Йейо. Он заплатил контрабандистам три-четыре тыщи, и его доставили прямиком в Майами на сигаретнице. Они шпарят семьдесят миль в час по воде, сигаретницы эти. Сколько, часа, может, два у него вся дорога и заняла. От силы три. В открытой лодке? Какого! В каюте под крышей. Голодать? Да он вряд ли успел переварить обед, если плотно пожрал на дорожку!
– Ну, это детали. Сути не меняет.
– Какой сути, пап? Сержант отдал мне прямой приказ! Я приказ выполнял!
Презрительное фырканье.
– Прямой приказ выполнял!
Новый фырк.
– Точно как ребятки Фиделя! Они тоже выполняют прямые приказы – избивать, пытать, «ликвидировать» людей и отнимать имущество. Ты никогда не слыхал о чести? Тебе на честь семьи наплевать? Брось этот детский лепет!.. Приказ он выполнял…
– Да перестань, пап! Тот парень орал с мачты народу на мосту и вот так руками махал.
Нестор показывает.
– Он поехал с катушек! Он грохнулся бы и убился, а еще шесть полос движения на мосту все стояли, пятница, час пик, самое ужасное…
– Ах, движе-эние! Что ж ты сразу не сказал?! Ничего себе, движение встало! Это ж другое дело… То есть ты мне щас говоришь, что пробка на мосту хуже пыток и расстрела в фиделистских застенках?
– Папа, я даже не знал, кто этот парень! Я и сейчас не знаю! Я не знаю, что он там вопил. Он был в семидесяти футах надо мной!
На самом деле в общих чертах Нестор знал, но входить в тонкости момент не располагает. Любым способом остановить эти тирады, эту кошмарную обвинительную речь – от собственного отца!
Но ничто не может остановить «Меня, Камило Камачо, Владыку этого Царства».
– Говоришь, он бы упал и расшибся. Но это из-за тебя он чуть не сорвался. Ты так спешил его во что бы то ни стало арестовать!
– О господи, пап! Я его не арестовывал! Мы не арестуем иммиг…
– Все видели, что арестовал, Нестор! Каждый знает, это был Камачо, кто арестовал. Мы собственными глазами видели, как ты это делал!
Оказывается, и отец, и мать, и дед с бабкой смотрели репортаж по американскому телевидению с отключенным звуком, а слушали по WDNR, испаноязычной радиостанции, которая любит бушевать праведным гневом по поводу нечестивых американос. Что ни скажет Нестор, отец и не подумает угомониться. «Я, Камило Камачо» вскидывает руки, будто говоря: «Безнадежно, безнадежно», и, повернувшись, идет прочь.
Мать не двигается с места. Убедившись, что «Я, Камило» ушел в другую комнату, она обнимает Нестора и говорит:
– Наплевать, что ты там натворил. Ты жив и дома. Это самое главное.
«Наплевать, что ты натворил». Подразумеваемый обвинительный приговор так пришиб Нестора, что он не отвечает матери ни слова. Не может выдавить из себя даже лицемерного «спасибо, мами».
В свою комнатушку он вползает без сил. Все тело ноет: плечи, тазобедренные суставы, портняжные мышцы на внутренней стороне бедра и ладони, до сих пор кровоточащие. Ладони! Суставы, костяшки – острая боль, едва попытаешься просто сжать кулак. Снять туфли, брюки, рубашку, лечь на кровать – пытка…:::::: Спать, боже милосердный! Выруби меня… только этого прошу… унеси меня из esta casita… в объятия Песочного человека… Избавь от мыслей… дай наркоз…::::::
Морфей, однако, подводит Нестора. Едва задремав, он резко просыпается с колотящимся сердцем… задремлет – и резко проснется… задремлет и резко проснулся!.. Всю ночь – провалы и подскоки… пока он не вскакивает в шесть ноль-ноль окончательно. Чувствуя себя как выжатый лимон. Болит все, и болит, как никогда в жизни. Сгибать ноги в бедрах и в коленях так мучительно, что Нестор даже засомневался, что сможет стоять и ходить. Но он должен. Ему нужно смыться отсюда!.. Поехать куда-нибудь и убить время… до четырех дня, когда начнется дежурство. Он спускает ноги с кровати и осторожно садится… с минуту сидит бессильно…:::::: Нет, мне плохо… Я не могу подняться. Тогда что ты намерен делать, околачиваться здесь, дожидаться новых тычков?:::::: Усилием воли он заставляет себя – сущая пытка! – подняться. Опасливо, крадучись, идет на цыпочках в гостиную и, остановившись возле одного из двух во всем домишке Камачо окон на улицу, глядит на женщин. И выше и ниже по улице они уже вышли, хотя и суббота, поливать бетонные площадки перед домами.
Мужчины в Хайалии поливочный шланг и в руки не берут. Это женская работа. Первое, что делает мать Нестора, поднявшись с постели поутру, – поливает из шланга каменнотвердую «лужайку» у дома размером двадцать на пятьдесят футов. Жаль, что бетон от полива не растет. А то бы их парадный двор был уже этажей в пятьдесят высотой.
Сколько Нестор себя помнил, в Хайалии всегда царила одна картина: тысячи кварталов, неотличимых друг от друга, бесконечные ряды касит с зацементированными двориками… а деревьев нет… торчат машины, исписанные рекламой… а деревьев нет… катера, кричащие о Престижном досуге… а деревьев нет. Нестор слыхал, что в былые времена само название «Хайалиа» по всей стране означало первым делом Хайалиа-парк, самый шикарный и великосветский ипподром Америки, расположенный в райском месте – рукотворном парке площадью в двести пятьдесят акров, пышном и тенистом, где обитала стая розовых фламинго… Теперь заброшенный, загороженный и ненужный, огромное трухлявое воспоминание о тех славных деньках, когда в Майами заправляли англос. А в нынешней Хайалии тараканоистребительный фургон с твоим именем на боку, припаркованный у каситы, превращает тебя в большого человека. Нестор за это восхищался отцом. Каждый вечер тот приходил домой в одежде, провонявшей карбофосом. Но Нестору это казалось признаком преуспеяния. И вот отец набросился на него в самый момент, когда так нужна его поддержка!
Черт! Доходит половина седьмого, а он все торчит в комнате, невесть куда убегая мыслями… Скоро все повскакивают… Камило-каудильо, его вечно встревоженная, свежующая собственные руки Лурдес, и Йея с Йейо – боже, Йея!