Через три океана

На "Суворове" при попытке грузиться борт о борт было сломано орудие. Еще того хуже было на броненосце "Ослябя": там угольщик продавил в одной из офицерских кают борт насквозь, образовав пробоину в рост человека. Это повреждение было необходимо исправить в двое суток и основательнейшим образом: впереди предстоял переход вокруг мыса Доброй Надежды. И действительно, этот переход дал себя знать: у мыса Доброй Надежды эскадра адмирала Рожественского 6, 7 и 8 декабря выдержала небывалый шторм. Волна здесь знаменита своей высотой и длиной. Во время шторма суда совершенно скрывались друг от друга. Наш хворый транспорт "Малайя" с поломкой в машине беспомощно стал поперек волны и скрылся из виду через каких-нибудь 5-7 минут. Думали, что он погиб. Во время этого урагана "Суворов" потерял гребной катер, "Аврора" - вельбот. Так как немало волн вкатывало на верхнюю палубу, проникая всюду, где только было возможно, внутрь крейсера, то пришлось тщательнейшим образом задраить все люки и отверстия. Внизу, в этой ужасной духоте, при страшной качке необходимо было перегружать уголь из разных случайных помещений в опоражнивавшиеся постепенно угольные ямы.

На Мадагаскаре погрузки угля имели рейдовый характер и, если бы не экваториальная жара, их можно было бы считать веселым спортом; все решительно, не исключая и медицинского персонала, на долю которого перепадало много случаев травматических повреждений, сопровождающих обычно эту работу, втянулись в аврально-боевые угольные погрузки, как в свое обычное рутинное дело. Но нас зарезала не наша погрузка угля, а перегрузка с больших транспортов на малые и с малых - на пароходы Добровольного флота. Для этих работ делался наряд; каждый раз все на разные суда, в разную обстановку. При отсутствии здесь соревнования работа являлась очень утомляющей. С выходом из Мадагаскара началась другая эра угольных погрузок. На 4000-мильном переходе суда грузились в открытом океане восемь раз. Эти погрузки превзошли всякие ожидания: уже на второй океанской погрузке суда поднимали 130-140 т за время работы с восьми часов утра до трех часов дня. По окончании погрузки в три часа дня, как только взвивался адмиральский сигнал: "Поднять все гребные суда", вся работа, бывшая перед тем в полном своем разгаре, сразу обрывалась, и производился маневр быстрого подъема барказов и паровых катеров на свои суда. За эти погрузки был только один случай, когда паровой катер "Сисоя Великого" попал под пятку шеста от сетей минного заграждения, наполнился водой и пошел ко дну. Бывали еще такие курьезные случаи, когда железный бот распарывался, сдавал по шву и заполнялся водой поверх находившихся в нем 10 т угля, но, благодаря воздушным ящикам, не шел стремительно ко дну, а был не прочь еще поплавать, если бы его из предосторожности не поднимали тотчас же наверх. В том и другом роде продолжались погрузки и у берегов Индокитая. За погрузку угля в Камранге, когда было принято за четыре часа без 5 минут 400 т угля, последовал памятный аврорцам лаконичный сигнал нашего грозного адмирала: ""Аврора" - молодец!" Самая лихая погрузка была сделана личным составом крейсера "Аврора" под самым носом неприятеля за двое суток до Цусимского боя. В этот день "Аврора" побила рекорд, приняв барказами 270 т угля. Кем же держалась вся эта работа, составившая гордость личного состава 2-й Тихоокеанской эскадры, благодаря которой русский флот двигался по свету, не одолжившись ни на одну полушку ни у какого иностранного благоустроенного порта со всеми его приспособлениями, где можно было бы произвести погрузку угля и скоро, и безопасно, без аварий для судов и людей. Вся эта работа наладилась и развилась благодаря общему энтузиазму, которому способны поддаваться, прежде всего, конечно, молодые офицеры - судовая молодежь. Стоило собраться трем офицерам, как разговор их тотчас же переходил на тему о спортивном складе нашего плавания: как бы принять хорошего угля да с хорошего транспорта (с большими стрелами и лебедками, что поднимают не одну, а две тонны)? Как ускорить быстроту погрузки, поднимать так, чтобы стрела дрожала как тростник? Нельзя ли переменить ход на электрических лебедках к стрелам так, чтобы подъемы мешков были не минутные, а полуминутные? Что легче: подавать ли уголь мешками или грузить его большими матами (пластырями), насыпая кучу угля весом в две тонны и поднимая всю эту массу угля за четыре угла мата? Лучше ли носить уголь мешками на спине или везти по рельсам, подобно тому, как подают беседки со снарядами, или на тележках, или просто тащить волоком по палубе? Что делать с вечной нехваткой мешков, ибо таковые скоро изнашиваются, рвутся, а восемь человек парусников, работая каждый день, не успевают между двумя погрузками починить достаточное количество мешков? Довольно ли судовому врачу фельдшера и двух санитаров на помощь при перевязках раненых при частых случаях повреждений во время погрузки или пусть врач перевязывает один с фельдшером? (Остальные - один фельдшер и два санитара - всегда принимали деятельное участие в погрузке угля в роли счетчиков и ординарцев). Поливать ли команду, как на пожаре, из брандспойта или вспрыскивать водой только уголь? Давать ли команде воду с красным вином или чай со льдом? Останавливать ли рефрижераторы для всех судовых надобностей за исключением льда для работающей команды? Давать ли каждый час пять минут отдыху, чтобы покурить, а музыке - чтобы тем временем сыграть два веселых марша, а потом на рожке сыграть сигнал: "Слушайте все", и в большой рупор объявить: "Погружено за последний час столько-то тонн!" и т.д. и т.д. И вот еще полсотни таких вопросов сделали погрузку угля не просто валовой работой, а доблестью личного состава судна. Этим работа держалась, и таким именно путем она могла дать те блестящие результаты интересного боевого морского маневра, которые изображены здесь лишь в кратких общих чертах.

Эпилог

Vae victis! {Горе побежденным! (лат.).}

Кончился бой. Точно прозрели мы. Каждый из нас состарился на добрый десяток лет, любой мичман стал куда опытнее старого лейтенанта, не бывавшего в бою. Хороший дан был урок; но словами всего не расскажешь. Надо было все самому видеть, самому прочувствовать.

* * *

Офицеры и команда сильно переутомились, не столько после боя, сколько после похода. Каждый из нас предпочел бы рискнуть еще раз своей головой, чем выдержать снова восемь месяцев жизни при самых невозможных условиях: в жаре, грязи, вечных погрузках и перегрузках угля, постоянном напряжении нервов, начиная с самого Кронштадта.

Все это в связи с длинным рядом наших неудач и на море, и на суше было в состоянии расшатать самые крепкие нервы. Наконец-то мы почувствовали, что и у нас они есть, и что безнаказанно раздергивать их нельзя.

Аврорцы, те бравые аврорцы, которые так лихо, с таким соревнованием грузили уголь, стали уже не те. Лазарет переполнился не только ранеными, но и совсем иного рода больными. Широкоплечие, мускулистые богатыри стали жаловаться на то, что у них "сердце болит", "руки и ноги не свои", "всем телом расслаб", "спать не могу" и т.п. И это были не симулянты, не лодыри, как их принято называть. Это были больные, которым трудно было помочь обычными лазаретными средствами. И я, доктор, перенесший с ними всю эту каторгу, больше, чем кто-либо, понимал, в чем нуждаются теперь мои бедные соплаватели.

* * *

Наконец-то, после долгого, томительного ожидания пришли вести с далекой Родины, увы, нерадостные. Три несчастных, измученных, израненных крейсера забрызгивались грязью. Велико было наше негодование, когда нам пришлось читать критический разбор боя. Как смешны и наивны казались эти длинные рассуждения о том, о сем, с приложением планов, чертежей. Но не до полемики нам было. Мы, ведь, не на лаврах отдыхали после боя. Наконец, штаб адмирала Энквиста был вынужден послать заявление в "Новое Время" о том, что "статьи, озаглавленные "Разбор Цусимского боя", писались без достаточных сведений об этом бое; большая часть положений совершенно не соответствует действительности, поэтому штаб предупреждает, что к заключениям автора статей следует относиться с большой осторожностью".