Страница 55 из 70
Американские газеты перепечатывали всевозможные сообщения о бое из японских источников. Мы узнали, что один японский разведочный крейсер следил за эскадрой еще с Камранга и все время следовал вблизи нее. Когда эскадра ночью повернула к Шанхаю, разведчик потерял, было, ее, пошел к Цусимскому проливу и, не найдя ее здесь, телеграфировал Того, что эскадра, вероятно, пошла кругом Японии. Того приказал ему не оставлять своего места еще одну ночь, а затем на другое утро идти кругом Японии. На наше несчастье как раз в эту ночь японский разведчик нас нашел - мы уже возвращались из-под Шанхая. Открыл же он нас, благодаря непростительной ошибке: в то время, как все военные суда имели приказание идти без огней, госпитальные суда эскадры "Орел" и "Кострома" несли полные огни, освещенный спардек и напоминали плавучие дворцы. По ним японский разведчик открыл эскадру и донес Того, который уже собирался двинуться на север. Следовательно, мы могли бы свободно пройти Цусимский пролив и, если бы даже и встретились с Того в Японском море, то, без сомнения, дрались бы в условиях, гораздо более для нас выгодных.
Я увиделся, наконец, со своими товарищами: докторами В. П. Анниным, А. И. Викторовым и О. О. Деном. Все они поработали на славу во время боя. Доктор Аннин, в начале боя забравшийся, было, в специально устроенный на "Олеге" боевой перевязочный пункт (прекрасно оборудованный по плану доктора Р. И. Гловецкого, защищенный с бортов углем, но помещенный глубоко внизу, точно в колодце, с пренеудобным спуском - элеватором), едва не был затоплен там со своим материалом и должен был перебраться в один из казематов верхней палубы. Наконец, я уразумел, почему это судьба так распорядилась мной и вопреки моим желаниям назначила на "Аврору". Здесь я, как хирург, оказался нужнее. На "Изумруде" было только семь легко раненных. Но "Изумруд" лихо прорвался, а меня судьба сделала в награду беглецом с поля сражения, как нас стали называть после разъяснений морского критика г-на Кладо, пользовавшегося в то время широкой популярностью в обществе. Впрочем, почем знать! Быть может, на "Изумруде", не имея раненых, я полез бы из любознательности со своим дневником куда-нибудь в такое место, где меня стукнуло бы головой о железную палубу покрепче, чем на "Авроре". Этим и утешимся.
Судовые врачи отряда часто навещали раненых, помещенных в морском госпитале в Кавите, присутствовали при операциях. После каторжной судовой обстановки наши матросы очутились словно в раю: мягкие кровати, белоснежное белье, чудный уход. Жители города, дамы, монахи местных католических монастырей засыпали их лакомствами, фруктами, сигарами. Вот только американский стол, вкусный и разнообразный, для наших митюх, привыкших наедаться до отвалу, показался голодным; американцы сначала не хотели верить, а потом после наших объяснений ввели специальную усиленную порцию для этих "ужасных русских обжор". И еще одно горе было: "чарки" здесь ни под каким видом не полагалось. А привычка к ней была хорошая. В этом отношении американцы оказались неумолимыми.
Осколки снарядов из ран вынимались по моим рисункам. Конечно, на судне все их удалить я не успел. Нужно же было так случиться, чтобы прекрасно оборудованный рентгеновский кабинет морского госпиталя принужден был бездействовать из-за какой-то поломки, которую так и не удалось исправить за все время пребывания наших раненых в Кавите. Самолюбие американцев было, видимо, этим сильно задето. Среди раненых еще несколько человек умерло в госпитале от ран (с "Авроры" комендор Цитко, которому не помогла высоко сделанная ампутация бедра). Между прочим, оказалось, что несколько разрывов барабанных перепонок я проглядел. Но это не мудрено было при такой массовой работе; да и на уши никто не жаловался после боя - все одинаково оглохли и считали это в порядке вещей. Лишь полтора месяца спустя после боя в Манилу пришло госпитальное судно "Кострома", врачи которого увидали первых раненых цусимцев в аврорском лазарете. Госпитальные суда "Орел" и "Кострома", прекрасно оборудованные, не сыграли той роли, которая для них предназначалась, а напротив, сыграли даже печальную роль, если именно по ним нас открыл Того, что более чем вероятно. А сколько народу они могли бы спасти во время боя! И зачем это они в самом начале боя удалились так далеко, что были отрезаны и захвачены "Садо-Мару", который и увел их? Со стороны неприятеля это был некрасивый поступок. В оправдание свое японцы приводили то, что госпитальное судно "Орел" заходило в Капштадт {Кейптаун (Ред.).}, Сайгон, принимало почту для эскадры, имело беспроволочный телеграф и таким образом вышло из своей роли чисто госпитального судна; к "Костроме" же была сделана придирка за ее будто бы неправильную окраску вопреки правилам конвенции Красного Креста. Все это мелочные, недостойные придирки. В следующий раз госпитальным судам необходимо постараться как-нибудь избегнуть неприятной возможности быть захваченными в плен и не исполнить своего назначения; необходимо придумать для них какие-нибудь дополнительные постановления и выполнять их уже строго, без нарушений. Возможно ли это? Ведь для желающего придраться всегда найдется новый и новый повод. А после разбирай, кто прав. Победителя не судят. "Кострому", впрочем, японцы, устыдившиеся общественного мнения, отпустили. Кстати, она представляла и менее ценный приз, чем "Орел".[99] Мы доставили на "Кострому" из госпиталя часть раненых, уже поправлявшихся, и она повезла их на родину далеким кружным путем. Вспоминая госпитальные суда, которые во время боя прекрасно могли бы подбирать гибнувших, мне вспомнился рассказ о гибели "Ушакова". Очень хотелось бы, чтобы это был только анекдот. Вместо спасательных поясов на русских судах имеются койки-матрасы, набитые пробкой. К ним пришиваются тесемки, которые должны укрепить койку вокруг груди. И вот, когда бедный геройский "Ушаков" пошел ко дну, и неприятельские суда приблизились, они увидали ушаковцев, барахтавшихся в воде и плававших большей частью вверх ногами, благодаря своим спасательным поясам, очутившимся у них не на груди, а на животе. Пораженные подобным зрелищем, японские офицеры на "Микасе", будто бы, кинулись к фотографическим аппаратам, а Того закричал: "Что вы делаете? Тут люди гибнут! Спасать людей!" Быть может, это лишь анекдот, но, во всяком случае, анекдот не невозможный.[100] На "Изумруде", помню я, пришлось изобретать наилучший способ прикрепления тесемок и затем перешивать их. Попав с "Изумруда" на "Аврору", я тотчас же вспомнил о койках, и здесь также тесемки пришлось перешить. Надеюсь, на будущее время мы избегнем печальной возможности "спасаться" подобным образом.
* * *
Жестоко ошибется тот, кто подумает, что в Маниле мы отдыхали и веселились. Город действительно встретил нас чрезвычайно гостеприимно, клуб и частные лица засыпали приглашениями, но мы от всего отказывались и ограничились лишь официальными визитами.
Прошло более пяти месяцев нашей стоянки в Маниле. Уже и мир был заключен, и приказание вернуться на родину получено, а починки все еще не пришли к концу, несмотря на энергичную деятельность американских и наших инженеров. С утра до шести часов вечера не смолкал на судне адский грохот, теперь особенно неприятно действовавший на наши измученные, вконец раздерганные нервы. Под оглушительный стук молотов писались обстоятельные боевые отчеты. Каждый следил за работами по своей части.
На долю врачей, как водится, после боя выпало еще больше дела. Восемь месяцев жизни на консервах без съезда на берег не могли пройти для команды бесследно. Открылась цинга. Конечно, против нее тотчас же были приняты надлежащие меры: давалось только свежее мясо, зелень сверх положенного, лимоны. От судовой солонины теперь не только отказались, но, согласно постановлению специально созванной комиссии, всю оставшуюся солонину вывезли далеко в море и выбросили. В общем, из 1207 пудов солонины, принятой в Кронштадте, на "Олеге" было выброшено за полной негодностью 788 пудов, на "Авроре" из 1684 пудов - 1360. Это наводит на грустные размышления. Команда, соскучившаяся по свежей зелени и фруктам, жадно накинулась на них и поглощала в большом количестве в сыром виде. Ели и на судне, и на берегу, умудрялись доставать тайком. Трудно было за всем доглядеть, а наставления не помогали. Начались гастрические заболевания, местная дизентерия. Умудрился и я захватить ее - надолго. Месяца через полтора-два после нашего прихода в городе вспыхнула холера. На "Олеге" от нее умерло двое: прапорщик Соколов и один матрос. Пришлось запретить спуск на берег, продажу фруктов, овощей, даже доступ рабочим-китайцам одно время. Довольно долгое время мы жили в карантине под этой неприятной угрозой. На берегу заболевало по 60 человек в день, и первое время была масса случаев, протекавших быстро и со смертельным исходом. Но наши потери ограничились лишь двумя жертвами, а результатом принятых мер явилось почти полное исчезновение желудочно-кишечных заболеваний. Тщетно я ждал на помощь себе приезда младшего врача. Да, строго говоря, он у меня и был, назначенный на "Аврору" одновременно со мной, но с оставлением в распоряжении флагманского врача на госпитальном "Орле". Вероятно, благодаря этому приказу мне так и не удалось получить младшего врача из России. Захваченный в плен госпитальный "Орел" был тотчас же расформирован, и его врачи, так же как и врачи боевых судов, несколько дней спустя после боя уже возвращались к себе домой на частных пароходах вольными гражданами.
99
Основной причиной задержания и невозврата госпитального судна "Орел" явилось нахождение на его борту капитана и его помощников с английского парохода "Ольдгамия", задержанного крейсером "Олег" 6 мая 1905 г. Размещение их по распоряжению З. П. Рожественского на госпитальном судне являлось нарушением положения международного кодекса и Гаагской Конвенции, в результате чего "Орел" терял статус неприкосновенности, а на его экипаж более не распространялось покровительство Международного Красного Креста.
100
Это не более чем анекдот. Некоторая доля заключенной в нем правды состоит в противоречивом отношении японцев к побежденному противнику, сочетающем неоправданную жестокость с гуманным и корректным обращением с пленными. После героической гибели броненосца береговой обороны "Адмирал Ушаков" в неравном бою с броненосными крейсерами "Ивате" и "Якумо" японцы некоторое время продолжали огонь по плававшим в воде членам его экипажа, чем вызвали большие неоправданные жертвы. Спасательные работы были начаты японцами с явным опозданием. Несколько человек умерли от переохлаждения. Однако впоследствии спасенные отмечали заботливое и сочувственное отношение к ним со стороны японцев. Отдельные случаи недостаточной эффективности русских спасательных средств связаны с их неумелым использованием в критической обстановке.