Страница 18 из 70
Закрытое от ветров высокой воронкой кратера озеро всегда спокойно, молчаливо и таинственно.
В небольшой реке масса порогов. Нет, нет, где-нибудь вдали и высунется морда крокодила, которую вначале непременно примешь за плавающий чурбан.
В густой чаще с трудом удается разыскать тропинку. На самой дороге частенько попадаются разнообразные породы змей; лежат себе, свернувшись клубочком, греясь на солнышке.
Повстречать питона (небольшого удава в сажень длиной) мне не удалось, хотя их здесь масса. Туземцы часто продавали на берегу живых, слегка оглушенных ударом бамбука.
Много было прелести в этом шатании среди девственной тропической растительности. Иногда приходилось пролезать в чаще звериными тропами, рубить топором лианы, вечно в ожидании опасности прислушиваться к каждому шороху, иногда слышать шум, треск ломаемого камыша, затем всплеск воды.
Выбрав, наконец, удобное местечко, мы устраивали засаду: долго сидели в полном молчании, или же мальчишки подражали лаю щенка, визжанью поросенка, и вот где-нибудь совсем вблизи нас, шагах в пятнадцати, высовывалась из мутной воды морда; готовясь к выстрелу, нужно было избегать малейшего шороха. Стреляли мы по крокодилам пулями дум-дум, приготовляя их на судне домашним способом. Убитых из воды нельзя было тотчас достать - труп всплывал лишь несколько суток спустя и где-нибудь далеко, значительно ниже того места, где стреляли. После охоты наступал отдых, весело трещал костер, отгоняя назойливых москитов, в котелке варился чай, разогревались консервы.
Тем временем я и мои спутники, выбрав себе предварительно местечко выше по течению реки, меж порогами, где побезопаснее, помельче и вода светлее, постреляв в воду, рисковали купаться. Уж больно донимал зной, и слишком велик был соблазн освежиться пресной водой. Здесь она в изобилии, не то что на судне, где даже на одно полведерко пресной воды для ванны требуется разрешение старшего офицера.
Хорошо было в прохладной воде. Над головой спускались ветви деревьев с незнакомыми, причудливой формы цветами, перепархивали маленькие зеленые попугайчики ("неразлучные"), пролетали белые ибисы, цапли, дикие голуби, кружились громадные бабочки самой разнообразной окраски. Случалось выгонять из-под камней в воде змею. Это портило все удовольствие. После одного из купаний получился ожог спины - сплошной пузырь - два дня нельзя было ни лечь, ни спать.
С пустыми руками домой редко когда приходилось возвращаться. Несколько таких прогулок очень освежили меня и развеяли хандру.
По воскресеньям от четырех до шести часов дня, против губернаторского дома играет суворовская музыка. Военный оркестр производит большую сенсацию, так как здесь никакой местной музыки нет и не бывало. В эти часы можно увидеть весь здешний beau - и просто monde {Высший свет (фр.).}. Музыка играет рядом с губернаторским te
Выделяется стройная фигура красавца мичмана князя Церетели, играющего в лаун-теннис. Кругом самого оркестра черномазая публика, черные няньки с белыми детьми, две-три французских монашенки, аккуратно по форме одетые, с четками на боку, с распятием на груди. Хорошенькая М-me Р., жена одного из здешних купцов и еще другая дама, в шикарных белых платьях, перчатках и парижских шляпах (несмотря на жару), напомнили нам прелести Европы.
Сверху над головой шелестит листва громадных манговых деревьев: с одного из них шаловливая длиннохвостая серая обезьяна бросает в публику тяжелые плоды манго, величиной с яблоко.
К шести часам вечера нужно непременно поспеть на шлюпку: опаздывать не полагается, а возвращаться на частном катамаране даже опасно - свои же могут расстрелять. Вообще, наделаешь шуму на всю эскадру.
При подъеме флага утром играют гимн, затем марсельезу и марш Рожественского, вечером же, при торжественно замирающих звуках "Коль славен", с последними лучами солнца флаг медленно спускается. Много поэзии во всем этом, оригинальной, грустной поэзии, особенно понятной сердцу моряка.
28 февраля. День проходит за днем, а мы все еще не трогаемся с места. Какие-то неведомые нам обстоятельства принуждают нас сидеть здесь; бесит всех это ужасно.
О политике говорить не принято - ну ее! Посылают умирать - и шабаш! Отлично! Только скорее бы, а назад возвращаться - позор! Хуже смерти! За что, спрашивается, мы столько претерпели? Не думают ли в России, что обогнуть Африку - веселый пикник?
По-прежнему сидим без вестей. Редко, редко по гелиографу передастся телеграмма с какой-нибудь новостью политического характера - она тотчас же вывешивается на почте - но большинство новостей, как с родины, так и с театра военных действий, такого характера, что лучше их и не получать. Способствовать подъему нашего духа они ни в каком случае не могут. Сегодня, например: "50000 русской армии взято в плен, Мукден взят, на днях будет отрезан Владивосток".
Целый день прошел в обсуждении этого события; мы плохо верим в правдоподобность его, но тем не менее находимся в скептическом настроении относительно дальнейшего. В самом деле Владивосток может быть отрезан; тогда наша дальнейшая цель становится необъяснимой. Флот без базы - до сих пор неслыханное предприятие.
Куда мы двинемся с Мадагаскара, абсолютно никто не знает. Адмирал, нужно отдать ему справедливость, мастерски держит все в тайне.
Наконец вышел приказ готовиться к продолжительному походу. Все набрали страшную массу угля - на палубах горы мешков выше человеческого роста, офицерская кают-компания завалена; оставлены лишь узкие проходы и небольшие площадки вокруг орудий. Загрузились так высоко, что кажется еще один пуд угля и ко дну пойдем.
Особенно страшно за броненосцы. Храни Бог на случай бури. Насчет пожара у нас тоже довольно скверно. Много дерева, теснота страшная. Дышать нечем: уголь отнял весь кислород. Многие жалуются на сердцебиение.
Впервые видел, как аврорцы грузят уголь. Действительно любопытно посмотреть. Участие принимают решительно все. Белоручек нет. Франтоватых офицеров не узнать - все превратились в эфиопов, отдают приказания хриплым голосом: завтрак проглатывается наскоро, разговоры только об угле, соревнование страшное. Свою пальму первенства "Аврора" ни за что не хочет уступить. Не остаюсь и я безучастным зрителем - в лазарет то и дело являются раненые - одни сами ковыляют, других на носилках приносят. У иных раны на голове: отвернуты большие лоскуты, обнажена кость. Привести раны в чистое состояние стоит больших трудов - тут даже лица не узнаешь, все негры какие-то. Да и рук маловато - половина медицинского персонала забрана на погрузку.
Наверху над всей этой угольной вакханалией разносится задорно веселый "янки-дудль". Под его бодрящие звуки бегут с мешками, с тележками, толкая друг друга, спотыкаясь, падая, сотни босых ног по палубе, визжат лебедки, поднимаются и с треском рвутся в воздухе старые дырявые мешки, уже достаточно послужившие на своем веку; уголь с грохотом летит на палубу на головы, матросня норовит увернуться, да не всегда удачно. Вакханалия кончена. На всем крейсере беспробудное царство сна. Мой утренний рапорт командиру на следующий день обогащается значительной цифрой прибылых больных - раненых. "Аврору" посетил адмирал Рожественский, обошел, подробно осмотрел помещения, видел у меня в лазарете раненные на погрузке головы, остался очень доволен состоянием корабля, а за погрузку угля особенно благодарил, сказал, что лучшего корабля он в жизни не видал.
- Вознаградить вас за такую службу я не в состоянии. Один Царь и Отечество вознаградят.
В устах нашего строго, грозного, но справедливого адмирала такая похвала что-нибудь да значит - поэтому "Аврора" сегодня ликует. Рожественского мы не узнали. Я, видевший его последний раз летом в Петербурге, чуть не ахнул - так он изменился, сгорбился, поседел. На другой день вышел приказ по эскадре: "Все гг. старшие и артиллерийские офицеры приглашаются в такой-то день и час посетить "Аврору" и поглядеть распределение угля". (Наши 600 тонн сверхкомплектного угля по возможности расположены целесообразно: уложены в мешках и просто косяками, так, чтобы не мешать действию своей артиллерии, и чтобы вместе с тем уголь мог служить нам хорошей защитой в случае, если неприятель застанет нас в таком виде.)