Страница 76 из 82
Русланова в любых обстоятельствах и в любом окружении оставалась естественной. Никогда не играла певицу. Маргарита Крюкова-Русланова отмечала: «Никакой театрализации жизни, действий, общения. Всё, что она делала, было абсолютно естественным. Она была очень искренним человеком, достойным и сильным».
А Татьяна Окуневская добавляет такой штрих: даже в тюрьме Русланова заботилась о своей внешности… Обладала «величавым и одухотворённым женским обаянием», которое в своё время воспел столь любимый ею Николай Алексеевич Некрасов. «Русским», как отмечали современники, «был даже сам выход певицы на сцену. Стремительно, быстро, не теряя при этом особой русской стати, подходила она к авансцене, останавливалась и с величавым жестом руки перед собой кланялась публике земным русским поклоном — низким, степенным, уважительным. В этом поклоне была и полная самоотдача себя людям, и гордость за высокое искусство, которое она сохраняла и несла народу».
В артистической среде Русланову называли «барыней». Смысл вкладывали конечно же всякий — и положительный, и отрицательный. Но прозвище, согласитесь, красивое. И потому постепенно отрицательное отпало само собой. Она отзывалась на Барыню, как когда-то на Лидку-Стрептоцид.
К своим родным и семье относилась бережно. «Была очень выдержанна, — вспоминает Маргарита Крюкова-Русланова. — За те семнадцать лет, что мой муж прожил вместе с мамой под одной крышей, меж ними случилась всего одна размолвка. Один раз Георгий за „успехи“ в учёбе на неделю запретил Лидочке смотреть телевизор. Уехал в командировку, возвращается — а Лидочка чуть ли не на люстрах качается… Мама разрешала всё, хоть на голове стой: не хочешь в школу — да не ходи, чёрт с ней, если голова умная, всё будет. Короче, Жора на ребёнка цыкнул, а мама сказала, что ребёнок не солдат и с ним так нельзя. И они оба замолчали. Три дня двигались молча мимо друг друга. Вот это была высшая мера ссоры. А потом кто-то что-то сказал, а другой прыснул от смеха, и всё было вмиг забыто».
Это произошло в 1960-е годы. Русланова возвращалась с гастролей. Ехала поездом с Дальнего Востока в Москву. Путь долгий. На одной из глухих сибирских станций — поезд на ней не останавливался, должен был промчаться транзитом — скопилось большое количество народу. Оказалось, что каким-то образом люди узнали, что именно в этом поезде едет их любимая певица. И вот Руслановой кто-то сказал, что на маленькой таёжной станции её ждут толпы людей. И, чтобы уважить их ожидание, она уговорила начальника поезда сделать остановку, хотя бы самую короткую. Начальник поезда вначале не соглашался — нельзя, срыв графика. Потом всё же уступил. Поезд остановился. Русланова вышла на перрон и спела «Валенки». Народ на станции ликовал!
Татьяна Окуневская, вспоминая своё выступление в Доме офицеров, рассказывала:
«Петь „Ночь“, которую уже поют грудные дети, неприлично, и я решила срочно разучить новую песню, да ещё такую, которой у меня даже на слуху нет. Нет и Варса, он на гастролях в районе, а аккомпанировать будет знаменитый Квартет классической музыки имени Бородина.
Выучили с мамой текст и мелодию, волнуюсь, жду репетиции и получаю ответ: „Отрепетируете за кулисами перед началом концерта“. У меня раскрылся рот! Что же, они меня перепутали с Гали Курчи![97] Ну уж такого я не ждала, но виду не подала и маме ничего не сказала, чтобы у неё не было инфаркта… Сбежать… Заболеть…
Вхожу за кулисы, гомон, шутки, смех, в углу мой квартет с кем-то репетирует — скрипки, виолончель, смокинги. Сижу, жду. К квартету подбегают, что-то пропоют, смеются, убегают. Второй звонок, решаюсь, подхожу, солидный интеллигентный скрипач приветливо смотрит на меня, узнал:
— А, да, да, у вас песня из фильма „Таинственный остров“? Тональность ми-бемоль?
— Извините, я на одну минуту… — нашла глазами Лидию Андреевну Русланову, шепчу ей: — Как выяснить, в какой тональности я заучила песню?
— Быстро напой мне.
Так же шёпотом напеваю.
— Ми-бемоль.
Подбегаю к квартету:
— Ми-бемоль.
Третий звонок.
— Ну тогда и репетировать не надо!
И двинулись к выходу на сцену.
Второй седой волос появился у меня там, за кулисами, в ожидании своего выступления.
Поднимаюсь по лесенке на сцену, иду, как на заклание, шаг, слышу аплодисменты, пою, чувствую, что сердце тоже начинает петь, голос льётся, мне нравится петь под скрипки, это красиво…
Взяла последнюю ноту, гром аплодисментов, птицей вылетаю за кулисы, а там немая сцена из „Ревизора“: все стоят и смотрят на меня. Русланова бледная как полотно.
Что? Что случилось, почему они не рады моему успеху?!! Русланова обняла меня:
— Ты, конечно, не понимаешь, что с тобой произошло, ты спела в правильной тональности, но на кварту выше. Изумлённый квартет подладился под тебя, а мы замерли, ожидая, что с тобой будет на высокой ноте. Такую ноту может взять только Гали Курчи! Как иногда хорошо ничего не знать и довериться Богу! — И она сочно высказалась».
«Сочно высказаться» Русланова могла по любому другому поводу. Не щадила ни друзей, ни подруг, среди которых, в частности, была и Марина Алексеевна Ладынина, самая заслуженная «свинарка» Советского Союза. Однажды, сидя у Руслановой за чаем, Марина Алексеевна начала жаловаться: мол, Пырьев, её муж, «загубил её творческий потенциал», ведь она могла бы стать «одной из ведущих драматических актрис», а Иван Александрович «не дал этому осуществиться»…
Русланова отставила чашку с чаем, внимательно посмотрела на подругу и говорит:
— Ты что это, Маша, с ума сошла, что ли? Ты Ваньке обязана всем. Это он повесил тебе на грудь пять Сталинских премий. Кто бы ты была без него? Ты должна в ноги ему кланяться. А ты что несёшь?
— Вот как? Я не знала, что вы так обо мне думаете, — поджала губы Ладынина, сразу перейдя на «вы».
— Так знай теперь…
— Тогда, видимо, я больше и приходить к вам не стану.
— Ну, это дело твоё. Не хочешь — не приходи. Ишь, обиделась она…
И какое-то время Ладынина к Руслановой не приезжала. Потом они заскучали друг без дружки, созвонились и помирились. Но Русланова от своих слов не отступилась. Пырьева она любила и уважала.
Артист Малого театра Фёдор Мишин как-то вспомнил рассказ Руслановой: когда вели этапом из Москвы, один «офицеришка» замахнулся на неё, так она перехватила его руку и вывернула так, что он вынужден был попросить отпустить. Физически она была очень сильна. Особенно в ярости. Ей это сошло. Не мстили. Вообще в тюрьме и в лагере никто из охраны и лагерного начальства пальцем до неё не посмел дотронуться.
Писатель-сатирик Матвей Грин, тоже испивший лагерную чашу, да ещё дважды, оставил воспоминания об одном случайном разговоре с Руслановой:
«…как-то на семейном празднике у конферансье Бориса Брунова мы, уединившись, разговорились об этих проклятых днях нашей жизни. Она спросила меня, знаю ли я такие стихи: „Когда заболею, к врачам обращаться не стану…“ Я сказал, что не только знаю, но с их автором — замечательным русским поэтом Ярославом Смеляковым — тянул свой первый срок на Печоре. Я рассказал ей, что тогда в лагерях ещё существовали многотиражки. В одной из них, „Новый судострой“, работали я, Смеляков, Николай Асанов, знаменитый украинский сатирик Остап Вишня…
Поговорили мы и о втором моём аресте, о нашем „театре за колючей проволокой“. Она знала певца из Большого — Дмитрия Головина, знала знаменитого джазиста Александра Варламова, — они были со мной, в том театре, в Ивдельлаге.
И тут она впервые рассказала мне о своей „посадке“. Вспомнила бесконечные ночные допросы во внутренней тюрьме, как молодой лейтенант — следователь, „сосунок“, как выразилась она, добивался от неё: какие шпионские задания она получила от американской разведки после памятной встречи на Эльбе. Следователь то говорил, что её завербовало ФБР, то — ЦРУ. Похоже, он не очень разбирался в этих тонкостях. Да и ни к чему ему было: арестованная — здесь, муж её — тоже здесь, отсюда они никогда не выйдут, так чего мудрить?!
Однажды, измученная многочасовым допросом, Русланова вдруг сказала:
— Пиши! Расскажу, какое задание у меня было!
Следователь засиял, наконец-то будет признание — „царица доказательств“! Всё-таки расколол он эту упорную бабу!..
— Ну, какое же задание? — нетерпеливо спросил он.
— Пиши! Задание было такое: петь людям русские песни и отвлекать от строительства социализма! Пиши! Пиши!
Ну, что там было дальше — представить себе нетрудно. Орал следователь; зная Русланову, полагаю, что не молчала и она!
Лидия Андреевна, что-то вспомнив, сказала:
— Уволок меня конвой — в камеру. Трое волокли, сама идти не могла! Вот такое злодейство! За что? Почему? Кому это нужно было?»
97
Амелита Галли-Курчи, урождённая Амелита Галли (1882–1963) — итальянская оперная певица, колоратурное сопрано. Пела в Метрополитен-опера, много концертировала.