В чужой стране

— А она не сказала тебе, за что его расстреляли? Что бы вы сделали с пастором, если бы он изменил народу, Бельгии, стал служить фашистам? Что бы вы с ним сделали, а?

Густав молчит, сердито двигает бровями.

— Пасторы бывают разные, — проговорил Жеф. — Сколько патриотов выдал немцам пастор из Хасселта… Партизаны с ним еше рассчитаются!

— Ты говоришь, Густав, что коммунисты убивают священников, — продолжает Маринов. — А вот два дня назад Москва передавала по радио, что Сталин принял главу русской православной церкви патриарха Московского и всея Руси Алексия, беседовал с ним… Сам Сталин с патриархом беседовал!

— Сталин? — Густав поднял голову, рот его приоткрылся. — Сталин?

— Да, Сталин. Наши священники, все верующие люди молятся за победу Красной Армии. Не Папа Римский, а коммунисты, Красная Армия избавляют народы от фашизма. Вот так-то оно, отец!

Старик не отвечает. Он думает. Не все улеглось в его мозгу, у него есть еще сомнения, много сомнений, но предубеждение против русских, коммунистов уже поколеблено.

Посидев еще немного, старик уходит. А Жеф и шахтер засиживаются до ночи. Разговор все идет вокруг одного — о наступлении Красной Армии, о втором фронте. «Какого дьявола тянут эти янки!» Наконец, поднимаются и эти двое.

— Спасибо, Григор, за хорошие слова, — шахтер крепко жмет руку Маринову. — И тебе, Мишель, спасибо… Поговоришь с добрыми людьми, так и на душе потеплеет…

Прощайте!

Браток, закрыв за гостями дверь, ушел на кухню, в тайник, достал автоматы, мешочек с патронами. Луиза, услышав звон патронов, вошла в кухню, спросила встревоженно:

— Мишель, ты опять уходишь? Ты скоро вернешься, Мишель?

— Скоро, Луиза. Завтра ночью я буду здесь… дома.

Ей хочется броситься к нему, обнять его, сказать, что ее сердце с ним, что она будет думать о нем каждую минуту, но Луиза стоит молча, с тревогой в глазах глядит на него.

Браток вешает на грудь автомат, надевает пальто. Луиза спохватывается, подбегает к шкафу, торопливо завертывает в газету хлеб…

Браток и Маринов уходят. Луиза, проводив их, долго стоит во дворе, вслушивается в глубокую и какую-то тревожную ночную тишину.

Перед утром в окно осторожно, чуть слышно постучали. Луиза, лежавшая с открытыми глазами, — она так и не уснула в эту ночь, — испуганно вскочила. «Боже, это они… Что с ним?..»

Не помня себя от волнения, она подбежала к двери, спросила прерывающимся голосом:

— Кто… Кто там?

— Откройте, быстрее! — послышался незнакомый голос.

Пальцы плохо слушались, Луиза с трудом вставила в дверную скважину ключ.

Какой-то чужой человек, очень высокий, курчавый, ввел Братка. Михаил закрывал лицо окровавленным платком, руки его и пальто тоже были в крови.

— Мишель! Мишель! — Луиза бросилась к Братку, потом к незнакомцу. — Что они сделали… Что с ним?

— Ранен в лицо… Его нужно перевязать!

Луиза заметалась по комнате, не зная, что делать. Поднялась хозяйка. Увидав окровавленного Братка, вздрогнула, но проговорила спокойно:

— Положите его на кровать! Луиза, приготовь горячей воды… Где же у нас бинты? Ах да, я убрала их в стол…

Пуля прошла под скулой, распоров щеку. Рана была неопасной, но Браток потерял много крови и не мог говорить. Пока хозяйка его перевязывала, высокий незнакомец — командир взвода Сергей Белинский — успел рассказать Луизе о том, что приключилось с Михаилом. Когда они небольшой группой перебрались на лодке через канал и выдвинулись к дороге, внезапно, будто из-под земли, появился патруль. Браток кинулся на немцев, ударом ножа свалил солдата, но в ту же минуту был ранен выстрелом из пистолета. Маринов приказал Белинскому доставить Братка в Нерутру, а сам с людьми пошел дальше к Опутре.

Днем, уже к вечеру, приехал доктор Фаллес. Сняв с Братка повязку, закрывавшую почти все его лицо, Фаллес удивленно воскликнул:

— О, мой старый пациент! Здравствуй, камерад, здравствуй… Рана подходящая, но для вас, молодой человек, это совершенный пустяк. Как это русские говорят… до свадьбы заживет!

Наложив шов, Фаллес поднялся, сказал с усталой улыбкой:

— Надеюсь, эта рана будет последней. Скажите этим проклятым бошам, что больше живого места на вашем теле не осталось. Я могу выдать в этом справку!

Через три дня в Нерутру приехал Сергей Белинский. Он нашел Братка в саду. Тот сидел на дереве, отпиливал ножовкой засохшие сучья. Внизу, под деревом, стояла Луиза. Запрокинув голову, она смотрела на Михаила и тихо, ласково смеялась. Браток, орудуя ножовкой, что-то увлеченно рассказывал ей.

— Ожил, братишка! — обрадованно крикнул Белинский. — Приземляйся, разговор есть!

Модлинский спрыгнул.

— Уходим?

— Уходим. Командир приказал разойтись по землянкам. Немцы два дня прочесывали леса. Ни одного человека не схватили. Теперь они начнут по деревням искать. Наш взвод сегодня уходит. А мы с тобой завтра в ночь якоря поднимем. Маринова приказано здесь дождаться…

— А где он?

— В третьем отряде.

— Ну, пойдем в хату.

Расположившись в кухне, они принялись приводить в порядок свои велосипеды. Скоро пришел старик Густав.

— О, тут настоящая мастерская… А где Григор?

— Поспорить захотелось? Григора нет.

Старик уселся у печки, положил руки на трость.

— Эти проклятые боши забирают у меня последних коров. Я поехал жаловаться к коменданту в Мазайк, а он мне по шее дал. Я хотел спросить Григора, что мне делать… Проклятые боши!

— Мы тебе и без Григора скажем, что надо делать, — ответил Браток, усердно протиравший втулку. — Фашистов бить надо, понял, батя? Бить! Так, чтобы сами зареклись и внукам своим заказали не зариться на чужое. Драться надо, понял? А ты ни нашим, ни вашим!

Старик насупился, сердито проговорил:

— Ты еще молод меня учить… Густав знает, как надо жить. Густав честный патриот!

— Я не хотел обидеть тебя, отец, — примирительно сказал Браток и поднялся. — Давай закурим. Табак у тебя больно хорош.

Они закурили. Густав, попыхивая трубкой, с интересом следил за Белинским, собиравшим велосипед. Моряк работал быстро и ловко.

— Ты, парень, рабочий? На заводе работал?

— Нет, не на заводе. Но машины знаю.

— А что у вас в России много машин?

— Да побольше, чем у вас, в Бельгии. Вот ты мужик зажиточный, а пашешь на конях.

— Ay вас в деревне есть трактора?

— У нас-то? А как же им не быть, тракторам, если у нас колхозы? — Белинский бросил велосипед, сел рядом с Густавом. — Ты знаешь, отец, что такое колхоз? Четыре-пять тысяч гектаров пахотной земли, а то и больше. Море земли, море!.. А засевают ее за пять дней. Видал?! У нас как тракторы в поле выйдут — вся степь гудит. Едешь ночью — огни, огни… И песня где-то звенит! До чего же хорошо… — Белинский задумался, глаза его потеплели.

— Так у вас трактора… — нарушает молчание Густав. — И хорошие машины?

— Звери! Возьми хоть, к примеру, СТЗ или «Челябинца». Мощь! А комбайны какие у нас? Ого! Сам хлеб косит, сам подбирает и сам молотит.

Густав недоверчиво качает головой:

— Я что-то не слыхал о таких машинах, парень. — Помолчав минуту, выколотив из трубки пепел, он опять спрашивает Белинского — Так, значит, ты знаешь толк в машинах?

— Знаю, отец. У нас, в Советском Союзе, техника — первое дело.

— А мотор исправить можешь? У меня молотилка встала… Работа небольшая, а исправить некому. Возьмешься? Я уплачу хорошо! — Густав смотрит на Белинского хитровато суженными глазами.

— Можно посмотреть, отчего же… — соглашается Белинский.

— Так я тебя буду ждать. — Старик поднимается, уходит.

Браток, проводив его взглядом, усмехается — Вот хитрая бестия! Проверить хочет… Ничего не попишешь — придется ремонтировать…

Рано утром Браток и Белинский пришли к Густаву. Молотилка стояла в сарае, заваленная разной рухлядью. Должно быть, она бездействовала уже не один год. Осмотрев мотор, Браток зло проговорил: