Проталины

Игарка ночью

Мне не было лучше подарка За эти дорожные дни. Нас ночью встречает Игарка, Рассыпав огни на огни. Блестит и горит у причала, Чернеет, как уголь, вода. Она тяжело укачала Груженные лесом суда. Пусть в памяти все сохранится. От этого думы светлей. Глядит в Енисей заграница Глазами своих кораблей. И часа не дремлет Игарка, По горло работы у ней, А небу холодному жарко От сотен летящих огней.

Иоканка

Чем еще мне помнится Игарка? Что еще ей для меня не жалко? …В памяти плывет легко и ярко Лесовоз с названьем «Иоканка». Бурями несмытое морскими, На борту размашисто алеет «Иоканка» — ласковое имя, Всех имен моложе и милее. Пусть другие, в чьих сердцах остуда, Встречею такой не дорожат. Слушай, «Иоканка», ты откуда, И куда пути твои лежат? Отвечают волны на вопросы, Что тебя мне больше не найти. С именем таким весенним просто Всеми океанами пройти.

Чайки

Еще листву стряхнуть не смея, Березки стынут в серебре. Летит метель над Енисеем, Метет снегами в сентябре. И тучи, мягкие, как байка, На берега роняют тень, И чайки зябнут, зябнут чайки, Кружась над палубой весь день. Их столько здесь, таких хороших, Таких доверчиво своих, Им хлеб с кормы девчата крошат И горячо жалеют их. Но чайки безрассудно смелы. Они содружеством сильны. Летят, крылом срывая белым Седое кружево с волны. А солнце тусклой желтой льдинкой Висит у черта на рогах. Где это все? Да под Дудинкой И от Норильска в трех шагах.

Вокруг не видно ни души…

Вокруг не видно ни души. Гольцов неровна линия. Кедровник мягок и пушист, В звенящих прядях инея. Бегут следы упругих лыж За дальние пригорки. Хоть на минуту ты услышь Деревьев запах горький. Пойми запутанный в снегах Следов зверушьих почерк. Почувствуй привкус на губах Смолистых крепких почек. В гостях у хвойной тишины Пройдет твоя усталость, И ты поймешь, что до весны Недолго ждать осталось.

Таежница

Даль была в неоглядных сугробах белых, А дорога пока на кальке. Вот тогда-то в бригаде ребят умелых Появилась Чернова Валька. Уступает версты тайга не щедро. Здесь особый нужен закал. И косились на Вальку столетние кедры Иронически, свысока. У девчонки глаза — не глаза, смородина, Век глядел бы, да сердца жалко. Разгорелись смуглые щеки с мороза, Без анкеты ясно — южанка. Не вязалась как-то она с палаткою, С ветром встречным, с тайгой нехоженой, Слишком хрупкая, слишком яркая, На других девчат не похожая. Труд в бригаде, как радость, делили поровну, Но сибирский январь жесток. Иногда отодвинет парень в сторону, Скажет: — Дай, помогу чуток!— Не сдавалась. Сердилась: — Где ж равноправие!— Не сдавалась, со всеми шла, Поднимала лопатою мерзлый гравий И мозолям счет не вела. Становилась даже как будто выше. Трудный день угасал сурово. У костра вспоминала родные вишни, О дорогах мечтала новых. Лишь для слабых мир необъятный узок, Настоящее счастье сложно. И весной прошли лесовозы с грузом По шоссе, что в тайге проложено. Хороша Сибирь! А люди какие! Вальке с ними жить и тревожиться. Написала маме в далекий Киев: «Я теперь навсегда таежница!»

Брови тоньше хвоинок сосновых…

«Брови тоньше хвоинок сосновых И темней соболиных мехов». Сердце тянется снова и снова К неоконченным строкам стихов. Позабыть бы давно их, и точка. Разве мало на свете других? Что мне в этих доверчивых строчках, Привезенных из дальней тайги? Издалека, из синей тревоги, Из забытого детского сна, Где в распадках медвежьи берлоги, Где хозяйка всему — тишина. Где доныне живет на заимке Та, что парня любого смелей, Та, чьи брови тонки, как хвоинки, Та, чьи брови темней соболей. Ей сродни и ручьев перезвоны И прохладные поросли мхов. Сердце тянется снова и снова К неоконченным строкам стихов.