Ригодон

Я укрываюсь, я жду… недолго! Меня трясет!.. Озноб! Снова приступ озноба!.. Сохраняя ясность сознания, я говорю себе: так и есть!.. Из-за этого проклятого грязного кюре я заболел!.. Я знал об этом, уже слушая его!.. И ведь не хотел выходить!.. Уверенный, что схвачу лихорадку, начну бредить!.. Вы какое-то время в бреду… вы этого даже не замечаете… Но бредить опасно, когда рядом чужие, вы можете пожалеть о собственных словах… Поскольку речь идет о болотной лихорадке, малярии, которую я волочу за собой вот уже сорок лет, со времен Камеруна,[9] вы полагаете, я не был захвачен врасплох… этой подлой выходкой святоши, выслушивая его бредни под потоками ливня, промокший до костей, на северном ветру… это выводило из себя!.. И если бы на этом все кончилось!.. Так нет же!.. Нет же! Что-то другое притаилось в углу, возле дверей… я убежден, там кто-то сидит… не стану зажигать свет, двигаться, возможно, это всего лишь следствие лихорадки!.. И другой тоже заговорил о Рождестве… Быть может, мне кажется, и лихорадка… самозванец, чужак? Все возможно!.. Этот проклятый поп явился трезвонить… снова вернулся? Я мог бы поклясться… во всяком случае, там в углу кто-то есть… но я туда не пойду… Я дрожу, покрылся испариной… кто там? Что там?… Головоломка!.. Я не теряю рассудка, заметьте… я всматриваюсь… да! Лучше! Это кто-то зеленоватый, сидит… светится, как светлячок… наберусь терпения, эти видения долго не длятся… теперь я почти вижу его… Это военный… Он что-то сказал? Пусть говорит!.. Я жду… Он молчит, не шевелится… сидит… зеленоватый…

– Ну и что?… Ну так что же?…

Я спрашиваю… я дрожу… О! Он внушает мне страх!.. Черт подери! Да это же он! Я его знаю… Я его знаю! Того, зеленоватого… светящегося… более-менее…

– Водремер!

Я зову его… он не отвечает… Он здесь, почему? На Рождество?… Как этот попище? Как он прошел через калитку?… Перелез через нее?… Даже собаки не залаяли… Странные шалости!.. Этого Водремера я знал как врача, с четырьмя нашивками… где это было? Представьте, что творится с моей памятью в состоянии лихорадки, сил нет от озноба, внимание перескакивает с пятого на десятое… Имею право не узнать его… особенно, если он мне нисколько не помогает… Я повышаю тон… заставляю себя, заметьте…

– Водремер!.. Мерцающий! Я требую от вас!.. Чего вы от меня хотите? Это вы?… Да?… Нет?… Откуда вы…

Он недвижим… не вижу его лица… однако же! Это он… Мы практиковали вместе[10]… Он главный врач… И до чертиков наглотался оскорблений, переходя из одного барака в другой… Настроение было отвратительным… все семьи жаловались на холод, на голод, на жажду, весь персонал SNCASO, расквартированный в бараках Адриана! Рабочие, управленцы, инженеры и санитары… Какой это был стыд!.. Мол, мы, врачи, – преступники, враги народа, реакционеры, что мы все это подготовили, этих штурмовиков,[11] пятую колонну, нехватку продуктов, что бедные люди помирают от голода и эпидемий… что наши так называемые медикаменты сплошь да рядом были отравой… а вот и доказательство: никто больше не может пользоваться отхожими местами (трое детей утонули), настолько их переполняли фекалии, это было настоящее коричневое наводнение, вызванное поносом, обильным мочеиспусканием, и все из-за наших так называемых лекарств… что вселенский понос заливал потопом все вокруг… что у немцев из Сен-Жан-д'Анжели была даже особая тактика, когда их танки заставляли нас отступать в наше собственное дерьмо, чтобы все там погибли, обездвижели под метровым слоем экскрементов, даже если бы они и сделали попытку вырваться…

Как они кончили свои дни? Я спрашиваю себя! То, благодаря чему мы остались в живых – Лили, я, Бебер, – связано с нашей каретой «скорой помощи»… нашей ли? Нет! Каретой в Сартрувиле, которую я привел туда… о маршруте которой никогда не говорится в анналах Эпопеи… «Ля Сен-Ля Рошель»! И с каким трудом!.. Не только мы с Лили, но еще старуха и двое грудных младенцев! Мне пришлось оставить их на главной площади Ля Рошели… вы мне скажете: выдумки! Вовсе нет!.. Доказательство: я еще помню имя малышки, самой маленькой: Стефани! Она, должно быть, уже вышла замуж и стала матерью… В тот момент ей исполнился месяц, не больше… Генерал, который распоряжался на площади, французский генерал, настаивал, чтобы мы выехали в Лондон вместе с машиной, со старухой и младенцами… конечно, это было искушение!.. Моя судьба приняла бы другой оборот, а каким героем я бы выглядел сейчас! Какие улицы носили бы мое имя! А на стелах высекли бы мой профиль!

– Генерал! Нет! Я отказываюсь! При всем моем уважении, тысячи сожалений, мой генерал! Инструкция – прежде всего! Эти младенцы и их бабушка, весьма склонная к алкоголизму, принадлежат Сартрувилю! Вместе с тачкой! Я должен все привезти в Сартрувиль!

– Отлично! Вы свободны, доктор!

Я не вернулся в лагерь Адриан, тошнотворно-зловонный. Прощай, Сен-Жан-д'Анжели!.. Я так и не узнал, закончили они свой путь под танками… или утонули в поносной жиже…

Я никогда больше не видел Водремера… Однако, ведь это был он, молчал… и светился!.. Я должен в конце концов расшевелить его!.. Заставить откликнуться!.. Нет!.. Не могу… Чего-то я не могу вспомнить!.. Я сказал вам, что с радостью выехал бы в Лондон… Вы ответите: а он утверждает это просто вынужденно, чтобы прослыть участником Сопротивления… да нет же! Нет! У меня есть и не вчерашние причины быть англофилом, и еще более весомые, чем у тех, кто там был! Я думаю об этом генерале, который мне предлагал… Я думаю о призраке Водремера, который там сидит, светится… наконец, о природе этого фантома… и я знаю, что умираю… умру, о, неважно где!.. здесь, как только призрак Водремера растает… Он гаснет, потому что собаки заливаются… гае!.. Точно, это собаки, не сон!.. Я истекаю потом, дрожу все сильнее, но это конец припадка… Вот уже тридцать лет я переживаю подобные приступы и знаю, как они завершаются… а также, как они начинаются… Этим приступом я обязан ослиному упрямству святоши, который продержат меня У калитки… не следовало его слушать… гае! гае!.. А теперь кто там?… Лили и собаки… Она зажигает свет… все лампы… ей страшно…

– Ты разговаривал с кем-то?

– Это был Водремер…

Она не спорит… она думает, что я все еще брежу…

– Скажи, ты выходила к калитке?

Это спрашиваю я.

– Да, кто-то пришел к тебе… Какой-то полковник…

– Какой полковник?

– Камбремусс!

– Что он хочет от меня?

– Ты, может быть, его примешь?

Я очень устал…

Пускай войдет! Только быстро! И убирается! Я все еще дрожу!

Он входит, Камбремусс собственной персоной, не последний человек, красномордый, полнокровный, я знаю, какое у него давление… ему на это плевать!.. Он слишком воодушевлен идеей возрождения национальной кухни и национальным возрождением, чтобы тратить свое время на всякие пустяки, режимы и пипетки… Для него существуют изысканная еда и Франция, жемчужина мировой короны! Единственная среди всех наций, мое разочарование и мой восторг…

Ожидая, пока его пригласят, Камбремусс слышал все, что я говорил. Тем лучше!.. Быстрее все закончится!

– Селин, мы начинаем новое движение за национальное возрождение! Мы рассчитываем на вас!

– Вы ошибаетесь!.. Я вовсе не хочу ничего возрождать!.. Европа умерла в Сталинграде… Дьявол украл ее душу!.. Пусть он ее и хранит!.. Зачумленная шлюха!

– Селин, вы пораженец! Все тот же! Вы ведь можете нам помочь!

– Еще чего, бордель ангелов, нет! Пусть китайцы придут в Брест как можно скорее!.. Мои самые пламенные пожелания! Члены КП и в желтой армии, и в морской Префектуре! Все проблемы будут разрешены!.. Эти люди, которые никогда не наедались, набьют себе брюхо блинами!.. Вы никому не нужны, Камбремусс!

– Как вы смешны, Селин!.. Сами того не желая! Я отдаю приказ…

– Тото, посвисти полковнику! Чтобы он понял!..

Тото свистит, мой попугай… педантичный, послушный, у него только одна мелодия!.. «Половецкие пляски» Бородина…

9

С 1925 по 1927 год Селин входил в отделение гигиены при Национальном обществе здравоохранения, где он был сотрудником секретаря этого отделения, доктора Райхмана. Он два раза был в командировках: в 1925 году в Северной и Латинской Америке, в 1926 году – в Африке.

10

Селин часто возвращается в своей трилогии к событиям, пережитым в первые месяцы войны, когда он работал в диспансере в Сартрувиле. Там он находился в момент наступления немецких войск, и там, накануне бегства из страны, Лили едва не попала под пули немецкого патруля. Селин и Лили покинули Париж в машине «скорой помощи». Они добрались до Ля Рошели, где Селин работал в больнице. Последующие несколько недель они провели в лагере для беженцев в Сен-Жан-д'Анжели.

11

Stukas (нем.) – немецкий самолет-штурмовик времен Второй мировой войны.