Имя его неизвестно

…Назавтра в полдень перед комендантом гауптманом Харихом предстал молодой, чисто выбритый и подтянутый новый переводчик – Роберт Гохберг. Он подал капитану документы.

Вчера ночью Василий долго сидел над этими документами, приклеивая вместо чужой свою фотографию. Кусочек фото был испещрен штрихами печати – орла со свастикой в когтях. Фотография и другие бумаги, которыми не довелось воспользоваться разведчикам лейтенанта Евгения, сохранились в упаковке радиостанции.

Трудно, очень трудно было вчера Василию преображаться в Роберта Гохберга. Случилось это в избе сельского старосты. Хозяину выло приказано закрыть ставни, окна, засветить лампу, словом создать все условия для работы Роберту, потому что тот должен был без отлагательно «подготовить» документы для высокого немецкого начальства. Орися мыла и чистила сапоги своего пана, отглаживала ему мундир. А потом, утомленная необычайными происшествиями, заснула на пуховиках, любезно предложенных хозяйкой.

А Василий еще долго изучал вещи, которые находились в чемодане Гохберга, его письма, фото, карты, бумаги. Кое-что он все же узнал о Роберте. Тот и вправду был из колонистов, жил на берегу Черного моря. Недавно закончил специальные курсы, где таких предателей готовили к службе в комендатурах и отделениях гестапо. Василия мучила только одна мысль: «Знал ли Роберт кого-нибудь из начальства, к которому направлялся на службу?» Из писем этого не видно. Да и сам Роберт расспрашивал у них с Орисей, далеко ли до их села. Будь что будет! Без риска не выполнить возложенной на него задачи…

И вот теперь наступил момент испытания и проверки. Может, смерть подстерегает Василия за дверью.

Посредине кабинета за большим столом в кресле сидел комендант. Вдоль стены выстроились кривоногие стулья. Нижние стекла окон закрашены, а сквозь верхние видны тонкие ветки с проклюнувшимися почками, из которых вот-вот распустятся листочки. За окном солнце, небо, расцветает природа. А тут портрет почерневшего от злобы Гитлера, неприглядная, похожая на уродцев мебель. Фашистский комендант, который сжимает в подагрических пальцах документы нового переводчика.

На среднем пальце коменданта поблескивал перстень с черепом – излюбленной эмблемой гитлеровцев. Василий не сводил с него глаз. В груди у него похолодело. Он чувствовал, как кровь отхлынула от головы, от щек. А может, он дал маху, добровольно надев на свою шею такое ярмо, из которого уже не вырваться?

«Кар… Кар…» – вдруг каркнуло на всю комнату.

Василий вздрогнул, оглянулся.

– Что с вами, Роберт Гохберг? – шутливым тоном спросил Харях. – Моя птица вас напугала? А вы похудели! – продолжал он, взглянув на побледневшего Василия. – На фото вы округлее…

– Так точно, господин капитан!

«Не вздумал ли он поиграть со мною, как кот с мышью, да еще с той, что сама попала в пасть?» – подумал Василий. Казалось, сердце вот-вот разорвется в груди, но мозг твердил: «Спокойно. Не так часто приходят к этим зверюгам переводчиками советские лейтенанты!»

– Та-ак, – протянул Харих и, поведя седыми торчащими бровями, опросил: – Чему же вас, Гохберг, учили на курсах?..

– Выполнять приказы начальства. Всего себя отдать Германии и великому фюреру, господин капитан! – выкрикнул Роберт, вытянувшись.

Харих вдруг нажал на звонок пальцем, на котором был перстень с черепом. Череп разрастался в глазах Василия, заслонил всю руку капитана. Мозг сдавило. А на устах усмешка, от которой до слез – одно мгновение.

– Господин лейтенант! – обратился Харих к вошедшему офицеру. – Это наш новый переводчик. Из одесских немцев. Когда я закончу с ним, познакомьте его с коллегами.

– Слушаю, господин капитан!..

– А это – лейтенант Майер, – обратился Харих к Роберту Гохбергу, – знакомьтесь…

– Очень приятно! – склонил Роберт голову. У него отлегло от сердца.

Майер вышел таким же твердым шагом, как и вошел.

– Я рад, что вы не девица и не дама… Вы удивлены? – спросил капитан. – Ухаживания офицеров за переводчицей, вино, вздохи.. Не люблю всего этого!.. – он подал бумаги Гохбергу. – Так… Хорошо также, что вы не коренной немец. Мы плохо знаем местных людей. Очень плохо! Потому и расплачиваемся кровью. Начните с того, чтобы у нас среди тех, – показал он на окно, – были надежные люди. Я даже полицаям не всегда верю. Идите знакомиться с офицерами, потом загляните к старосте. Вам придется часто иметь с ним дело. Да и квартиру он вам найдет…

Наконец Роберт Гохберг вышел в коридор и поспешно вытер со лба холодный пот. …Орися не отрывала глаз от окна. «Что с Василием? Как принял его комендант Харих?.. И надо же было им встретить этого хвастливого переводчика Роберта!»

Но вот и он, виновник Орисиного беспокойства, вышел из школьных ворот.

«Идет! Размахивает руками, как на параде. Как легко он превратился в немца! Вот, нечистая сила!»

– Чего ты? – спросила неожиданно мать, сидевшая на деревянном диване за шитьем.

– Мама! Только – ни-ни! – предупредила дочь. – Наш Василий… – и покраснела, прикусив язык.

– Быстро он стал нашим…

– Да я не про то… Он работает у немцев, у самого Хариха! – шептала дочь.

– Что? – от неожиданности мать выронила из рук работу.

– Так надо!

«Горе-то какое! – подумала мать. – Молодые, красивые. Встретиться бы им в добрый час…»

– Пошел он! – подбежала к окну Орися.

– Куда?

– Во двор к старосте…

– Доня, доня! Что же это будет? Не говорила ли я тебе!..

– Что говорили, мама?..

Матери и вправду было трудно ответить. Не хотелось старой трепетать, а придется – ежечасно, ежедневно – и не только за дочь, а и за ее необычного приятеля.

– Мама, Кажется, к полицаю Омельке. Пошел! – объявила минут через десять Орися и тише добавила: – Зачем бы ему идти туда?

– А бог его знает! – тяжело вздохнула мать.

Прошел еще час, раньше чем Василий – Гохберг вошел во двор вдовы Сегеды. На пороге он чуть не столкнулся с Марфой Ефимовной. Та на ходу завязывала платок. Взглядом поискал сочувствия в глазах старой. Но она и не посмотрела на него. Через плетень он увидел, как мать присела на трухлявые вербы, лежавшие под вишнями.

Тяжело вздохнул Роберт и побрел в сени, будто напиться.

Орися тут как тут – зачерпнула кружкой воды из бочонка и подала ему.

– Тебе тяжело? Я тоже переволновалась. Почему молчишь?

Он жадно пил холодную чистую воду и напряженно думал. Итак, надо играть определенную роль. Может, изобразить перед фашистами ухажера за хорошенькими девушками?.. Молодость. Беззаботная пора. Ведь настоящий-то Роберт теперь, наверно, искал бы такой легкой жизни, пошел же он не на фронт, а на курсы, которые готовили наймитов для харихов. А как он приставал к Орисе…

– А, Орися? – спросил он, ставя кружку на скамью.

– Ты о чем?

– Да все о том же… Беспокоюсь, как мне жить дальше.

– Попал в волчью стаю, и вой по-волчьи, иначе они тебя скоро раскусят, – встравоженно ответила девушка.

– И я так думаю. Надо выть…

– Садись, Роберт ты несчастный, – недовольно произнесла Орися, проходя в горницу и указав на стул из гнутой лозы. – Зачем ходил к Омельке?

– Надо поначалу полицаев и старосту посетить. Я должен их знать как облупленных.

– Их и так все знают. Староста человек ничего. А Омелько и Данько, как мать говорит, не приведи господи… Чего ты шаришь глазами по стенам?..

– Давно не был в такой нарядной и уютной избе.

Его взгляд радовали и вышитые полотенца с цветами и петухами, и ковер над железной кроватью с белыми блестящими шариками. На полотне расшиты большие красные маки; слева стоит девушка, против нее парень, а вверху летят птицы. Василий усмехнулся.

– Это ты вышивала?

– Еще в сорок первом, когда кровать купили. Плохо?

– Да нет, ничего…

Стены были густо увешаны фотографиями в рамках всевозможных размеров. Карточки висели и по одной, и группами, словно на витрине у фотографа. Орися показала Василию своих братьев – Степана и Петра. Степан на Ленинградском фронте, а от Петра успели получить письмо за те две недели, когда тут были советские войска. Орися показала и письмо.