На дальних подступах

Границу тогда охраняли два пограничных отряда — в Сестрорецке и Ораниенбауме. Каждому был отведен свой участок побережья и сухопутной границы. Залив зимой на льду не охранял никто. А зима настала ранняя, свирепая, кругом лед, торосы, метели, сугробы. По льду почти открыто сновали между Финляндией и Петроградом какие-то люди.

Мой помощник по взводу крепыш Пацев, прослуживший в крепости уже несколько лет, рассказывал мне, что зимой 1918/19 года финны даже днем катили на тройках из Териоки в Петроград, перевозя через коридор между фортами контрабанду. За несколько часов они беспрепятственно пересекали по льду залив до Лисьего Носа. Разница между девятнадцатым годом и двадцать третьим заключалась лишь в том, что теперь границу нарушали не днем, а ночью. Вот этому-то мы и должны были воспрепятствовать.

Однажды ночью часовые услышали вблизи нашего форта треск, крики, ругань. Объявив тревогу, я направил на лед отделение красноармейцев вместе с помкомвзвода Пацевым. В промежутке между фортами они наткнулись на финских контрабандистов, озабоченных спасением своего имущества. Контрабандистов было трое. Пересекая по льду линию северных номерных фортов, они угодили в промоину между четвертым фортом и пустынным пятым. Сани, груз, лошади стали тонуть, и финны ничего с этим не могли поделать. Наши красноармейцы, оттолкнув хозяев, распрягли лошадей и буквально на плечах вытащили их из промоины на лед. А потом вытащили и сани с грузом. Промокли, промерзли на резком северном ветру и почти тридцатиградусном январском морозе и вернулись бегом на форт, доставив и трофеи, и нарушителей ко мне.

В то время бойцы всего моего взвода, да, пожалуй, и все батарейцы, отпускали усы и бороды — так повелось еще от старой армии и от гражданской войны. В крепостной каземат — мое жилье, освещенное окопной коптилкой, в страшном обличье вошел Пацев: в ледяном панцире с ног до головы, даже рыжая борода и усы обледенели. Неповинующимися губами он бессвязно говорил о выполнении задания.

Следовало немедленно его обогреть. Но чем? Остывающей печуркой или жалким огоньком коптилки?! В моем каземате не было даже кружки кипятка.

Люди еще как-то помогут друг другу, найдут средство согреть и себя, и задержанных. Но как спасти лошадей? После часовой ледяной ванны их бы в теплую конюшню. Но откуда взять конюшню на форту, где никогда не держали лошадей?!

Я приказал завести коняг в один из пустующих казематов.

Контрабандистов устроили в кубриках, накормили, укрыли на ночь, теперь осталось ждать команды из Кронштадта, куда я обо всем доложил по телефону.

Утром к нам прибыли сотрудники Особого отдела Кронштадтской крепости. Они допросили задержанных финнов и забрали их вместе с контрабандой, санями и лошадьми в Кронштадт.

И тут беда: при допросе финны показали, что в санях недостает бочонка масла, хотя все остальное сохранилось, даже топоры.

Снова прибыли особисты.

Пацев был тверд: все, что плавало в воде, и все, что было в санях, спасено, твердил он особистам.

Один из них спросил его резонно:

— Как же, товарищ Пацев: масло потонуло, а топоры всплыли?

Пацев, глазом не моргнув, ответил:

— Топоры мы сразу спасли. А сколько было бочонков, мы не знали. Возможно, тот бочонок и сейчас там плавает…

До промоины — полтора километра. Пошли, проверили, но никакого бочонка не нашли.

В Кронштадтской крепости был строгий комиссар товарищ Околотин. Он приказал вывернуть форт наизнанку, но масло найти. Если, конечно, контрабандисты не врут и если оно было в санях.

Обыск ничего не дал. А я глубоко страдал, невольно вспомнив тот обыск на сельской площади на Украине, когда в зарядном ящике нашли двух украденных у крестьянки уток. Конечно, и время не то, и случай не такой, не крестьянское добро пропало, а контрабанда. Но все же это кража. Если бочонок был. Хороший помкомвзвода Пацев и все красноармейцы добрые ребята. Служба тяжкая — не ропщут, кормят плохо — терпят… Все так. А покоя мне не было.

Харчи наши были самые скудные. На завтрак две ложки каши пшенной, прозванной «блондинкой», на обед — жидкий суп из воблы или селедки, едва заправленный крупой, на ужин — еще несколько ложек «блондинки». И это при изнурительной вахте в две очереди на постах — и в стужу, и в метель. Сугробы снега кругом, торосы льда, а далеко в стороне — зарево огней оживающего Петрограда. Было от чего тосковать и мне, и моим товарищам на пустынном форту.

Недели через две-три после этого пограничного инцидента на фунтовой пайке хлеба, ежедневно выдаваемой красноармейцам, неожиданно появился маленький кусочек масла.

Когда и мне принесли эту суточную порцию, я немедленно вызвал Пацева:

— Откуда масло?

— Ешьте, товарищ командир, — сказал он, не отводя глаз. — Не всякий человек полжизни проводит на льду.

Я не нашел ни сил, ни слов, чтобы возразить. Язык не повернулся упрекнуть в обмане людей, спасавших контрабанду и ее хозяев в тридцатиградусный мороз. Это, конечно, не значило, что спасенное принадлежало нам. Но, по справедливости, как мне казалось в ту минуту, хоть какая-то, самая малая доля должна была остаться у бойцов. Возможно, я был тогда неправ, по строгости рассуждая, даже наверняка неправ; но эти маленькие кусочки масла бойцы взвода ели с жадностью, и ничего схожего с памятным случаем в украинском селе тут, конечно, не было.

Это тоже был урок жизни. Не всегда все следует мерить одной и той же меркой. Мог ли в конечном счете этот маленький кусочек масла, доставшийся таким путем голодным, самоотверженно несущим службу людям, повлиять на нашу честность? Нет, не мог. Это доказано жизнью, всей последующей службой моих товарищей по взводу, отлично охранявших форт и границу на льду. В ту зиму нами было задержано еще немало нарушителей, в Кронштадт сдали значительное количество контрабанды.

К рукам ничего не «прилипало». Это я знал твердо, веря, несмотря на случившееся, Пацеву; он всегда говорил мне правду и смотрел прямо в глаза.

Бывали зимы, когда гарнизоны фортов задерживали больше сотни нарушителей. А сколько случаев нарушения границы прошли незамеченными. Мы часто обнаруживали днем на льду между фортами следы гостей. Но сами, своими силами, мы не могли справиться и с охраной фортов и с пограничной службой. В то время не было главного — организующего начала в охране морской границы зимой. У государства хватало забот по организации охраны границы юга, запада и востока. До Кронштадта руки еще не дошли, вроде бы он в тылу, возле самого Петрограда, и в то же время — прямо на границе.

Впервые пограничная застава на четвертом Северном была размещена лишь два года спустя, когда гарнизона там уже не было, а за коменданта оставался командир взвода Мягги, он же смотритель форта. Ледовая служба давалась пограничникам нелегко, и я запомнил дату установления погранзаставы на форту потому, что именно в тот год погиб начальник этой заставы — Федосеев.

В Кронштадте на Якорной площади находится его могила. Мы похоронили его рядом с могилой жертв революции. Он погиб 12 марта 1925 года.

Ночью пограничный наряд, идя от четвертого Северного к седьмому, обнаружил в промежутке между фортами следы двух нарушителей и точно установил направление их движения — по кратчайшему пути на Лисий Нос к Ленинграду. Старший наряда послал напарника на заставу, а сам бросился по следам. На заставе была всего одна лошадь; туда часто приходили зимой из Кронштадта на аэросанях сотрудники Особого отдела, но в распоряжении начальника заставы, кроме этой верховой лошади, никаких средств передвижения не было. Он мигом вскочил на коня и сам поскакал на помощь старшему наряда, приказав бойцам резерва догонять его пешими. По утоптанной дозорами тропе еще можно было скакать, но дальше шел глубокий снег или голый лед. То утопая в сугробах, то скользя по льду, Федосеев обогнал старшего наряда, уже сбросившего, преследуя нарушителей, полушубок, вскоре сам увидел впереди, на светающем горизонте, два силуэта. Еще усилие — и они будут пойманы. Но тут споткнулся конь, Федосеев вылетел из седла на ледяные торосы; едва оправившись, он вскочил и погнался с маузером в руке за нарушителями. У самого берега он настиг было их, но получил две пули в живот. Убийцы ушли.