На дальних подступах

На станции Лаппвик — снова наш пограничный осмотр. Еще два десятка километров пути, и наконец наш поезд прибыл в город Ганге.

13 мая, если быть суеверным, число несчастливое. Но я был свободен от всех и всяких суеверий. То время, которое я провел на полуострове Ханко, на Гангуте, было самым значительным в моей жизни.

Итак, утром 13 мая 1941 года я приехал на Ханко. Начальник оперативного отделения штаба базы капитан-лейтенант Н. И. Теумин, встретивший меня на вокзале, доложил, что в базе проводится тактическое учение, на нем присутствует начальник отдела боевой подготовки штаба КБФ капитан 2 ранга С. В. Кудрявцев.

Надо было срочно переодеться. Капитан-лейтенант Теумин усадил нас с контр-адмиралом Егорьевым в старенькую, видавшую виды эмку и отвез в дом, предназначенный мне, как командиру базы. Раньше в нем жил с семьей контр-адмирал С. Ф. Белоусов. В декабре он перевез семью в Ленинград. Дом красивый, двухэтажный, стоит на высотке отдельно от окружающих зданий. Мы с Егорьевым заняли комнату с балконом на втором этаже. Других жильцов в доме не было. Что я буду делать в таком огромном доме со своей маленькой семьей — жена и дочь должны были приехать следом? Временно исполнявший обязанности командира базы генерал-майор Алексей Борисович Елисеев, как мне рассказывали, превратил зимой этот дом в гостиницу. Пожалуй, правильное решение, так и надо использовать дом.

С балкона открывался великолепный вид на площадь, за которой стоял какой-то гранитный обелиск, на прекрасный пляж и на Финский залив. Хорошо был виден на втором плане и остров Руссарэ с большой двухэтажной казармой. Но разглядывать панораму было некогда. Быстро переоделся и отправился в штаб.

Прошел небольшой сквер, справа на голом гранитном утесе стояла финская кирха. Рядом, несколько влево, водонапорная башня своеобразной архитектуры, а впереди — широкая асфальтированная улица, обсаженная липами. В угловом четырехэтажном доме на площади, в прошлом финской ратуше, находился Дом Флота. На углу — дощечка: «Проспект Борисова».

Про Борисова, летчика-истребителя из бригады Петрухина, рассказывали удивительные истории. Он в одиночку уходил на своем И-16 на так называемую «свободную охоту». Расстреливал поезда на железной дороге, действовал против батарей, не только зенитных, ведущих огонь по нему, но и береговых. Объектов для атак в районе Ханко хватало, финны хорошо укрепили полуостров. А потом, когда потеплело и в шхерах начали плавать военные транспорты и военные корабли, Борисов выполнял задачи по воспрепятствованию каботажа. Его сбили в конце зимней войны в районе острова Хесте-Бюссе.

Проспект Борисова вел к вокзальной площади и завершался трехэтажным каменным домом штаба военно-морской базы. У финнов в этом доме соседствовали полицейский участок и штаб первого полка береговой артиллерии.

Кабинет командира базы находился на третьем этаже. Там я встретил Сергея Валентиновича Кудрявцева — представителя штаба КБФ на базовом учении. Немедленно пришел и начальник штаба базы капитан 2 ранга Петр Георгиевич Максимов. С товарищем Максимовым я и раньше был знаком, но теперь нам предстояла длительная совместная работа, и ее успех в большой степени зависел от нашей сработанности. Лучше всего узнать командиров штаба на учении. Но оно заканчивалось. Надо использовать оставшееся время, не разбрасываясь.

Командный пункт базы помещался в подвале соседнего каменного дома, занятого управлением строительства 020. Мне такой выбор КП не понравился: рядом вокзал, железнодорожная станция, составы, паровозное депо — начнись что, именно сюда и в каменные дома центра будет направлен удар. Если будущий противник нацелится на железнодорожную станцию, он и в КП влепит пару крупных бомб. К тому же вход и выход из подвала — один, одно прямое попадание большой бомбы — и люди окажутся в мышеловке. Необходимо лучшее место для КП.

Недаром подвалом этим не пользовались и на учениях. Штаб работал в своих обычных служебных кабинетах и на водонапорной башне, где оборудовали пост наблюдения.

На меня хорошее впечатление произвели своей распорядительностью, знаниями, опытом и старательностью и сам начальник штаба капитан 2 ранга П. Г. Максимов, и командиры-операторы капитан-лейтенанты Н. И. Теумин, А. И. Зыбайло, Р. А. Карпилов. С таким оперативным отделением работать можно.

На другой день учения закончились, и все командиры занялись подготовкой к разбору. За сутки я успел познакомиться только с работниками штаба, да и то поверхностно. Участвовать в разборе я мог пассивно, хороший повод послушать других, получить первое представление о составе гарнизона и его командно-политических кадрах. После разбора надо сразу же принимать дела у моего предшественника, а пока было время осмотреть город.

Я снова пошел на площадь к Дому Флота, зная теперь от начальника штаба, что там находится братская могила — в нее перезахоронены четверо летчиков экипажа бомбардировщика, сбитого над Ханко, и Герой Советского Союза Иван Борисов.

На могилу Борисова на острове Хесте-Бюссе указали, оказывается, сами представители финских властей, передавая нам арендованную территорию.

Борисова финны похоронили в гробу, в форме и при оружии, воздав должные воинские почести его смелости. А вот останки экипажа бомбардировщика, тоже из бригады Петрухина, мы нашли случайно. Власти не указали на место их захоронения, вероятно, сознательно: в раскопанной яме было четверо нагих советских летчиков, связанных колючей проволокой и, как установило вскрытие, погибших от удушения.

Вот я и пошел на площадь осмотреть братскую могилу и поклониться праху летчиков.

Каково же было мое возмущение, когда я увидел обелиск, на который обратил внимание еще накануне, из окна комнаты командирского дома. Он стоял метрах в сорока от могилы летчиков и надпись на нем выражала благодарность маннергеймовцев карательным войскам германского генерала фон дер Гольца, высадившимся в порту Ганге в апреле 1918 года и залившим Финляндию кровью революционеров! Неужели и тут, на арендованной территории, придется терпеть памятник палачам, как терпели в Курессааре меченосца, пока его не разбили революционные островитяне?! Да, трогать этот обелиск нельзя — пакт с Германией, эмоции следует сдерживать.

Разбором учений руководил генерал-майор Елисеев, которого я хорошо помнил еще как командующего береговой обороной морских сил Балтийского моря в конце двадцатых годов в Кронштадте. Трагически сложилась жизнь этого командира, участника революции на Балтике, выросшего после гражданской войны до высокой командной должности, человека строгого, но не всегда справедливого. В 1931 году он был назначен на Тихоокеанский флот, в 1937 году его там оклеветали и арестовали, через два года освободили, восстановили в партии и на военной службе, а в сороковом я встречал его на островах Моонзунда, как члена комиссии И. И. Грена, определявшей позиции для батарей. И вот теперь должен был принять у Елисеева базу Ханко. Елисеева, как вскоре выяснилось, назначили на мое место комендантом БОБРа.

На разборе я познакомился и с начальником отдела политической пропаганды базы полковым комиссаром Петром Ивановичем Власовым, и со своим будущим заместителем по политчасти, а позже, в дни обороны, комиссаром, Арсением Львовичем Расскиным.

Бригадного комиссара Расскина я, впрочем, уже знал: год назад в середине марта он переправлялся из Палдиски на Ханко самолетами ТБ-3, садившимися на лед залива. Был он молод, полон энергии и очень работоспособен, людей знал хорошо. После разбора мы проговорили с ним целый вечер по душам, я услышал от него много интересного.

Но на самом разборе возникло нелепое положение. Разбор был недолгим. Не зная хода учений, я не мог, конечно, иметь своего ясного мнения, а тем более давать оценки. И вдруг, когда настал час сделать это, врид командира базы неожиданно сказал:

— Поскольку на учениях присутствовал новый командир базы, пусть он и даст всему оценку и сделает выводы.

Сказал и тут же ушел с разбора. Почему он так поступил — не знаю до сих пор. То ли мое назначение было ему неприятно, то ли он не смог сдержать характера, увидев своего подчиненного в прошлом, командира батареи на форту Первомайском, в равном звании и на равной должностной ступени. Гадать трудно, хотя я был тут ни при чем. Сказывалась, видимо, и душевная травма, полученная в минувшие годы; но его переводили в БОБР, на должность не менее значительную.