Страница 87 из 120
Сами наши тела служили отдельным источником беспокойства. Даже самые чистоплотные люди под покровом ночи превращались в источники токсинов. «Вода, выделяемая во время дыхания, — объясняла Ширли Форстер Мерфи в своей книге «Наши дома и как сделать их «здоровыми»» (1883), — содержит посторонние включения; она осаждается на внутренних поверхностях зданий, стекает зловонными ручейками и… впитывается в стены», причиняя серьезный, но несколько неопределенный вред. Почему же эта вода не причиняет вреда человеку, находясь в его организме? Такой вопрос даже не рассматривается. Достаточно и того, что дышать по ночам вредно.
Женатым парам рекомендовалось спать в отдельных односпальных кроватях — не только для того, чтобы избежать постыдного возбуждения при случайном прикосновении, но и для того, чтобы снизить риск смешения индивидуальной нечистоты друг друга. Ведущие медики того времени мрачно предупреждали: «Воздух, который окружает тело под ночными одеждами, крайне загрязнен и насыщен ядовитыми веществами, которые просачиваются через поры кожи». По подсчетам одного викторианского врача, до 40 % смертей в Америке происходило из-за постоянного пребывания в нездоровом воздухе во время сна.
С кроватями тоже приходилось повозиться. Следовало регулярно переворачивать и взбивать матрасы, что было нелегкой задачей. Обычная перьевая перина содержала сорок фунтов перьев. В подушках и валиках было примерно столько же, и все это требовалось время от времени вспарывать и проветривать, чтобы перья не начали плохо пахнуть.
Многие владельцы загородных домов держали гусей, которых ощипывали по три раза в году, чтобы наполнить свои перины новыми перьями (неприятная процедура как для гусей, так и для слуг). Взбитая перина выглядела божественно, но тот, кто на ней спал, погружался в глубокую душную расщелину между вздымающимися холмами. Перина опиралась на веревочную сетку, натянутую на каркас кровати. Сетку можно было подтянуть, когда она начинала провисать, но она все равно не обеспечивала достаточного удобства. Пружинный матрас изобрели в 1865 году, но сначала он был не слишком надежным: пружины то и дело протыкали обивку и могли коварно уколоть спящего.
Популярная американская «Энциклопедия Гудхолма» XIX века разделила матрасы на десять степеней комфортности в зависимости от их набивки: пух, перо, шерсть, шерстяные очески, волос, хлопок, древесная стружка, морские водоросли, опилки, солома.
Если древесная стружка и опилки попадают в десятку лучших материалов для набивки матрасов, значит, на дворе стоят довольно грубые времена. Матрасы были раем не только для клопов, блох и моли (все они обожали старые перья), но и для мышей и крыс. По ночам люди нередко просыпались от тихого копошения и шуршания в собственной перине.
Дети, которые спали на низких выдвижных кроватях, скорее всего, больше всех страдали от нашествия этих усатых тварей. Где бы ни находились люди, крысы сопровождали их повсюду. Американка Элиза Энн Саммерс вспоминала в 1867 году, как они с сестрой каждую ночь брали с собой в постель охапки туфель, чтобы кидаться ими в крыс, бегавших по полу. Сюзанна Августа Фенимор Купер, дочь знаменитого писателя, рассказывала, что никогда не забудет, как по ее кровати сновали крысы.
Уже Томас Трайон, автор «Книги о здоровье и благополучии» (1683), жаловался на то, что перья привлекают клопов, и советовал набивать матрасы свежей соломой. Кроме того, он полагал (не без основания), что перья обычно бывают испачканы фекалиями несчастных напуганных птиц, из которых эти перья выщипали.
Исторически самым обычным наполнителем была солома, которая, однако, кололась через тиковый чехол, и потому спать на таких матрасах было мучением. Но часто использовали и другие доступные наполнители. В детстве Авраама Линкольна матрасы и подушки набивали сухой листовой оберткой кукурузы — наверное, она громко хрустела и была неудобной. Если человек не мог позволить себе перьевой матрас, он набивал его шерстью или конским волосом, которые были дешевле, но обычно издавали неприятный запах.
В шерсти часто заводилась моль. Для того чтобы от нее избавиться, шерсть вынимали и кипятили — такая процедура была весьма утомительной. В самых бедных домах иногда вешали на столбик кровати коровью лепешку, полагая, что она отпугивает моль.
Летом в жарком климате комнаты наводняли разные насекомые; некоторые просто раздражали, а некоторые были опасны. Иногда кровать защищали сеткой, однако это было рискованно: сетки легко воспламенялись. Один путешественник, побывавший в северной части штата Нью-Йорк в 1790-х годах, писал, что хозяева дома, где он жил, действуя из лучших побуждений, в целях дезинфекции перед сном наполняли его комнату дымом и ему приходилось задыхаясь, на ощупь пробираться к своей кровати. Стальные сетки от насекомых появились довольно рано — они, например, были у Джефферсона в Монтичелло, — но не пользовались большим спросом из-за дороговизны.
Долгое время кровать была для большинства домовладельцев самым ценным имуществом. Например, в эпоху Уильяма Шекспира приличная кровать с балдахином стоила пять фунтов стерлингов, половину годового заработка школьного учителя. Поскольку они были так ценны, самая лучшая кровать часто стояла на первом этаже, иногда в гостиной, чтобы ее могли увидеть гости и даже случайные прохожие, заглянувшие в открытые окна. Обычно такие кровати берегли для особо важных гостей и сами почти ими не пользовались. Вот почему Шекспир в своем завещании оставил свою «вторую, лучшую» кровать жене Анне.
Наши современники могли бы расценить подобное завещание почти как оскорбление, однако «вторая, лучшая» кровать почти наверняка была супружеской, а значит, с ней были связаны самые нежные воспоминания. Почему Шекспир решил упомянуть в своем завещании эту кровать — загадка, ведь вдова в любом случае получала в наследство все кровати в доме, но это никак нельзя расценивать как знак пренебрежения.
В былые времена уединение понималось совсем не так, как сегодня. Даже в XIX веке улечься спать с незнакомым человеком в одной кровати в гостинице было обычным делом, и авторы дневников часто писали, как они были разочарованы, когда к ним в постель забирался поздно прибывший незнакомец. В 1776 году Бенджамину Франклину и Джону Адамсу пришлось делить постель в гостинице Нью-Брансуика, штат Нью-Джерси, и они всю ночь ссорились из-за того, надо ли открывать окно или нет.
Слуги нередко спали в изножье хозяйской кровати, чтобы можно было легко исполнить любую просьбу хозяина. Из письменных источников становится ясно, что камергер и шталмейстер короля Генриха V присутствовали в спальне, когда король спал с Екатериной Валуа. В дневниках Сэмюэла Пипса сказано, что служанка спала на полу его супружеской спальни в качестве живой сигнализации на случай ограбления. В подобных обстоятельствах прикроватный полог не обеспечивал нужного уединения; к тому же он был убежищем для пыли и насекомых, а сквозняки легко его раздували. Помимо прочего, прикроватный полог мог быть пожароопасен, как, впрочем, и весь дом целиком: от тростникового напольного покрытия до соломенной крыши. Почти каждый справочник по домоводству предупреждал, что нельзя читать при свечах в постели, но многие пренебрегали этим советом.
В одной из своих работ Джон Обри, историк XVII века, рассказывает смешную историю, касающуюся свадьбы дочери Томаса Мора Маргарет и некоего Уильяма Ропера. Ропер пришел как-то утром к Мору и заявил, что хочет жениться на одной из его дочерей — все равно на какой. Тогда Мор привел Ропера к себе в спальню, где дочери спали в низкой кровати, выдвинутой из-под отцовской. Нагнувшись, Мор ловко взялся «за угол простыни и вдруг сдернул ее с постели». Девушки спали абсолютно голыми. Сонно выразив неудовольствие тем, что их потревожили, они перевернулись на живот и снова заснули. Сэр Уильям, полюбовавшись открывшимся видом, объявил, что осмотрел «товар» со всех сторон, и легонько постучал своей тросточкой по попе шестнадцатилетней Маргарет. «И никакой мороки с ухаживанием!» — восторженно пишет Обри.